запирал его. И сегодня, конечно, забыл запереть.
В среднем ящике столе лежали те самые, забытые паспорта: красные, в
прозрачных обложках, в зеленых... Я торопливо выбрал себе и Наташе документы
с фотографиями, наиболее похожими на нас. Если что, я стану Лыковым Алексеем
Ивановичем ( на фото я старше, мрачнее - шахтер, господа!), а Наташа - Еленой
Михайловной Шагуриной, двадцати лет ( хорошо хоть нашлась такая среди
отдыхавших здесь в прежние заезды). Фото словно с Наташи и делали, только
губы подмазать порезче и бровки опустить.
Теперь задача - как выбраться из этой тайги к железной дороге. Пешком - это
же сколько мы будет идти.
На рассвете, смертельно боясь распросов, мы разбудили Акимушкина. Он не
понимал, почему мы уезжаем...
- К маме она захотела... соскучилась по маме... - бормотал я, то пряча взгляд,
то старательно глядя в серые наивные глаза Акимушкина. - Привыкла каждый день
с ней советоваться... Придется и мне привыкать к теще.
Акимушкин хохотнул, обнял меня и поцеловал ручку Наташе. Мы сели в
широченную кабину санаторского грузовика - водителю сегодня все равно ехать
за продуктами на железнодорожную станцию.
Всю дорогу я оглядывался - казалось, вот-вот нас догонят... Есть такая дивная
мелодия - ею начинается сороковая симфония Амедея Моцарта. Еще немного...
еще, еще немного...
И все обошлось. Слава Богу, если он есть. Вечером, глядя на "дрожащие огни
печальных деревень", мы уже катились в теплом чистом купе скорого поезда №2 в
сторону Новосибирска. Молодые муж и жена - Шагурина и Лыков. (А то, что в
ЗАГСе не проштемпелеваны паспорта - кому это нынче интересно? Может, мы в
церкви повенчаны...)
И опять же слава Богу - поезд идет без долгих остановок, шахтеры на рельсах
не сидят.
Едем. Но куда?..
И я вспомнил, вспомнил - лет пять назад из нашего города уехал в Новосибирск
музыкант-ударник Тёпа. Степан у него полное имя, но он выговаривает свое имя
нежно - Тёпа... "с" почти не слышно. Тёпа он и был. Тихий, со смущенной
улыбкой, лысый, в черном свитерке, белоголубых джинсах... Но садился за свои
барабаны и тарелки - и преображался, как бес. Бывает же такая страсть. Мог
часами стучать, дребезжать, звенькать, урчать своими деревяшками... Мы с ним не
раз ходили на халтурку в ДК 1 мая и в парк. Можно сказать, дружили.
Сунемся-ка к нему. Убежден, Тёпа не женат. Какая жена выдержит такое
соседство.
На рассвете, сойдя в Новосибирске и вызвонив через 09 адрес Богомолова
Степана, мы поехали к нему на такси. Будет обидно, если Тёпы нет дома или он не
примет нас... Обратно на поезд мы уже не успеем - пропали билеты, взятые до
Омска.
Но Степан оказался дома! Увидев меня в дверях, да еще не одного, а со
смазливой девчонкой, радостно зашептал, отступая в прокуренную холостяцкую
квартиру:
- Кто стучится в дверь ко мне с толстой фляжкой на ремне?
Он был в майке и трико, моргал не проспавшись розовыми глазами и как бы
даже раскланивался, как после концерта.
- А подружки у нее нет? - был первый вопрос, и лысый барабанщик захихикал.
Стоит ли подробно рассказывать, как несколько дней подряд мы пили дешевое
красное вино и травили анекдоты про музыкантов. Я для Наташи вспомнил
чудесный, на мой взгляд, анекдот про дирижера Тосканини:
- Рассказывают, выйдя к оркестру, прежде чем начать дирижировать, великий
Тосканини доставал из жилетного кармана крохотную записку, прочтет, спрячет и
лишь потом взмахнет дирижерской палочкой... Что это у него было в кармане?
Талисман? Письмо от любимой женщины? Когда маэстро умер, бросились
доставать записку... А там написано: слева - скрипки, справа - виолончели.
- А он что, не мог запомнить? - спрашивала, звонко хохоча, наивная
малообразованная Наташа.
Тёпа с улыбкой подмигивал мне: "Класс!.." Ему всегда нравились глупенькие
женщины. А может быть, он подозревал, что уже воспитанная мною девчонка
валяет дурака.
