такую вот консервную банку, излишне поспешно, растрачивая слишком много
энергии на ненужную толкотню и, как следствие оной, выяснение отношений с
прочими жаждущими, устремлялись на штурм всех трех входных дверей...
Тьфу!
Переменился и воздух: свежесть утра была теперь ощутимо испакощена
выхлопными газами.
Ясного, прозрачного утреннего одиночества - не осталось и следа.
На смену ему явилось мутное, потное (солнце уже здорово припекало, отчего
ногам в ботинках сделалось довольно неудобно) раздражение. Стало
совершенно понятно, что вот сейчас, как бы ни не хотелось, придется
возвращаться в переполненную квартиру, где снова будет не до писаний и
даже не до размышлений, и деваться от этого - некуда...
Тяжело вздохнув и помянув нехорошим словом самую жизнь - за то, что так
уж полна безысходности, Петяша отмахнулся от подкатившего было сбоку
молодого человека с сувенирами и пошел к Биржевому мосту.
Надо, пожалуй, еще в магазин заглянуть по дороге...
Квартира встретила его успевшим сделаться привычным за последние дни
оживлением. Катерина с Елкой успели за время Петяшина отсутствия развить
бурную хозяйственную деятельность и теперь вовсю готовили обед (в магазин
сходить, видимо, доспели сами, и - слава курам. Он, Петяша, едва войдя в
первый, попавшийся по дороге, то бишь, тот, что на Добролюбова, тут же
вылетел пулей на улицу, ибо запах там стоял...)
С одной стороны - обед, конечно, вещь хорошая. Но с другой -суета,
каковою сопровождалось его приготовление, совершенно не располагала.
Поразмыслив малость в пессимистически-раздраженном ключе о судьбах,
предназначениях и поиске оных, Петяша освободился от пиджака с галстуком,
ополоснулся под холодным - на удивление, вопреки стоящим на дворе погодам
- душем, сварил парочку чашек кофе, затем велел себе не мешать и,
запершись в комнате, принялся осваивать возможности текстового редактора
дареного notebook'а. Все равно - деньги, особенно большие, имеют
тенденцию к убыванию, а это значит: пора приниматься за новый роман на
продажу.
И чем скорее, тем лучше. И лучше - даже не за один.
Как ни странно, в раздраженном образе работа пошла. Довольно быстро освоив
знаменитым методом "научного тыка" непривычный WinWord и осознав, что
процесс при помощи такого научно-технического блага, как компьютер,
несмотря даже на неудобно тесную клавиатуру, ускоряется раза в полтора
сравнительно с машинкой, Петяша с ходу навалял две с лишком главы и только
после этого притормозил: теперь следовало бы, ежели по-хорошему, этак "от
фонаря" набредить в подробностях, страничек на пять, предполагаемое
развитие событий и взаимоотношения промеж героев.
Тут уже оказалось тяжелей. Сделав абзаца четыре, Петяша вдруг обнаружил,
что сидит без движения, тупо уставившись в тускло-цветную панельку
жидкокристаллического экрана, и совершенно не понимает, чего ему от этого,
нового, романа хочется.
Тогда он попробовал - хотя бы через силу - бредить краткое изложение
романа дальше, но вскоре и это сделалось невозможно (бывает такое, когда
работаешь долго и непрерывно: руки буквально отказываются поднять
очередной кирпич либо навильник сена) трудным. К тому же, набреженное
после повторного прочтения показалось слишком скучным, слишком уж само
собою разумеющимся и примитивным. Самоувещевания на предмет того, что и со
всеми его предыдущими романами бывало ровно почти то же самое, что и
"Война и мир" и "Раковый корпус" и "The Clock-work Orange" и "One Flew
Over the Cuckoo's Nest" и "Чапаев и Пустота", не говоря уж о разных
мелочах типа Маркеса-Хемингуэя-Фолкнера-Сэлинджера и им подобных, в
кратком изложении тоже покажутся полной ерундою, - не помогали.
Умонастроение не было таким уж незнакомым. Однажды когда-то, в один
прекрасный день лет этак несколько назад, Петяша - тоже вдруг -
обнаружил, что большая часть книг с семилетнего возраста любимых и
почитаемых братьев Стругацких отчего-то больше не исторгает из него
восхищенных "Ух ты!", "Вот это да!" и прочих оценочных междометий
подобного рода. Произведения авторов, взрастивших на своих книгах аж
несколько поколений русской технико-гуманитарной "интеллигенции", так
здорово отличавшихся от общего писательско-фантастического фона, теперь,
при очередном прочтении, одно за другим неизменно вызывали ощущение,
схожее с тем, что чувствуешь, пробуя влезть в такие удобные и любимые в
детстве штанишки и маечку...
