обмотал футляр газетами и обвязал своим ремнем, как если бы это была телячья
или свиная ляжка...
На улице с транспортом повезло - дежурный автобус стоял и бил копытом.
Вокзал перед рассветом, к сожалению, был пуст. Все основные поезда с Дальнего
Востока и из Китая на Запад уже прошли. Мы затравленно постояли в углу, за
деревянной будкой одного из киосков. В шесть десять радио гулко объявило
посадку на первую электричку... И я вдруг понял: вот шанс! На электрички билеты
продаются без предъявления каких-либо документов. И все электрички не
проверить. Доедем, например, до Ачинска с его лесом дымных труб, там можно
подсесть на междугородний автобус, который идет из нашего же города в Томск
или в Кемерово. И вряд ли уже там, за Ачинском, на дорогах дежурят маминские
"гаишники"... Возможно, и совсем прекратили дежурство. Прошло три дня. Вдруг
Мамин отступился?
Купив билеты, хватаю Наташу за руку и бегом - на перрон. И в вагон, где нет
никого.
Через минуту поезд тронулся. Из вагона в вагон идут редкие пассажиры. Мы
сели справа, на заднюю скамейку у окна, я обнял голову Наташи ( как если бы она
плакала или спала) и сам закрыл глаза. Человека с закрытыми глазами труднее
опознать. Футляр со скрипкой (вернее, безобразный сверток) прижат Наташей к
стенке, полупустой чемодан я поставил на столик вплотную к окну - от этого хоть
немного, но темней.
- Милый... - шепчет еле слышно Наташа. - Я столько пережила... я, наверно,
поседела? - Она дергает левой туфелькой, словно нажимает и нажимает на некую
педаль, и я вспоминаю - она и в постели так делает, когда задумывается, и я еще
сильнее обнимаю мою красавицу.
- Все будет хорошо...
- А по телевизору мою фотку показывали... ты видел?
- Когда?. - Меня снова охватывает страх. - Показывали?
- Раза три... "Ушла из дома и не вернулась". Я чуть не умерла.
Боже мой!.. Нас могут опознать - местное телевидение смотрят во всей области.
На вокзале Ачинска стоит толпа, смотрит на выходящих - народ готов ринуться в
электричку, чтобы занять места - едут в "столицу".
Быстро проходим по краю перрона, мимо мертвых деревьев неопределенного рода
в коросте пыли - к базарчику, мимо бабушек, продающих кедровые орехи,
сникерсы и магазинный кефир, и оказываемся на площади, где нещадно дымя
разворачиваются длинные автобусы.
Я подошел к краснолицему водителю, который курит, поглядывая на часы.
- Вы в Кемерово? Возьмете нас?
- Стойте вон там, у столба, - загорелый как бес парень кивнул. А может, он и есть
черт из моих снов? В мире нет случайностей... - Дежурная проверит билеты, я
трогаюсь - а дверь открыта... - Он вдруг пристально глядит на мою Наташу.
Мы с ней попятились (неужто узнал?!), отошли в сторону. Попроситься немедля
на другой автобус? На который? До Томска?
- Ой!.. - вдруг залилась краской Наташа. - Мне надо куда-нибудь зайти... я тогда
постеснялась... а сейчас - я не выдержу дорогу...
- Ну, конечно. - Как же не подумал, эгоист и болван.
Когда она вернулась, кемеровский автобус все еще не двигался, пыхтя
компрессором. И к счастью, водитель, забыв про мою Наташу, весело шептался с
девицей в черной кожаной куртке, с соломенными волосами по плечам. Они оба
лузгали семечки. И ни одного милиционера.
- Слушай, а тебе не надо каких-нибудь лекарств?
- Они мне выписали антибиотик... я уже допиваю... Взяла с собой, не беспокойся.
Через два часа на автобусе с краснолицым водителем мы въехали в чужую
губернию, как сказали бы в прошлом веке. Я пытался вспомнить, есть ли у меня
знакомые в этих краях. Приятели-музыканты живут в Новокузнецке... джазисты в
Новосибирске... а вот в Кемерове... Но, повинуясь неясному чувству, решил: едем
именно в угольную столицу. Там шахтеры, там бастуют, там море милиции, там
наверняка никакой мафии.