- Давай-ка, сыграем ей! - и мы немедленно устраивали концерт джазовой
музыки, если можно назвать джазом мои каденции на темы всех любимейших на
свете мелодий, поддержанные громоподобной работой Тёпы - набор барабанов и
прочих устройств стоял у него на некоем возвышении в углу. Играя, Тёпа
подпрыгивал, дергался, гримасничал... А над ними висела довольно-таки похабная
картина, написанная маслом, изображающая лысого человека (Тёпу), сунувшего
голову в оскаленную пасть льву, который ( лев) при внимательном рассмотрении
оказывался женской маткой... впрочем, и сама дива с грушеобразными грудями
здесь присутствовала... но почти все тело ее как бы утонуло в тени...
Наташа музыку слушала, изумленно открыв рот, а как узрела картину на Тёпой
, испуганно отвернулась. И больше вверх не взглядывала. По моей
молчаливой просьбе Тёпа картину перевернул - на изнанке суриком было
небрежно написано: Лаврин И.А. "Осень". 75х110.
Но я видел - развеселая обстановка, в которой жил Тёпа, потрясла Наташу.
Понравилась та небрежность, с которой он пропивал деньги, раздавал
полудрагоценные камни - агат, кошачий глаз и прочие - он их насыпал моей жене
целый мешочек... И мешочек-то был бархатный, с пояском, который затягивается...
И сам Тёпа нравился Наташе. Как он шепотом сам себе подпевает во время
перестука по тарелкам и барабанам на английском языке:
- Y lave, lave, lave... - и вдруг на русском. - Пиф-паф!
Наташа никогда прежде не бывала в мире богемы. И она легко приняла с
первого же дня сальные шуточки Тёпы, высказанные интеллигентским говорком,
без каких либо эвфемизмов, ей льстил его журчащий смех в ответ на любую фразу
Наташи, при этом он показывал ей и мне большой палец: мол, какая молодчина.
Но вряд ли он слушал, что она лепечет, - просто радовался, что рядом дышит
такая свежая молоденькая женщина.
Наконец, и ему захотелось, я понял, пообнимать горячую тварь, как он
выразился, - позвонил и привел вечером грудастую рыжую тетку в расстегнутой
дубленке. Та увидела Наташу - и сразу к ней.
- Ой, какая малявка, котенок на лавке! - Дубленка летит в угол. - А какой размер у
тебя бюстгальтер? - Кофту - не глядя на спинку стула. А сама бесстыже смеется. -
У меня - как у Синди Кроуфод... А под какую музыку с любимым чики-чики-чик? -
Она уже знала, что я скрипач. - Или ему несподручно при этом играть? А можно на
коленки... - И обратилась ко мне. На щеках, как розы, румяна. - Почему твоя
пятиклассница молчит? Еще классику не знает?
Трудно сказать, что больше обидело Наташу. То, что ее обозвали пятиклассницей,
или то, что она "классику не знает".
- А под "болеро" Равеля сама не пробовала? - вдруг выпалила Наташа, вскинув
голову. Конечно, трезвой не стала бы препираться, а вот у пьяненькой вырвалось.
Этот Тёпа, перед тем, как привести свою женщину, заставил нас выпить за удачу,
хохоча и подмигивая.
Брякнув про "болеро", Наташа тут же и растерялась.
- О, о!.. какая школа! - завопила обрадованно шумная гостья. - Да, да, там так
страстно кончается. - И кивнула Тёпе. - Надо взять на вооружение! - И мне тоже
кивнула со знанием дела. - Хороший, хороший выбор.
Я промолчал. Нет, не со мной Наташа спала под эту музыку, "болеро" Равеля я
ей не играл. Ишь, какие новости про Мамина высвечиваются... Не зря он в нашем
разговоре про Моцарта и Глинку ввернул. Значит, у него дома и вправду
классическая музыка имеется. Наверное, лазерный проигрыватель стоит.
Дина (так звали знакомую Тёпы) от хохота свалилась на колени барабанщика.
Наташа вопросительно зыркнула на меня синенькими глазками - поняла, что
непоправимое сморозила. Ну да ладно, простим. Вправду еще глупа, как пробка.
Так мы прожили у Тёпы дней десять, дышали гнусным дымом и запахом
небрежно погашенных сигарет ( и Тёпа, и Дина курят), спали на нечистых
простынях... И что-то новое возникло в наших с Натальей отношениях.
