встретил вас". Все мы затаили дыхание, не только потому, что нас призвал к
этому хозяин дома. Я думаю, что если бы невпопад, утром, скажем, прозвучали
бы по радио эти романсы, прошел бы мимо, продолжал бы есть яйца всмятку или
читать газету. Теперь же так совпало наше общее настроение, что мы не
шелохнулись, пока звучал этот голос. Вместо лохматых, с дикими взглядами
молодых людей, трясущихся в современном дансинге, в бесчисленных кафешках и
на домашних вечеринках (на эти картины настраивала предыдущая музыка),
возникали красивые и красиво одетые люди, в длинных платьях, гостиные,
рояль, сдержанные жесты, отточенные манеры, лунные парки, цветы, молитвы. И
в голосе певца тоже подлинные человеческие чувства -- печаль и любовь,
тоска и удаль. И гитара... Ах, какая гитара сопровождала певца!
Вот урок так урок! Замерев душой вместе с иностранцами, я почувствовал
в себе прилив неизъяснимой гордости, что хоть каким-то краем причастен к
этому искусству, что оно мое, русское, и я русский, и Россия, и Пушкин, и
этот Булахов, и Тютчев -- все это мое родное, а пробудившаяся гордость
тотчас сочеталась с чувством горячей благодарности к еще вчера незнакомому
мне человек -- Кириллу Буренину. Я почувствовал в себе желание идти за ним,
быть его единомышленником, помогать, если надо, делать все, что скажет...
На другой день утром, около десяти -- звонок Кирилла.
-- Вчера не удалось поговорить. Но жду. Очень важно. Лисенок передает
привет. Ждет. В любой час.
Я понял, что ждал этого звонка, обрадовался ему и готов хоть сейчас
мчаться на проспект Мира. Теперь, днем, мы оказались в мастерской одни, то
есть Кирилл, Лиза и я.
-- К нашему вчерашнему разговору о национальности. Прочитай эту
страницу.
В руках у меня появилась какая-то старая книга. По укоренившейся
привычке я сначала посмотрел, где и кем издана: Смоленская губернская
типография, 1909 год. "Любителям родной страны и старины".
-- Здесь, здесь, где подчеркнуто.
Я читал. "Народы забывают иногда свои национальные задачи, но такие
народы гибнут и превращаются в наземь, удобрение, на котором вырастают и
крепнут другие, более сильные народы. Столыпин".
-- Глубокая правда, -- не давал мне опомниться Кирилл. -- Но только
некоторые народы, возможно, забывают сами о своих национальных задачах, а
некоторым помогают забыть.
-- Но ведь это Столыпин! Мракобес! Опора самодержавия.
-- Что вы знаете о Столыпине? -- неожиданно вступил в наш дуэт
негромкий, но сильный и уверенный голос Лизы.
-- Лисенок, давай кроши... По скуле... Нокаут... Справа, под дых...
-- Ну как -- что? Реформа там... Столыпинская. Еще "столыпинский
галстук" какой-то...
У меня и правда, сколько ни крутились и ни бегали огоньки по
миллиардным ячейкам памяти, ничего не выскакивало в виде конечного
результата на тему "Столыпин", кроме столыпинской реформы да "столыпинского
галстука", кроме слов -- реакционер, цепной пес самодержавия.
-- Стыдно! Для русского писателя -- позор!
-- Наше поколение ничего больше о нем не знало...
(По-моему, как я теперь вспоминаю, с первого раза Кирилл не прицепился
еще к этому моему выражению о "нашем поколении". Кажется, понадобилось мне
еще раз употребить это выражение в какой-то связи, после чего оно было
взято на вооружение Кириллом. Чуть что -- он сразу же мне и врежет: "Ну да,
ваше поколение не знало...")
Лиза заговорила, не то как бы читая лекцию студентам, не то как бы
отвечая на экзаменах:
-- Петр Аркадьевич Столыпин был крупнейшим государственным деятелем,
стремившимся к процветанию России. Но фактически ему пришлось бороться за
ее спасение. Да, земельная реформа -- это его дело. Надо сказать, что в то
время Россия и без этого производила огромное количество
сельскохозяйственных продуктов. Русский хлеб, масло, лен, мясо, сало, яйца
на мировом рынке не знали себе конкуренции. Тогда еще не приходилось нам
покупать хлеб в Канаде или Австралии.
