задать вопросик. Против скольких государств Антанты отбивалась молодая
советская республика?
-- Против четырнадцати.
-- Чем она отбивалась, разрешите узнать? Эти воспетые потом красные
бронепоезда, эти пулеметы "максимы" на тачанках, этот призыв Троцкого
"Патронов не жалеть" (на русских людишек, в скобках заметим), это откуда?
Ведь была разруха. Заводы стояли. Но все уже было на складах России.
Большевики победили в гражданской войне не своим, а русским, российским
оружием. Как у вас, у русского человека и писателя, повернулся язык сказать
про Россию, что она гнила, что она была жалкой, отсталой, нищей. Так же как
в восемнадцатом веке Франция, Россия девятнадцатого века фактически
возглавляла и оплодотворяла культурную жизнь Европы. Берем по отраслям и
видам. Наука. Правда, что наука на Западе, и особенно в Америке, шагала
широко и размашисто. Но и Россия вносила свою, не такую уж малую лепту.
Лобачевский, ревизовавший геометрию Евклида, Менделеев, подаривший миру
периодическую таблицу, Яблочкин, зажегший первую электрическую лампочку,
Попов, бросивший в мир первую радиоволну и ее же принявший... Да, великие
открытия носятся в воздухе и подчас осуществляются одновременно в двух, а
то и в трех местах. Мы не будем сейчас спорить, кто на сколько дней раньше
зажег электрическую лампочку, Эдисон или Яблочкин, кто был первым -- Попов
или итальянец Маркони, но факт, что Яблочкин не воровал у Эдисона, а Попов
не воровал у итальянца. Значит, Россия шла, как говорится, ноздря в ноздрю.
А там уже в ряд с Менделеевым, Поповым, Яблочкиным -- Пирогов, Мечников,
Сеченов, Павлов, Вернадский, Сикорский...
-- ...Тимирязев, Пржевальский, Семенов-Тян-Шанский, Миклухо-Маклай,
Реформатский, Софья Ковалевская, -- начал вдруг подсказывать я.
-- Да, и десятки менее знаменитых, но первого мирового уровня ученых,
на основании которых только и могли возникать всемирно известные имена, --
подхватила Елизавета Сергеевна.
-- Значит, если вы это понимаете, остальное вам понять не трудно.
Возьмем для начала литературу. Толстой, Достоевский, Чехов -- до сих пор
самые читаемые писатели во всем мире. А вокруг них? Десятки, десятки,
Владимир Алексеевич, писателей и поэтов, за каждого из которых можно отдать
семь восьмых московской писательской организации. (8) Блок -- это чудо.
Гумилев, Цветаева, Анна Ахматова...
-- Бунин, Куприн, Мамин-Сибиряк, Леонид Андреев, Гаршин, Мережковский,
Шмелев, даже Полонский какой-нибудь...
-- Кроме того, такие писатели и поэты, как Есенин, Маяковский, Алексей
Толстой, Вересаев, хотя они и жили главным образом уже в советское время,
но порождены Россией, пришли еще оттуда, ее осколки и отголоски.
-- Ну, Маяковского, Владимир Алексеевич, оставьте. К нему мы с вами
еще вернемся. Согласен, что он родился как поэт еще в России.
Дореволюционные поэмы -- лучшее, что им создано. Но мы еще вернемся
когда-нибудь к этому имени. Мы еще вернемся за подснежниками, Владимир
Алексеевич, хи-хи. Так вот, наука в России была на мировом уровне,
литература цвела. Процветала. Да-с. Тогда возьмем музыку. Чайковский,
Мусоргский, Бородин, Рахманинов, Римский-Корсаков, Скрябин... Все цветет,
все поет и играет. Насчет игры. Станиславский и Немирович-Данченко создают
новый театр, поет Собинов, поет Нежданова, поет Обухова, поет Шаляпин,
наконец. Откуда они брались? Были приведены в действие генетические ресурсы
народа. Народ вышел на мировую арену, народ вступил в стадию своего
цветения. Условия -- климат. Общественный климат. Энтузиасты организуют
частные оперы, частные музеи, издаются десятки журналов, книги, собираются
уникальные библиотеки... Третьяковская галерея основана и собрана купцом.
