превращается для меня в ад. А раз люди видят, что от меня отрекся при-
ходский священник, глава местного общества иезуитов, и меня не думает
поддерживать отставной капитан, глава тамошних либералов, все на меня
ополчаются, все, вплоть до каменщика, который целый год жил на моих хле-
бах, вплоть до каретника, который, починяя мои плуги, попробовал было
обжулить меня безнаказанно.
Наконец, чтобы иметь хоть какую-нибудь поддержку и выиграть хоть одну
из моих судебных тяжб, я делаюсь либералом, ну, а тут как раз, как вот
ты и сказал, подоспели эти окаянные выборы: от меня требуют, чтобы я го-
лосовал.
- За неизвестного тебе кандидата?
- Да нет, он слишком хорошо мне известен! Я отказываюсь - чудовищная
неосторожность! Тут уж на меня мигом обрушиваются либералы, и положение
мое становится невыносимым Я полагаю, что если бы приходскому попу приш-
ло в голову обвинить меня в том, что я зарезал мою судомойку, так наш-
лось бы двадцать свидетелей из той и другой клики, которые видели своими
глазами, как я совершил это преступление.
- А ты хотел жить в деревне и не угождать страстишкам своих соседей,
даже не слушать их болтовни? Какая слепота!
- Ну, теперь-то я прозрел. Монфлери продается; пусть уж я потеряю на
этом пятьдесят тысяч франков, коли понадобится, но я просто в себя не
могу прийти от радости, что выбрался, наконец, из этого ада лицемерия и
мерзостей.
Теперь я решил искать одиночества и сельской тишины в единственном
месте во Франции, где его можно найти, - в мансарде на пятом этаже, с
окнами на Елисейские Поля. И я даже, знаешь, подумываю, не обеспечить ли
мне свою политическую репутацию в Рульском квартале подношением просфор
нашему приходу.
- Да, этого с тобой не случилось бы при Бонапарте! - сказал Фалькоз,
и глаза его сверкнули гневом и сожалением.
- Здравствуйте, пожалуйста! А чего же он совался куда не надо, этот
твой Бонапарт? Все, что я теперь терплю, - его рук дело.
Тут Жюльен, слушавший внимательно, насторожился еще больше. Он с пер-
вых же слов догадался, что бонапартист Фалькоз не кто иной, как друг
детства г-на де Реналя, отрекшегося от него в 1816 году, а философ
Сен-Жиро, должно быть, брат того самого начальника канцелярии в префек-
туре... который умел прибирать к своим рукам по дешевке общественные
здания на торгах.
- Все это твой Бонапарт наделал, - продолжал СенЖиро. - Порядочный
человек сорока лет от роду, с пятьюстами тысяч франков в кармане, как бы
он ни был безобиден, не может обосноваться в провинции и обрести там мир
душевный, - попы да тамошняя знать изгоняют его оттуда.
- Ах, не говори о нем так! - воскликнул Фалькоз. - Никогда Франция не
пользовалась таким уважением среди народов, как эти тринадцать лет, ког-
да он царствовал. Все, все, что тогда ни делалось, было полно величия.
- Твой император, чтоб его черт побрал, - возразил сорокачетырехлет-
ний господин, - был велик только на полях сражений да еще когда он навел
порядок в финансах в тысяча восемьсот втором году. А что означает все
его поведение после этого? Все эти его камергеры, и эта помпа, и приемы
в Тюильри - все это просто повторение, новое издание все той же монархи-
ческой чепухи. Его подновили, подправили, это издание, и оно могло бы
еще продержаться век, а то и два. Знати и попам захотелось вернуться к
старому, но у них нет той железной руки, которая умела бы преподнести
его публике.
- Вот уж поистине речь старого газетчика!
- Кто меня согнал с моей земли? - продолжал разъяренный газетчик. -
Попы, которых Наполеон вернул своим конкордатом, вместо того чтобы дер-
жать их на том же положении, как держат в государстве врачей, адвокатов,
астрономов, считать их за обыкновенных граждан и отнюдь не интересо-
ваться ремеслом, при помощи которого они зарабатывают себе на хлеб. Раз-
ве сейчас могли бы существовать эти наглецы-дворянчики, если бы твой Бо-
напарт не понаделал из них баронов да князей? Нет, они уже доживали свой
век. А теперь, после попов, вот именно эти-то сельские аристократишки
больше всего мне крови и испортили, они-то и заставили меня либералом
сделаться.
