пугал каждый новый человек, вдруг появившийся на мотоцикле или на машине в
городке коттеджей.
Всего тут - охранников и строителей - жило человек двенадцать. К счастью, они,
видимо, не имели никакого отношения к людям далекого отсюда Мамина, иначе
бы уже связали меня и выдали (за хорошие деньги, конечно) его эмиссарам или
просто убили бы.
Хакас Алеша, похожий на Христа, добрый парень. Бомж Василий, он же Воробей
( вечно в опилках) - весельчак. Но вот бугай Витя, плотник с вечным топориком,
засунутым за кушак на животе... у него на красном лице дымчатые, как крыжовник,
редко мигающие глаза. Все время так пристально смотрит... Но нет же, нет, если
бы он что-то знал или подозревал, это проявилось бы - мы тут жили третью
неделю...
Порою среди ночи, из-за того, что напряжение не отпускает, я, лежа возле моей
уснувшей красавицы, прикидывал и так, и этак, что стану делать, если услышу
вдруг приближающиеся снизу шаги. Вот идут, идут вверх по лестницам. Что
предприму? Оружия у меня нет, кроме перочинного ножа. Остается одно - бежать.
Как?
Лестница упирается снизу в люк с дощатой крышкой, которую я днем откидываю
в сторону, но на ночь ставлю на место и наваливаю сверху кирпичи, надвигаю
длинный брус, забытый здесь теми, кто возводил крышу. Но сам понимаю -
сильному человеку эти препоны легче птичьего пера.
У нашего изголовья - застекленное окошко. Закутать Наташу в одеяло и - спиной
вперед, как в американских боевиках? Но ведь третий этаж... Если я разобьюсь, а
она останется жива, сможет ли, напуганная, встать и убежать? Надо подготовить
веревку.
В ближайший выход в свет, в шахтерский поселок, ничего не объясняя Наташе,
купил моток крепчайшей нейлоновой бечевы.
Но ведь если придут нас "брать", то именно со стороны входа, со стороны озера
будут стоять их охранники. Прыгать надо в лес... и в лес уходить. Ночью не
найдут.
А если явятся днем? Зачем им беспокоиться ночью? Днем приедут... и куда мы
денемся? Нет, зря поселились на чердаке. Надо бы на первом этаже. Но там
неуютно, зябко среди каменных стен...
И я сказал хакасу Алешке:
- У моей Натальи голова кружится наверху... кажется, беременна... - Это на всякий
случай, чтобы не приставали... - Да и мне иной раз пьяному с верхотуры идти
пописать - можно голову сломать в темноте... Нет у нас лишнего какого-нибудь
вагончика?
А вагончики имелись, я видел, типовые старые вагончики для строителей. Один
стоял у самого оврага, над ручьем, выше озера. Деревянный, кривой,
неопределенного цвета, он завалился на бок - видно, когда тащили волоком,
задели то ли о камень, то ли о крепкое дерево. И один из полозьев изогнулся и
вроде уха отошел в сторону. Вот в этот вагончик мы с Наташей и перетащили
наши манатки. Он далеко от всех - как хорошо!
Но недолго я радовался новоселью. Беда в том, что единственное здесь окошечко
забрано массивной решеткой - не влезть чужому человеку, но и не вылезти самому.
Я попросил у парней гвоздодер (дали размером с лом) и несколько ночей, пытаясь
работать потише, отламывал решетку... Вытянув корешки из дерева, конструкцию
оставил внешне как бы нетронутой, но лишь на первый взгляд - потяни посильнее,
и она отпадет. А сама рама со стеклом и вовсе едва держалась в оконной коробке -
на ватных и бумажных грязных затычках.
Теперь мы спали, запирая обитую жестью дверь на два крюка. У нас был топчан,
мы почти не укрывались - печка успевала к ночи раскалить наш новый домик как
баню... Если начнут ломиться в дверь, мы быстро вывалимся в окно. А чтобы со
стороны входа не было видно, как вылезают через окно, я нагромоздил слева от
двери на углу гору поддонов из-под кирпича высотой метра два. Да еще сверху
перекинул рваные полихлорвиниловые пленки из-под тех же кирпичных блоков -
правда, они все время шелестят среди ночи, пугают, но зато от двери точно не
видно окна...
Возможность того, что нас поймают, сказать откровенно, больше угнетала меня.