-- Лисенок, минутку. Даю врезку. Сейчас найду, -- Кирилл начал
судорожно листать книгу, ища какое-то нужное ему место. -- Минутку,
Лисенок, минутку. Вот. Режиссер "Ла Скала" о Шаляпине. Он говорит: "Но
возить певцов из России в Италию -- это такая же нелепость, как если бы...
как если бы... Россия стала покупать пшеницу в других странах". Вот,
Владимир Алексеевич, когда режиссеру из "Ла Скала" понадобилось найти
пример величайшей нелепости, вот что он сказал. А для нас эта нелепость --
наши будни. Ежегодно мы покупаем пшеницу, отдавая за это тонны золота. (6)
-- Так вот, -- продолжала Лиза, -- столыпинская реформа. Она должна
была дать свои результаты примерно к 1924 году. Немецкое правительство,
услышав о реформе, прислало специальную комиссию для ознакомления с ней.
Фактически это был плохо завуалированный шпионаж. Но тогда существовали
другие международные нормы. Комиссия полгода на месте изучала вопрос и
доложила кайзеру: "Если допустить, чтобы реформа осуществилась и дала свои
плоды, то Россия будет уже недосягаема, с ней не справится никто и ничто".
После этого началась ускоренная подготовка к войне с Россией. Комиссия
работала в 1913 году, а война началась в четырнадцатом.
Столыпин готовил также реформу о всеобщем образовании. Всеобщее
образование в России должно было осуществиться к 24-му году. Революционерам
он однажды сказал: "Вам, господа, нужны великие потрясения, а нам нужна
великая Россия".
Революционеры понимали -- пока у власти стоит этот человек, никакой
революции в России не будет. Да, "галстуки". То есть введение смертной
казни. Сколько шуму было из-за этого! Сколько возмущения, негодования.
Толстой: "Не могу молчать!" А сколько было повешено за все столыпинские
годы? Где-нибудь можно узнать, я думаю, что десятка полтора человек. У нас
теперь десятилетиями существует смертная казнь, и никто ничего не говорит.
И между прочим, ЦСУ ни разу не информировало народ, сколько человек
ежегодно мы расстреливаем. Почему орал Толстой? Потому что о каждом случае
смертной казни писалось в газетах. Была демократия.
-- Но зверства... Хотя бы Ленский расстрел...
-- Лисенок! -- воодушевился Кирилл. -- Кинь нам, сколько было жертв во
время Ленского расстрела?
-- Двадцать три человека.
-- Кажется, ты ошибаешься, около семидесяти. Но все равно. А сколько
шуму? Поколение за поколением в букварях в начальной школе, не успеют
детишки раскрыть глаза, -- читают про Ленский расстрел. В 1956 году в
Тбилиси расстреляли из пулеметов грузинскую молодежь, положили на месте
более пятисот человек, а ваше поколение, Владимир Алексеевич, об этом даже
и не слыхало.
-- Да, так вот... -- продолжала Лиза. -- Столыпин. Одиннадцать
покушений. Почему, откуда? Человек делает Россию сильнее, богаче,
образованнее. Он заботится о ее целостности, о ее устойчивости, о ее
военном потенциале. Почему же одиннадцать покушений? Потому что они
понимали: пока Столыпин у власти, никакой революции не бывать. Ведь чем
сильнее Россия, чем она благополучнее, тем для них, революционеров, хуже,
тем труднее ее раскачать и сокрушить. "Чем хуже, тем лучше" -- это сказано
Лениным. Поэтому одна задача -- убить, убить и убить. И убили -- в Киеве, в
театре, во время оперы. На одиннадцатый раз.
-- Но было же общее недовольство? Демонстрации? Уличные беспорядки?
Казаки с нагайками?
-- Кто сказал, что -- всеобщее? Если на улицу из ста семидесяти
миллионов выходило сто человек, сговорившихся между собой и подбивших на
беспорядки еще сто человек, это еще -- не всеобщее. Между прочим, то, что
можно было выходить на улицу на демонстрации, с красными флагами, говорит о
демократии тех времен. Попробуй-ка завтра выйти на улицу Горького с русским
трехцветным флагом, -- Кирилл захихикал. -- Поглядел бы я на вас, Владимир
Алексеевич, как бы вы понесли по улице Горького русский трехцветный флаг и
где бы вы оказались через пятнадцать минут. Конная полиция выступала,
конечно, а как же. Вдруг эти демонстранты начнут окна бить? Надо же
оградить мирных жителей от бесчинств? Кстати, эти мирные жители как
потенциальная контрреволюционная сила всегда объявлялись обывателями.