Разговору этому не было конца; еще полвека Франция будет разгла-
гольствовать на эту тему Сен-Жиро продолжал твердить, что жить в провин-
ции немыслимо; тогда Жюльен робко указал ему на пример г-на де Реналя.
- Нашли пример, нечего сказать! Эх вы, молодой человек! - воскликнул
Фалькоэ. - Реналь поспешил стать молотом, чтобы не оказаться нако-
вальней, да еще каким молотом! Но я уже вижу, как его вот-вот спихнет
Вально! Знаете вы этого мошенника? Вот это уж поистине беспримесный.
Что-то запоет ваш господин де Реналь, когда в одно прекрасное утро он и
оглянуться не успеет, как из-под него вышибут стул и на его место сядет
Вально?
- Вот он тогда и останется один на один со всеми своими преступления-
ми, - сказал Сен-Жиро - А вы, значит, знаете Верьер, молодой человек?
Ну, так вот. Бонапарт - чтоб ему на том свете пусто было за все эти его
монархические плутни, - он-то как раз и дал возможность царствовать всем
этим Реналям да Шеланам, а те уже допустили царство Вально и Малонов.
Этот мрачный разговор о тайнах политики задевал любопытство Жюльена и
отвлекал его от сладостных воспоминаний.
Он не ощутил особого волнения, когда вдалеке перед его взором впервые
показался Париж. Воздушные замки грядущего отступали перед живым и еще
не успевшим остыть воспоминанием о тех двадцати четырех часах, которые
он только что провел в Верьере. Он клялся себе, что никогда не покинет
детей своей возлюбленной и бросит все, чтобы защитить и спасти их, если
наглые происки попов снова приведут страну к республике и к преследова-
ниям знати.
А что бы случилось тогда, когда он ночью явился в Верьер, если бы в
ту минуту, когда он прислонил лестницу к окну спальни г-жи де Реналь,
там бы оказался кто-нибудь чужой или сам г-н де Реналь?
А какое блаженство - вспоминать эти первые два часа, когда его воз-
любленная так хотела прогнать его, а он уговаривал ее, сидя около нее в
темноте! В такой душе, как душа Жюльена, такие воспоминания остаются на
всю жизнь. А конец свидания уже переплетался у него с первыми днями их
любви, больше года тому назад.
Но вот карета остановилась, и Жюльен очнулся от своих упоительных
грез. Они въехали во двор почтовой станции на улице Жан-Жака Руссо.
- Я хочу поехать в Мальмезон, - сказал он, увидя подъезжавший кабрио-
лет.
- В такой час, сударь! Зачем?
- А вам что до этого? Поезжайте.
Истинная страсть думает только о себе - И вот потому-то" как мне ка-
жется, страсти так и нелепы в Париже, где каждый ваш сосед воображает,
что им очень интересуются Не стану описывать вам восторги Жюльена в
Мальмезоне. Он плакал. Как? Плакал? Несмотря на эти гнусные белые стены,
что понастроили там в нынешнем году, искромсав весь парк на кусочки?
Представьте себе, сударь, да; для Жюльена, как и для потомства, не су-
ществовало никакой разницы между Аркольским мостом, Святой Еленой и
Мальмезоном.
Вечером Жюльен долго колебался, прежде чем решился пойти в театр: у
него были престранные идеи по поводу этого богопротивного места.
Глубочайшее недоверие не позволяло ему любоваться живым Парижем; его
трогали только памятники, оставленные его героем.
"Итак, значит, я теперь в самом центре всяких интриг и лицемерия! Вот
тут-то и царят покровители аббата де Фрилера".
На третий день к вечеру любопытство одержало верх над его намерением
посмотреть все и только потом уж отправиться к аббату Пирару. Холодным,
сухим тоном аббат разъяснил ему, какая жизнь ждет его у г-на де Ла-Моля.