А вот нынче возникло, значит, такое чувство, что он как-то непонятно и
незаметно перерос и свое собственное творчество.
Сознавать это - было странно, н-но...
Некие несформулированные резоны, какие-то неощутимые, то бишь, признаки
неизбежности происшедшей перемены - в наличии имелись.
Интере-есно... подумалось Петяше. Чем больше дров, тем - дальше в лес...
Что ж такое, в самом-то деле, получается? Если так пойдет и дальше... Мало
того, что жить сделается скучно, ведь еще и не на что будет - жить-то! И
потом - если учесть, что вырастает он уже из собственного своего
творчества, каковое для любого приличного писателя ближе, роднее и лучше
чьего бы то ни было другого...
Что же такое ему, Петяше, придется перерасти еще через несколько лет?
56.
Размышления Петяшины были прерваны появлением Елки с Катей, сообщивших,
что готов обед, что им хочется наблюдать телевизор, каковой по этому
поводу неплохо бы как-нибудь в самое ближайшее время купить, что на дворе
лето, а летом надлежит пользоваться, пока позволяет капризная
ленинбургская погода, таким общественным институтом, как пляж... и тут же
принявшихся освобождать от одежды и Петяшу и - заодно - друг дружку. Все
это заставило часа на полтора забыть об очередном приступе футурофобии. И
с тем большей силою футурофобия вновь прихватила Петяшино сознание, когда
все трое сели, наконец, обедать - не одеваясь, по случаю жаркой погоды.
Молча расправляясь с порядочным свиным бифштексом (Елка не умеет,
наверняка - Катя готовила, и когда только успела так навостриться?..),
Петяша изо всех сил старался отделаться от впечатления, будто что-то в
мире и в нем самом, в Петяше, обстоит неправильно.
Неправильно, и все тут; не бывает такого, не может быть...
Чего именно "такого", Петяша не смог бы, пожалуй, объяснить и самому себе
- слов нужных не находилось, не сформулировать было никак, и тем
тревожнее делалось ему.
Да что за ёб твою мать, в конце-то концов!?
Едва в голове Петяшиной отзвучало эхо последнего слога приведенной выше
весьма содержательной и конструктивной мысли, из прихожей послышался стук.
Пришелец, видимо, вначале долго и безуспешно пытался давить кнопку
изничтоженного Петяшей за вредоносность звонка; стук был нетерпеливым,
громким, точно еще чуть-чуть - и в дверь начнут колотить ногами.
Неторопливо поднявшись, Петяша успокаивающе огладил грудь Кати, а Елку
слегка поцеловал в лоб, по дороге в прихожую сдернул с крючка на двери в
ванную махровый халат, продел руки в рукава, запахнулся и крутанул замок.
Здра-асте, кого не видели...
На лестнице стоял Димыч. И это обстоятельство - непонятно, отчего -
как-то не радовало на сей раз.
- У тебя - что? Опять фазу вырубили? - спросил он вместо приветствия.
- Чего звонок не работает?
- Я его дезавуировал, - также вместо приветствия отвечал небрежно
Петяша, пропуская Димыча в прихожую и делая рукой указующий жест в сторону
комнаты. - За назойливость и неблагозвучность. По делу пришел, или - как?
Димыч смутился. Петяша раньше вообще никогда не задавал подобных вопросов.
Определенно, отсюда следовало, что его, Димыча, приходу - не рады.
Да не бывало такого...
А Петяша и вправду не шибко-то был обрадован нежданным визитом. Осталось у
него от последней встречи с Димычем какое-то такое ощущение...
Вдобавок, Димыч и сегодня, непонятно почему, ощущался неправильно.
Возможно, оттого, что обычно он бывал куда как более уверен в себе, и
уверенность его прежде всегда сообщала Петяше некий душевный уют и
спокойствие: вот, мол: существует рядом человек, который все понимает и на
все даст ответ, и выручит в случае чего...