Наташа мгновенно привыкла к новому быту, пол подметала полынным веником,
однажды и букет осенний рыже-красный набрала и в дрянную расколотую
глиняную вазу воткнула. При этом многозначительно заметила:
- Называется икебана.
- Да иди ты! - удивился я с сарказмом. - Кто сказал?
Она смолчала, но смущенно отвела свой бессовестно-яркий синий взгляд, который
иногда становился именно бессовестно-ярким. Конечно же, это Мамин, бандит
Мамин учил ее изысканным словам в своем роскошном логове...
А у нас здесь жизнь была более чем спартанская. Мясо пекли на костре, суп
варили в ведре, воду для чай кипятили в котелке вроде каски с проволокой. Вскоре
купили в поселке и жестяной зеленый чайник, но он оказался худым - тек.
Умывались, поливая друг другу из ковшика. Дощатая кривая уборная стояла в
двадцати метрах ( общая для всех), она сверкала щелями, и если Наташа,
выросшая в бараке, заходя туда, не особенно робела, то я ужасно стеснялся. Под
доброжелательный смех бомжей заколотил щели досками.
Но из всех неприятностей самой неприятной оказались мыши. Они шелестели в
углах, ночью иногда бегали по нашей постели. Однажды утром Наташа завизжала:
- Андрей!.. Это не мыши!...
Да, серые, длинные, это были крысы. В нашем городке их развелось множество,
потому что здешние обитатели ( да и мы с Наташей) не особенно утруждали себя
уборкой остатков еды... Несколько дней я затыкал дыры в вагончике пучками
гвоздей, заколачивал их и так, и этак, переплетая крест-на-крест. И еще насыпал
повсюду купленный в шахтерском поселке крысид.
Так проходила наша жизнь. Миновало два месяца. На носу был морозный
декабрь. Но мы до сих пор не решили, куда побежим дальше. Как могли,
экономили деньги, старались меньше тратить. Я помогал крыть крыши, мне
платили. Я получал чуть больше корейцев, которые недавно появились на стройке
и делали в окрестности самую черную работу.
Но как быть, если у Наташи нет ни шубы, ни пальто, а только синий плащ (как из
стихов Блока). У меня-то хоть теплая куртка. Пришлось съездить на проходящих
рейсовых автобусах в Кемерово, прихватив с собой доллары.
Наташа не удивилась, увидев у меня "зеленые" деньги, - видно, была избалована
деньгами, живя у Мамина, да и по возрасту еще оставалась легкомысленной
девчонкой. Если есть, значит, где-то заработал. Без них мы бы, конечно, не
оделись, потому что Наташа как увидела серебристую шубу на базаре, так и встала
на месте:
- Эту!..
Вернувшись в поселок, мы не смогли пройти незамеченными мимо соседей в свою
конуру. "Засветили", "засветили" мы денежки. Обмывая вечером у костра обнову,
я сказал как между прочим хакасу Леше, что продал золотое кольцо, а Наташа -
перстень, - не голой же ей ходить.
Остатки долларов ( вернее сказать, основную массу - мы из них истратили-то
лишь недостающие для покупки три сотенки) я завернул в старую газету и сунул
под матрас ближе к изголовью. Ночью, целуясь, мечтали, как заживем когда-
нибудь где-нибудь на берегу моря...
Скрипка лежала в чемодане, а футляр - проклятый футляр - обмотав газетами, я
подвесил под потолок над дверью, так, что сразу и не видно. Вроде бы как
отверстие наверху прикрыл.
И как-то так вышло - постепенно мы привыкли и успокоились. И меня уже не
удивила просьба Наташи однажды утром:
- А трюмо не купишь?
- Зачем?
- Он меня учил, чтобы я берегла лицо... - сказала шестнадцатилетняя женщина и
покраснела. - Ну, вообще... все так.
Из ближайшего поселкового села я принес зеркало размером метр на полметра,
повесил в вагончике справа от она. И Наташа тут же села перед ним мазаться
всякими кремами. "Для чего?!" - хотел я спросить, но к чему спрашивать?
Женщины есть женщины. Да и видел же я - на вольном воздухе личико Наташи
посмуглело и слегка огрубело, скулы вылезли... Поняв, что и приобретением
зеркала она как бы снова напомнила мне о Мамине, Наташа, накрасив губки,
потерлась ухом, как кошка, о мою грудь.
