Бондарчук, М. Т. Рыльский, Д. Д. Шостакович, А. Е. Корнейчук, П. У. Бровка,
К. И. Сапфиров, Ш. А. Рашидов, И. В. Абашидзе, В. А. Серов...
Ученый и писатель, художник и композитор, артист и поэт -- они говорили
каждый о своем, но во всех их выступлениях прозвучала одна общая нота --
глубочайшая преданность делу партии, беззаветное служение народу. "Можете
быть уверены, -- сказал А. Е. Корнейчук, обращаясь к руководителям партии и
правительства, -- в нас вы имеете верных друзей и помощников".
В течение всего обеда царила обстановка непринужденности и веселья. Речи
ораторов перемежались с выступлениями артистов эстрады.
Юная ученица великой Галины Улановой -- Катя Максимова вызвала бурю
аплодисментов своим искусством.
Прекрасную молодую певицу прислала в Москву Украина. Белла Руденко
очаровала слушателей свежим, полным обаяния голосом.
Все замерли, слушая могучую, выразительную игру Святослава Рихтера.
Величавую скрипку Ойстраха сменяют задорные голоса уральских певиц.
Остроумные мастера ленинградской эстрады, акробаты, кукольный театр,
сольное пение, русский перепляс -- один номер веселее, жизнерадостнее,
лучше другого, а все вместе -- замечательный праздничный концерт...
Один из выступавших, старейший мастер сцены Н. П. Охлопков, очень точно
охарактеризовал главное в этой знаменательной и поистине исторической
встрече. Это главное он назвал вдохновением. Вдохновение звучало в речах
руководителей партии и правительства, вдохновенно говорили деятели науки,
мастера искусства. Вдохновение это пришло из жизни, из глубин народа, от
бригад коммунистического труда, ибо все, что совершают советские люди, --
вдохновенно.
С вполне понятным нетерпением ожидали собравшиеся выступления главы
Советского правительства -- Никиты Сергеевича Хрущева. Остроумно, с юмором,
с яркими развернутыми образами, броско и живо говорил Никита Сергеевич. Его
речь, посвященная великому единству партии и народа, торжеству
марксизма-ленинизма, выдающимся успехам нашей страны, развитию
социалистической культуры всех народов СССР была выслушана с огромным
вниманием и многократно сопровождалась бурными аплодисментами.
Встреча руководителей партии и правительства с представителями советской
интеллигенции вылилась в замечательную демонстрацию сплоченности советского
народа вокруг Коммунистической партии и ее ленинского Центрального
Комитета. Эта встреча в подмосковном парке навсегда останется в памяти
всех, кто участвовал в ней. Она послужит источником новых замыслов, нового
творческого вдохновения".
* * *
Теперь, когда я вижу на первой странице "Литературной газеты" подписанные
именами Кожевникова и Полевого, Липатова и Наровчатова, Михалкова и
Маркова, Ананьева и Кешокова, а иногда даже и Бондарева отклики, скажем, на
поездку Брежнева в Париж, на то или иное выступление Брежнева или просто на
Седьмое ноября или (не приведи, Господи!) на изгнание Солженицина, я лишний
раз убеждаюсь, что за блага в виде специальных пайков, в виде званий Героев
Социалистического Труда надо платить. Надо служить верой и правдой, жертвуя
своим именем, своим званием писателя. Впрочем, почему жертвуя? Не
исключено, что они так и думают. Свидетельствую, что я не кривил душой,
когда писал свою статью "Лицо доброе и озабоченное". Я так думал. (3)
Блага исходили не только в виде вырезки, привозимой Антониной
Митрофановной со специальной базы, не только в виде казенной дачи в
Шереметьевке.
Вдруг звонят из радиокомитета и просят, чтобы я выступил перед
микрофоном 7 Ноября с Красной площади во время парада и демонстрации.
Интересно, что я в то время такие предложения воспринимал как почетное дело
как, вот именно, благо. Полторы-две странички текста. Три-четыре минуты. Но
ведь где! И когда! На фоне праздничного гула демонстрации, бравурной музыки
и раскатывающегося "ура" вдруг Левитан своим знаменитым тембром произносит:
"Рядом с нами находится писатель Владимир Солоухин. Предоставляем ему
слово". Тут уже не будешь соблюдать лирические тонкости и переходы.