Румянцевский музей, ныне Библиотека имени Ленина. Присвоены не только
книги, но и имя. Румянцев собирал, Румянцев создал, а имя Ленина -- почему?
Другой купец, в Иваново-Вознесенске, Бурылин, создает на свои деньги
уникальный музей и дарит его городу Тенишева под Смоленском, создает
училище для обучения народному искусству. В Абрамцеве вырастает центр
русского народного искусства. Архитекторы-энтузиасты строят по своей
инициативе прекрасные здания и храмы, художники-энтузиасты их расписывают,
украшают мозаиками... В это же время землепроходцы Пржевальский,
Семенов-Тян-Шанский, Арсеньев активно изучают окраины России. В то же время
возникают такие живописцы, как Суриков, Репин, Серов, Врубель, Рерих,
Кустодиев, Рябушкин, Куинджи, Ге, Верещагин, Саврасов, Бенуа, Коровин,
Поленов... Перенесемся от искусства и науки в низменные сферы. Продукты.
Восемнадцать тысяч ярмарок в год с оборотом в два миллиарда рублей. Кто же
на них продавал, кто же и покупал? А во всех городах России почти ежедневно
базары, еженедельно, во всяком случае. А на этих базарах -- все, от дров до
овса, от кожи до пшеницы, от кровельного железа до готовых срубов, да что
перечислять -- все-все, что требовал спрос. А еда? От коровьей требухи до
изобилия черной икры, от говяжьих языков до осетрины. Вобла стоила рубль за
куль. Навалена под навесом, даже не запирали. Мужики перед постом ездили в
город и привозили мешками мороженых судаков. Лавки во всей империи завалены
продуктами, трактиры ломятся от еды. Рестораны... Про рестораны не будем и
говорить. В стране обращаются золотые деньги. Зарплата выдается золотом. Об
этом ваше поколение знало или нет? Так имейте в виду, что золото может
обращаться свободно только в экономически процветающей стране с крепким,
устойчивым балансом. И были еще не проданы за бесценок дельцам типа Хаммера
5000 уникальных живописных полотен из Эрмитажа, и не было еще взорвано в
одной только Москве 427 храмов (а по стране 92%), и не были еще сброшены по
всей стране колокола, и шумели в стране ежегодные ярмарки: в Покров, в
Петров день, в Успеньев день, на Троицу...
Некрасов поэт тенденциозный, его нельзя заподозрить в приукрашивании
действительности. Но ведь это же его слова: "Ой, полным-полна коробушка,
есть и ситец и парча". (Кстати, недавно в газете была статья под названием
"Где же ситец и парча?") И еще: "Ситцы есть у нас богатые, есть миткаль,
кумач и плис... Есть у нас мыла пахучие по две гривны за кусок, есть румяна
нелинючие, молодись за пятачок". А вот и ярмарка: "Пришли на площадь
странники, товару много всякого... Штаны на парнях плисовы, жилетки
полосатые, рубахи всех цветов. На бабах платья красные, у девок косы с
лентами, лебедками плывут..."
Конечно, Некрасов сравнил русскую песню со стоном ("Этот стон у нас
песней зовется"), но он же и пишет: "Вдруг песня хором грянула, удалая,
согласная... Притихла вся дороженька, одна та песня складная широко, вольно
катится, как рожь под ветром стелется..." Не похоже что-то на стон. И,
наконец, образ русской крестьянки:
В ней ясно и крепко сознанье,
Что все их спасенье в труде.
И труд ей несет воздаянье --
Семейство не бьется в нужде.
Всегда у них теплая хата,
Хлеб выпечен, вкусен квасок,
Здоровы и сыты ребята,
На праздник есть лишний кусок.
Идет эта баба к обедне
Пред всею семьей впереди.
Сидит, как на стуле, двухлетний
Ребенок у ней на груди.
Рядком шестилетнего сына
Нарядная матка ведет...
И по сердцу эта картина
Всем любящим русский народ.