- Если к концу нескольких месяцев вы не окажетесь полезным, вы верне-
тесь в семинарию, но у вас будет добрая зарука. Вы будете жить в доме
маркиза; это один из первых вельмож во Франции. Вы будете носить черный
костюм, но такой, какой носят люди в трауре, а не такой, какой носит ду-
ховенство. Я требую, чтобы вы три раза в неделю продолжали занятия по
богословию в семинарии, куда я вас рекомендую. Ежедневно к полудню вы
будете являться в библиотеку маркиза, который предполагает поручить вам
вести переписку по его тяжбам и другим делам. Маркиз пишет на полях каж-
дого письма, которое приходит на его имя, кратко, в двух словах, что
надлежит ответить. Я полагаю - и так я сказал ему, - что по истечении
трех месяцев вы приобретете умение составлять ответы эти так, что, если
вы принесете на подпись маркизу двенадцать писем, он сможет подписать
восемь или девять. Вечером, в восемь часов, вы все складываете, приводи-
те в порядок его письменный стол, и в десять вы свободны.
- Может случиться, - продолжал аббат Пирар, - что какая-нибудь прес-
тарелая дама или какой-нибудь господин с вкрадчивым языком посулят вам
некие необозримые блага или просто-напросто предложат вам деньги, чтобы
вы показали им письма, которые пишут маркизу...
- О сударь! - весь вспыхнув, воскликнул Жюльен.
- Странно, - сказал аббат с горькой усмешкой, - что у вас, при вашей
бедности, да еще после целого года семинарии, все еще сохранились эти
порывы благородного негодования. Должно быть, вы были совсем уж слепцом!
- Уж не сила ли крови это? - промолвил аббат вполголоса, как бы рас-
суждая сам с собой. - А всего страннее, - добавил он, поглядывая на
Жюльена, - то, что маркиз вас знает... Не представляю себе, откуда. Он
положил вам для начала сто луидоров жалованья. Этот человек повинуется
только своим прихотям - вот в чем его недостаток. Взбалмошностью он, по-
жалуй, не уступит вам. Если он останется вами доволен, ваше жалованье
может со временем подняться до восьми тысяч франков.
- Но вы, конечно, понимаете, - язвительным тоном продолжал аббат, -
что он дает вам эти деньги не за ваши прекрасные глаза. Надо суметь
стать полезным. Я бы на вашем месте старался говорить поменьше и тем бо-
лее воздерживался бы говорить о том, чего я не знаю. Да, - промолвил аб-
бат, - я еще собрал кое-какие сведения для вас я совсем было забыл про
семью господина де Ла-Моля. У него двое детей: дочь и сын - юноша девят-
надцати лет, красавец, щеголь, ветрогон, который никогда в полдень не
знает, что ему в два часа дня в голову взбредет. Он неглуп, храбрец, во-
евал в Испании. Маркиз надеется, уж не знаю почему, что вы станете дру-
гом юного графа Норбера. Я сказал, что вы преуспеваете в латыни. Быть
может, он рассчитывает, что вы обучите его сына нескольким расхожим фра-
зам о Цицероне и Вергилии.
На вашем месте я бы никогда не позволил этому молодому красавцу под-
шучивать над собой, и, прежде чем отвечать на всякие его любезности, ко-
торые, несомненно, будут как нельзя более учтивы, но уж, наверно, не без
иронии, я бы заставил повторить их себе не один раз.
Не скрою от вас, что молодой граф де Ла-Моль будет, разумеется, пре-
зирать вас хотя бы просто потому, что вы буржуа, а его предок был прид-
ворным и ему выпала честь сложить голову на плахе на Гревской площади
двадцать шестого апреля тысяча пятьсот семьдесят четвертого года за не-
кую политическую интригу.
Вы же - вы всего лишь сын плотника из Верьера да еще состоите на жа-
лованье у отца графа. Взвесьте хорошенько эту разницу да почитайте исто-
рию этой семьи у Морери. Все льстецы, которые у них обедают, никогда не
упускают случая упомянуть об этом историческом труде каким-нибудь, как у
них говорится, лестным намеком.
Думайте хорошенько, когда будете отвечать на шуточки господина графа
Норбера де Ла-Моля, командира гусарского эскадрона и будущего пэра Фран-
ции, чтобы потом не прибегать ко мне с жалобами.
- Мне кажется, - сказал Жюльен, густо краснея, - что я просто не дол-
жен отвечать человеку, который меня презирает.
- Вы понятия не имеете о презрении такого рода: оно будет проявляться