Все это Петяша скорее чувствовал, чем понимал сознательно, и потому в
мозгу его образовалась лишь одна внятная мысль:
Эх, и зачем все так выходит? Неуютно как-то...
- Вот что, - начал он, проведя Димыча в комнату и прикрыв дверь. -
Разобраться треба. Я так думаю, как-то не по-хорошему мы в прошлый раз...
побеседовали. И сегодня - нутром чую -что-то не так. Не знаю, как это
сказать... Отношения прежнего нет.
- Пожалуй, да, - после некоторых раздумий согласился Димыч. - Ничего не
могу поделать; ну не нравится мне, как ты решил... отмахнуться, что ли, от
всего, что произошло; забыть, в надежде, что само кончится... Неприятно
как-то было, когда ты - да с радостью еще с такой - про инстинкты тогда
заговорил.
Димыч было остановился, но Петяша упорно молчал, точно выжимая из товарища
продолжение сентенции: слова Димыча тоже ощущались неправильно.
Наконец, так и не дождавшись, - Димыч также неколебимо молчал - он
заговорил сам, путаясь в словах, запинаясь о слоги:
- Сдается мне, ты что-то... не то говоришь. Словно бы... стараешься
главное спрятать... загородить чем-то второстепенным. Тоже, промежду
прочим, выглядит не шибко... - Умолкнув на секунду, Петяша разом, точно
ныряя с маху в холодную воду, рубанул: - Ну? Расскажешь все-таки? Или -
как?
Димыч молчал. Что он мог сказать? Да, все, что сказал Петяша, было сущей
правдой. Однако то, важное, отчего-то никак не хотело облекаться в слова.
Больше того: самая мысль о том, что выйдет, ежели это "важное" таки
возьмет вдруг, да и выразится в словах, - пугала. Все это было непонятно,
а Димыч к непониманию не привык. Всякий раз находил это состояние крайне
мерзким.
- Ну? - поторопил Петяша.
- А чего - "ну"?! - озлился вдруг Димыч - больше на самого себя, чем
на что-то еще. - Чего - "ну"?! Не могу я! Не получается! Понял? - И тут
же, из-за этого вымученного признания, сделался еще более отвратителен сам
себе, однако ж повторил, понизив уже голос: - Не могу...
Петяша окинул товарища оценивающим взглядом. Димыч все так же, как и
раньше, стимулировал его, Петяшину, уверенность в себе, но другим манером.
Нынешний облик Димыча заставлял волей-неволей утверждаться в собственном
превосходстве.
Неужто ж?..
Неужели и Димыч мается тем же точно ощущением внутренней неправильности?
Так ведь - побеседовать надо! Ум -хорошо, а два...
- Ну, подожди ты на немощь плакаться, - заговорил Петяша возможно мягче,
чтобы Димыч, не дай бог, не обиделся. - Дай-ка, я сейчас по порядку
изложу. Сегодня утром...
Но Димыч, не дослушав, вдруг вздрогнул, точно ужаленный шилом в задницу, и
обернулся всем туловищем к двери. Подняв взгляд через его плечо, Петяша
увидел стоящую на пороге - в чем мать родила - Катю. Общее настроение
сцены тут же вызвало прилив радостного, теплого возбуждения.
Ишь, развлекается...
- Ой, Дима! Привет! - с небрежной радостью, точно знала Димыча едва ли
не с самого детства, сказала она. - Вы здесь -ругаетесь, что ли?
Димыч молчал, явно до шока пораженный открывшимся его глазам зрелищем.
- Иди, - велел Петяша в порядке последней отчаянной попытки спасти
только-только начавшийся разговор. - Нечего гостей смущать; лучше свари
кофе.
Катерина, пожав плечиком, упорхнула, весьма соблазнительно крутанув задом
на прощанье.
Димыч все так же молча развернулся к Петяше спиною, в несколько шагов
оказался у входной двери, привычно отпер замок и вышел на лестницу. Дверь,
закрываясь за ним, звучно треснула о косяк.
Пожав плечами, Петяша отправился на кухню.
- А гость где же? - с хитринкой спросила Катя, лежавшая животиком на
столе и медленно, не торопясь, очень уж не торопясь, заряжавшая джезву.
- Сбежал от вас гость. Испугался: съедят, мол, совсем!
С этими словами Петяша рывком сбросил на пол халат и безо всяких прелюдий
вошел в Катю, давно уж, как оказалось, готовую к этому, предоставив Елке