- А ты меня... ты учи чему-нибудь другому. Учи музыке... играй и рассказывай... -
вспомнила, что я музыкант.
Лукавила, конечно. Нет у нее музыкального слуха. Или не развит совершенно... Да
и начну играть - услышат. Делать этого нельзя. Здесь не знают, и лучше, если не
узнают, что я скрипач.
Но рассказать о скрипке немного можно. Я, заперев дверь и закрыв окошко
скомканной своей курткой, достал инструмент из футляра. Он при слабой
лампочке в грязном вагончике танствнго светился. Волнуясь, я сказал Наташе:
- Вот моя тайная жена... Я хочу, чтобы ты ее тоже полюбила. Видишь, как
устроена? У нее закругленная линия плеч... это дает мне возможность огибать
рукою ее тело, играя на верхних регистрах... у нее талия, в которую входит
смычок... и свободно движется...
- Понимаю, - сияя ночными глазами, кивала Наташа. Ей в моих словах
несомненно почудилось что-то эротическое, что ли, - улыбка стала ТАКОЙ.
- Как ты видишь, здесь нет ладов, как у гитары... мы играем только на слух... зато
гладкий гриф позволяет пальцам переходить мгновенно или подъезжать - это
называется глиссандо - к нужной точке, к нужному звуку... Господи, как же тебе
показать? Это такое наслаждение - играть на ней...
Может быть, как-то заглушить звук? На время концерта пуховым одеялом
накрыться? Достал скрипку, попробовал - взмок, жарко. Пошел бродить в раздумье
вокруг нашего вагончика, подобрал в кустах драный валенок, сделал разрез... и
поперек - для смычка... Если в валенок вложить скрипку и... может, не услышат?
Наташа, увидев мое изобретение, завизжала, захлопала в ладоши, как дитя. Но
когда я заиграл "Спи, моя радость, усни" Моцарта, как из-за двери (Господи, мы
не заперли дверь!) - словно кукушка из часов - просунулась лохаматая голова
Алеши-хакаса.
Я мгновенно обнял руками валенок со скрипкой, смычок, естественно, остался на
виду. Но не обращая внимания на него, ночной гость простонал:
- Андрей! У тебя нет аспирина? Зуб болит...
- У тебя есть аспирин? - спросил я у Наташи как можно строже, чтобы перенести
внимание от поблескивающей в разрезе валенка скрипки и от смычка на нее. -
Вечно теряешь!
Наташа перепугалась, все поняла.
- Может, керосином или водкой?
- Полбутылки оставалось, - вспомнил я, кивая в дальний угол вагончика. Наташа
метнулась туда.
Алеша, получив ошеломительный подарок среди ночи, сунул водку под свитер и
ушел. Пронесло. Не обратил внимания на странные предметы в моих руках.
Что же делать? Очень, очень хотелось музыки. Вот если купить телевизор ( у всех
бомжей он тут есть), можно будет, если обратят внимание на музыку, сказать, что
играли по телевизору...
"А ты учи меня чему-нибудь другому" - сказала она. Чему еще? Неотвязно
вспоминалась наша первая ночь, когда прибежавшая ко мне маленькая женщина,
доселе совсем незнакомая мне телесно, прошептала в постели буднично, по-
свойски: "Тебе как лучше - сверху, снизу? Или как?"
Решил почитать ей стихи. Вспомнил одно из лучших стихотворений Орлова.
В дубраве пятнами светло.
Черна - и вдруг красна малина.
И как зеленое стекло
Вблизи сверкает паутина.
Стоишь во тьме передо мной.
Но там, где юбка, луч сияет,
Разрез рисует золотой,
Как у Кармен... тебя смущает.
Когда я проговорил эти строки , Наташа вопросительно уставилась на меня с тем
выражением на лице, с каким смотрят прилежные ученицы на учителя: а теперь
объясни, что тут должно нравиться. Но как объяснить, почему луч может быть
похож на золотой разрез юбки, и кто такая Кармен... и вообще, что такое поэзия.
- А музыка?.. - несомненно поняв, что я затосковал от ее непробиваемой глупости,
Наташа вдруг нежно взяла мою руку в свою. - Что она, когда без слов? Как ее
сочиняют? И зачем? Я смешной вопрос задала?
- Да нет, вопрос как раз очень несмешной... Что есть музыка, трудно рассказать.
Можно сказать, что такое мелодия... - Я просвистел фразу "Цыпленок жареный". -