То ли я обиделся на нее за то, что слишком легко она вошла в легкомысленный
мир богемы, позволяет Тёпе целовать себя в губы, в пятку ( он шалун), и она мою
обиду почувствовала... А то ли дело в том, что Наташа опять вспомнила о Мамине,
вспомнила, может быть, еще с какой-то неведомой мне хорошей стороны... Так
или иначе, она загрустила.
Надо было что-то делать, на что-нибудь отвлечь друг друга. Я принялся было
снова рассказывать о скрипке... как ее делают, какие сорта дерева берут, как
сушат, но Наташа плохо слушала.
- Своди на концерт, - попросила она. И я обрадовался. В конце концов, сколько
можно пить, хохотать... Да и от Дины подальше.
Мы побывали в органном зале, бывшей церкви. Потрясающе играл Баха и
Франка молодой музыкант с кудрями из Питера.
Филармонический концерт мне понравился меньше, но Наташу потряс
огромный оркестр. Тем более, что мы сидели близко.
- Ой, сколько их... А это какой инструмент? А тот, вроде толстой колбасы? А
большие скрипки - виолончели?..
Но музыка, если слушать ее днем и вечером суток трое подряд, утомляет,
особенно человека, который не очень любит и знает музыку. Но все же как бы
снова между нами с Наташей установились тайные светлые связи.
В буфете консерватории, угощая шаманским, я нашептывал ей о великих
музыкантах прошлого. Она впервые услышала знаменитую историю про то, как
враги подрезали струны Паганини, и он потеряв первую, вторую, третью...
продолжал играть на последней, одной, не теряя темпа. Пальцы в кровь.
- Ты такой же!.. - польстила мне Наташа. - Такой же уверенный...
Твоими бы устами...
Вернувшись из красивого мира, где люди нарядно одеты, разговаривают тихо,
и то лишь в перерывах, Наташа будто в первый раз увидела квартиру, где мы
живем. И взялась сразу же, среди ночи, наводить порядок. Перемыла всю желтую,
в окурках, посуду, протерла полки, подоконники. Подмела и вымыла, наконец, пол,
и стал виден ромбический рисунок зеленого линолеума...
Но Тёпу не переделать, гостям от дома не отказать. Через день-два здесь снова
царил хаос, на пол сыпались новые окурки, по углам стояли и катались, звеня,
пустые бутылки. Дина Наташе не помогала. И у Наташи опустились руки.
А тут явились и вовсе страшные новые женщины, которые матом ругались, но
их все так же восторженно обнимал лысый барабанщик.
В ванной текло. В дверь с выломанным не раз замком сквозило.
Постирав свое бельецо, Наташа уходила в отведенную нам малую комнатку и
ложилась на диван. Личико у нее становилось обиженным, пухлым, как у ребенка.
Наверное, снова вспоминает о райской жизни у Мамина...
Как-то ночью я проснулся - плачет. Шмыгает, трясется... Единственное, чем я
могу унять ее слезы, - поцелуями и всем тем, что еще есть у Андрея Сабанова...
Юная моя спутница тут же становится другой, расцветают глаза, ей все интересно.
А мужик я еще не мертвый, черт побери. Хотя иной раз, отвернувшись к стене,
начинаю прикидывать: мне - 36, а ей - 16. Когда ей будет 36 - самый
требовательный срок у женщины, мне будет 72... Стану совершенный старик.
Опять скитаться одному во вселенной? Люби меня, красавица. Тело твое - под
шелковистой кожей словно ремни натянуты... Не бросай. Я все сделаю для тебя.
Прости, что покуда масть не идет, как говорят картежники...
20.
И снова - сон!.. В глуши России, в траве зеленой, при луне
лежали женщины нагие... Они мертвы, сказали мне.
Я замер в стороне с испугу. И вижу вдруг, что все они -
похожи на мою подругу! Господь, спаси и сохрани!
Там одинаковые лица... все одинаковы тела...
Мне говорят: зачем молиться? Ты воскреси - и все дела.
Которая, скажи - очнется, поднимется - и за тобой...
Да как узнать? Наталья, солнце, хоть глаз свой синенький открой.
Но неподвижны в бледном свете... У смерти чтоб свою отнять,
тела мне ледяные эти немедля надо все обнять.
Мне помнится у ней наивный духов цветочный аромат...