Обстановка требует и соответствующих слов. Вот образчики трех случайно
сохранившихся моих выступлений по радио с Красной площади:
"Вот уже полтора часа я стою у самого края широкой, полноводной,
неудержимой в своем небыстром и плавном течении людской реки. Она вливается
на Красную площадь, обтекая кирпичный островок Исторического музея, (4)
неся на волне своей праздничную яркость знамен и стягов.
Около часа назад, почти в самом начале демонстрации, мне бросился в глаза
пронесенный людьми большой макет земного шара".
Я люблю землю. Ее голубые, сверкающие на солнце моря южных широт и тяжелые,
холодные волны Севера; ее раздольные степи, пахнущие пшеничной соломой и
полынью, парным молоком и дымкой кизяка; ее дремучие леса и светлые рыбные
реки; ее большие города и маленькие деревеньки.
Недалекое будущее покажет, но я уверен, что в туманном мирозданье нет
планеты красивее нашей Земли.
Был большой смысл в том, что люди, высоко подняв на руках, пронесли макет
Земли через Красную площадь, в Москве, сегодня, в годовщину Великой
Октябрьской революции.
Много разных народов населяет землю. Но у всех народов есть одно общее,
непреодолимое стремление -- стремление к свободе, к свету, к счастью.
Ни один народ (я подчеркиваю, народ) не хочет гибели нашей Земли, а хочет
ее радостного, прекрасного цветения.
Дорогу к свету, дорогу к счастью народов открыла и показала всем Великая
Октябрьская революция.
Кто знает, сколько времени минуло,
Когда, потемки мозга озаря,
Впервые искра разума сверкнула
В тяжелом темном взгляде дикаря.
Исток с того неведомого века
Культура человечества берет.
И шла с тех пор дорога человека
Вперед и выше, выше и вперед.
Века -- и уголь сделался алмазом.
Сверкает уголь лезвием луча,
Так воплотился человека разум
В кристально светлый разум Ильича.
Тот разум -- наше огненное знамя,
Мы с ним к великой цели подошли.
И знаем мы, что встанут вместе с нами
Народы всей разбуженной земли.
"Макет Земли был одного голубоватого цвета, но вокруг него переливались в
праздничном цветении все, я бы сказал, самые главные земные цвета. Голубой
-- земного чистого неба; золотой -- солнечного света и созревающих хлебных
полей; зеленый -- весенний, яркий... И самый главный, самый побеждающий
цвет -- цвет человеческой крови, пролитой в разные времена за свободу всех
людей на земле, цвет наших красных знамен.
Идут хозяева земли. Идут те, кто не позволит нарушить мир на земле, кто
стоит на страже ее великого, ее земного цветения. Идут люди..."
"Среди многочисленных колонн демонстрантов, представляющих различные районы
столицы, ее заводы, институты, министерства, нет, конечно, отдельной
колонны, в которой шли бы труженики нашей деревни, люди, дающие стране
хлеб, хлопок, лен, мясо, молоко и все, что мы называем подчас скучноватым
названием -- сельскохозяйственные продукты.
Но люди эти, миллионы, десятки миллионов людей, сердцами, душой, мыслями,
конечно, тоже здесь, на Красной площади, на празднике наших народов.
Многое в оформлении колонн демонстрантов напоминает нам о великих успехах,
достигнутых за последние годы тружениками сельского хозяйства. Вот и сейчас
над одной из колонн сверкнуло золото созревших хлебов. Это трудящиеся
Рижского района столицы несут в руках колосья созревшей пшеницы. Колосья
украшают макеты двух огромных тракторов, плывущих над колонной Министерства
сельского хозяйства. Невдалеке транспарант с надписью: "10 -- 11 миллиардов
пудов (5) зерна". Таков годовой сбор, намеченный на конец семилетки. В
рядах демонстрантов -- студенты, будущие агрономы, боевые командиры
хлебного фронта.
Хлеб! Золотистые поля, тяжелое зерно в закромах, каравай теплого румяного
хлеба на столе.