Зачем же нужно было уничтожать такую страну и такое крестьянство? Когда нам
хотят доказать, что крестьянство в России бедствовало, что Россия была
нищей страной, то хочется спросить: откуда же взялись шесть миллионов
зажиточных хозяйств для раскулачивания? Если в стране 6.000.000 богатых
хозяйств, то можно ли ее называть нищей? Теперь позвольте спросить, если
все цвело: наука, музыка, литература, театр, певческие голоса, балет,
живопись, архитектура, бурно развивалась промышленность, наступая на пятки
самым передовым странам, русским хлебом и салом завалены мировые рынки, в
деревнях праздники, хороводы и песни, на масленицах катание, магазины
ломятся от продуктов, все дешево, доступно, -- и вот если все это цвело, то
что же тогда гнило?
...Я пишу не стенографический отчет о наших давних теперь уж встречах
с Кириллом Бурениным. Я не могу вспомнить теперь уже ни последовательности
наших встреч, ни последовательности наших многочисленных разговоров. Едва
ли с первого раза они пошли мне говорить о Столыпине, будто я уж их полный
единомышленник. Наверное, были какие-то мои встречные слова, по которым они
поняли, что можно двигаться в моем "образовании" дальше. Наверное,
разговоры перескакивали с одного на другое, а с другого сразу и на
двадцатое. Но все же я не погрешу против истины, если скажу, что на первом
этапе наших всех разговоров из них проступала одна идея -- открыть глаза на
дореволюционную Россию.
Было вдолблено с детских лет, да так и закостенело в извилинах, что
Россия -- самое отсталое и самое жалкое государство в мире, самое нищее,
самое бестолковое, невежественное. И вот из разных выписок, вырезок, из
разных книг, которые мне буквально всовывал в руки Кирилл, я уже через
несколько дней явственно увидел огромное и могучее, технически оснащенное,
культурное, процветающее государство, причем настолько сильное и спокойное
за свою судьбу, что не боялось собственных промашек, не держало их в тайне
от народа, подобно тому, как наша современная информация тотчас набирает
воды в рот, если дело касается ошибки, неприятности, а тем более поражения.
Потерпела Россия поражение в Японской войне, был разгромлен флот в
Цусимском проливе. Ну и что? С каждым воюющим государством может это
случиться. Наполеон -- и тот потерпел поражение. Скрывать ли все? Бояться
ли огласки? Зажать ли рот этому случаю? Ничуть не бывало. Россия скорбит,
конечно, но ничего не боится и не стыдится. Тотчас возникли популярные
песни: "На сопках Маньчжурии", "Плещут холодные волны" и "Гибель "Варяга",
которые поются с эстрады, выпускаются на пластинках. Что-то о
советско-финской войне 1940 года я не слышал подобных песен.
Слово "царь" (они говорили также -- государь, особенно применительно к
последнему царю) странным образом перестало казаться мне чужим, чуждым,
отрицательным словом, а понятие, вложенное в него, архаической нелепостью,
чем-то невежественным, жестоким, тупым, кровавым, злым,
народоненавистническим, уродливым, как это было привнесено в мое сознание
всей атмосферой, которой я дышал всю свою предыдущую жизнь.
Можно подумать, если перечесть предыдущие страницы, что я
сопротивлялся пропаганде Кирилла и только постепенно под ударами его
сокрушающей логики, подкрепленной цифрами и фактами, уступал свои позиции,
образовывался и прозревал. Чудесным образом все произошло иначе. Оказалось,
что все (кроме, может быть, цифр и фактов) уже давно жило во мне либо
где-то в глубине подсознания, либо в сознании же, но отделенное от активной
действующей части сознания глухой звуконепроницаемой перегородкой. Может
быть, происходила некая диффузия оттуда сюда, не более, но теперь
перегородка вдруг прорвалась, лопнула. Холодная пироксилиновая шашка,
похожая на бесчувственный тупой кусок мыла, взорвалась от детонации и
осветила мир вокруг себя уже собственным, таившимся в ней огнем.
С этими людьми я с первого же дня впервые в жизни почувствовал себя
полностью самим собой. Каждое их слово находило немедленный и радостный
(хотелось бы подчеркнуть, что радостный) отклик во мне.
Это -- больше литературный прием, что я как бы возражаю и спорю, а они
мне доказывают.
На самом же деле они мне не доказывали, а рассказывали. Если же я
спрашивал, то не споря, не сопротивляясь лавине новой для меня информации,
но единственно потому, что не знал, но хотел узнать. Напротив, очень скоро