-- Но ведь разгоняли нагайками?
-- Это делалось очень просто. Идет демонстрация. Конная полиция,
пускай хоть и казаки. Стоят, наблюдают. Не пускают на главную улицу.
Допустим. В это время революционер-экстремист, чтобы спровоцировать большие
беспорядки, стреляет из нагана в полицию. А им, с флагами, только это и
нужно. Чем больше беспорядков, тем лучше. Да и не им, не всем идущим по
улице, а маленькой кучке людей, которые все это организовали. Сами они,
возможно, сидят на конспиративной квартире, потирают руки. Много-много,
если одного своего представителя пошлют как застрельщика.
-- Но все же насчет демократии звучит непривычно.
-- Посудите сами, Владимир Алексеевич... Про Засулич, я надеюсь, ваше
поколение слышало?
-- Ну, слышали.
-- В кого она стреляла и за что ее судили?
-- Я уж, право, не помню. Знаю -- была Засулич.
-- Так вот знайте -- она стреляла, если перевести на наш советский
язык, в министра МВД. Ее судили. Суд присяжных ее оправдал. Исторический
факт. Террористку на руках вынесли из зала суда. Попробуйте вы, живя в
самом демократическом государстве мира, выстрелить в начальника МВД.
И-о-хо-хо!
-- Но, говорят, Россия гнила?
-- Россия гнила?! -- расхохоталась Елизавета Сергеевна.
И тут они обрушили на меня водопад пусть разрозненных, но одно к
одному прилегающих сведений:
-- Между 1890 и 1900 годами в России были протянуты все основные нитки
железных дорог, которыми, кстати, мы пользуемся сейчас, крича, что мы
великая железнодорожная держава.
-- Был разработан профессором Вернадским план электрификации всей
России, который, бессовестно присвоив, назвали потом планом ГОЭЛРО. И
Днепрогэс в плане Вернадского был, и Волховская электростанция, и некоторые
уже начинали строиться, в частности, на Кавказе.
-- Была построена КВЖД, которую дураки потом подарили Китаю.
-- К тринадцатому году в России был построен самый большой в мире
самолет "Илья Муромец".
-- И царские ледоколы, переименованные в "Красиных", долго еще служили
советской власти. И царские линкоры, переименованные в "Маратов" и в
"Парижские коммуны", долго еще состояли на вооружении советского военного
флота.
-- Россия уже наладила производство своих автомобилей. О московском
заводе "АМО" вы, наверное, слышали.
-- По чугуну и стали Россия не занимала первого места в мире, а
занимала четвертое и пятое. Но ведь и мы теперь, увы, не на первом месте.
(7)
-- Но Магнитка... Новокузнецк, Горьковский автозавод, строительство
первых пятилеток, -- довольно робко возражал я. -- Беломорканал...
-- Все это было бы построено еще раньше, чем в тридцатые годы (минус
годы гражданской войны, разрухи, коллективизации), но только без тех жертв,
без тех кровавых усилий и, конечно, без того помпезного шума.
-- Но в военном отношении она отставала от той же Германии...
-- Это глубокое заблуждение. Поверьте, Россия по всем статьям стояла
на уровне задач того времени.
-- Но поражение в войне?
-- Война была победоносной. Она затянулась, это правда. Она шла с
переменным успехом. Но о каком поражении может идти речь? Союзники одни,
без России, выведенной революцией из строя, разбили Германию. Так почему бы
они не разбили ее вместе с Россией?
К четвертому году войны Россией был накоплен такой военный потенциал,
что она могла победить бы и одна. Неимоверное количество снарядов,
патронов, пулеметов, орудий...
-- Как же так? Нас учили, что ничего этого не было. Бездарное
руководство, отсталая промышленность... По-моему, вы ошибаетесь, не было ни
снарядов, ни орудий. В достаточном количестве, я имею в виду.
-- Вопрос! -- даже подпрыгнул на стуле от нетерпения Кирилл. -- Имею