Разве мы забыли, как черные волны голода прокатывались над Поволжьем, над
Украиной? Или разве мы не знаем, что в иных странах и до сих пор для многих
людей является проблемой и мечтой ежедневный кусок хлеба?
Партия и правительство сделали все, чтобы исключить случайности из нашей
жизни. Огромные просторы распаханной целины, алтайский, казахстанский,
оренбургский, кубанский, украинский, среднерусский хлеб -- каравай к
караваю, элеватор к элеватору, эшелон к эшелону -- изобилие хлеба в
государстве. Десять-одиннадцать миллиардов в конце семилетки -- такова
задача.
У своих радиоприемников в деревнях, отстоящих от Москвы на сотни тысяч
километров, сидят сейчас трактористы, доярки, комбайнеры, председатели
колхозов, бригадиры полеводческих бригад, хлопкоробы, льноводы, мастера
земледелия. Они слышат ликующий шум праздничной Москвы, и Москва знает и
помнит о них.
"Не красна изба углами, а красна пирогами", -- говорит русская пословица.
На каждом празднике важен накрытый стол. Труженики сельского хозяйства
позаботились, чтобы праздничный стол страны не был беден.
Вот почему, поздравляя их от чистого сердца, мы говорим сегодня: "Слава
вам, мастера высоких урожаев, мастера земледелия!"
Диктор: "А сейчас слово Тихому Дону. Слушайте станицу Вешенскую..."
Это только называется -- на Красной площади. На самом деле выступали
мы из ГУМа. Все-таки было тут что-то щекочущее тщеславие, когда идешь со
специальным пропуском и оказываешься в пустынном ГУМе. Только милиционеры
похаживают в огромных пролетах да еще лоточницы с кофе, с горячим
глинтвейном.
Этот глинтвейн мне особенно запомнился, потому что в промозглую
ноябрьскую погоду хорошо было им согреться, но до выступления берегся,
соблюдая себя в трезвой, как стеклышко, чистоте. Хотя текст давно написан и
проверен семью инстанциями и читать его придется по бумажке, но все же от
выпивки у меня теряется дикция, сминаются окончания слов.
Зато, выступив, с чувством исполненного долга, с каким наслаждением
пил я этот горячий глинтвейн, хотя бы из бумажных омерзительных
стаканчиков.
Около комнаты, где восседает с микрофоном Левитан, встретишь Суркова,
Полевого, Сергея Васильева, Грибачева -- верных сынов КПСС. И вот, значит,
я в их числе. Многим ли из 1600 членов Московской писательской организации
доверяется в такой день выступить с Красной площади?
Для того, чтобы окончательно была ясной степень моей правоверности,
прикладывается еще один документ, статейка, написанная по заказу... не
помню теперь уж, по заказу какой газеты, но, очевидно, тоже к 7 ноября:
"В НЕОПЛАТНОМ ДОЛГУ"
Оказывается, мир -- это что-то гораздо большее, чем расстояние от лавки
в переднем углу до полатей или от Петра Семенычева сарая до Ефимова амбара.
Мир -- это даже не то, что увидишь, забравшись на высокую липу и
оглянувшись на все четыре стороны: вон деревни Брод, Негодяиха, Останиха,
Курьяниха, Куделино, Зельники... Вон Плаксинские кустики, а вон и сама
Журавлиха.
Все это хорошо, но оказывается, что есть еще страна Италия, очертаниями
схожая с сапогом, и Скандинавский полуостров, похожий на прыгающую кошку.
Учительница показывает нам, а мы запоминаем.
Оказывается также, что мир начался не вместе с нами, а что-то было и до
нас, например, Парижская коммуна и Октябрьская революция.
Мы, родившиеся в середине двадцатых годов, естественно, стали понимать это
лишь в тридцатые годы. Восстание декабристов, Парижская коммуна и
Октябрьская революция для нас казались тогда уже одинаково историческими
событиями.
Так, человеку, родившемуся в 1957 году, будет, когда он осознает себя,
далекой историей казаться Великая Отечественная война.
Он не сразу научится понимать, что мог бы родиться рабом, а не гражданином
Советского Союза, а мог бы и совсем не родиться, потому что его мать угнали