А не купить ли мне в самом деле за доллары скрипку получше? Не пускать на
ветер деньги, а стать владельцем высококлассного инструмента? Он заставит меня
снова, как в юности, работать днями и ночами... трепетать, надеяться... Может
быть, удастся победить болезнь пальцев, усиленную - скажем прямо - пьянством,
отчаянием, безволием, тихой радостью посредственного таланта - мол, и так
неплох в провинции? На безрыбье и ерш - осетр? И женщина бы поняла - любая
женщина хочет верить в нечто высокое, несбыточное. И даже чем несбыточнее
мечта, тем больше верит любящая женщина, страдает вместе с тобой, жалеет тебя.
А уж девчонку и вовсе можно научить любить музыку, полюбить страсть
безмерной работы? И начнется для нас новая, красивая жизнь?
Но если Мамин так упорно ищет Наташу... а поскольку я исчез, ищут теперь и
меня... человека со скрипкой везде заметят, запомнят и - мигом выведут пред
блаженно сомкнутые маминские очи. Надо бы и эту-то старую куда-нибудь прочь
убрать...
Но что я еще умею? Стихи Блока читаю километрами - кому нужен Блок? "...
Девичий стан, шелками схваченный в туманном движется окне..." Это
перебивается омерзительными текстами про другие окна: "Сижу на нарах, как
король на именинах, и пайку серого желаю получить... Гляжу, как сыч, в окно,
теперь мне все равно, я никого уж не сумею полюбить!"
- О чем думаешь? - шепчет, прижимаясь к мне, Наташа. И игриво смеется. - Я
тоже. - Какая она еще глупышка.
А мне бы с ума не сойти...
Среди елового леса возник красный городок строящихся коттеджей... свежие
доски высыпаны на землю, стропилами обозначены ампирные крыши... кое-где
блестит жесть, сверкает сварка... Вишневые и цвета перезрелой сливы округлые
иномарки приткнулись где попало... Значит, город близко. Не остановиться ли
здесь? Помню, мне уважительно говорила родня бывшей жены, что я ловко и
точно - как по ниточке - загоняю гвозди. И кирпич кладу аккуратно, как
задумчивый картежник карты. Особенно поражало деревенских родственников,
почему я красную нитку вокруг головы наматываю. Что ли, в какую-то особенную
веру подался? С ума сошли нынче с верами. А это - чтобы волосы не мешали. Да
из пижонства тоже, конечно.
- Выходим!.. - я поднял Наташу. - Быстро!..
Водитель удивленно покосился, но дверь открыл. Мы остались одни на шоссе.
Сыпал мелкий осенний дождь - полутуман-полудождь. Есть такое великое русское
слово - дождичек. Так вот, именно он и сеялся, когда мы с Наташей сошли из
автобуса на чужую землю.
И обгоняя события, сразу скажу, что первый вопрос, который нам задали
строители коттеджей, вечно пьяные диковатые парни:
- Документы есть?
- Нет!.. - догадалась счастливо ответить Наташа.
Но я-то, обалдуй, уже протягивал краснокожую книжицу. Один парень, похожий
на казаха или хакаса при усах и бородке Христа, быстро выхватил ее у меня:
- Тэк... Сабанов... о-о, так вы из вотчины великого Мамина?! Как он там?! Говорят,
всех соперников по Енисею пустил - присобачил снизу к плотам?!
И здесь слышали про Валерия Петровича! А может, и телевизор наш смотрят, и
Наталью сейчас признают? Усиленно подмигивая, чтобы перенести от нее на себя
внимание, я пробормотал:
- Насчет паспорта... он кого-то тамошнего... А фотка - моя. Хорошо приклеил?!
Хакас ( или казах), хохотнув, внимательно оглядел фотокарточку в паспорте:
- Класс!.. Так вы сами не оттуда?
- С Урала, - соврал я. - С родины президента.
Почему-то это сообщение всех развеселило. И один бомж (иначе его не назову -
весь грязный, в опилках, со спутанными волосами, в кедах без шнурков) заорал,
размахивая руками, как крыльями:
- Мы тебя будем звать "Перзидент"! У нас тут у всех клички.
- А тебя как зовут? - напористо осведомился я.
- Воробей, Воробей меня зовут!..
И вот таким образом мы с Наташей вошли в новый для нас мир.
16.
И снилось мне - в угрюмом зале, где две-три лампочки и мгла,
мои знакомые стояли - толпа немая замерла.
Кто превратил их в белый мрамор? Какой неведомый мороз?
Вот это кто? Ах, это - мама. Я обнял и ослеп от слез!
Такая встреча хуже ада... Но вдруг я понял - здесь не смерть.
Чтобы мама ожила, мне надо ее теплом своим согреть.
Я обнял крепче - засияли глаза, и поднялась рука...
Но закричали в страшном зале другие: - Мы стоим века.
Ты бросил нас!.. - Мои родные, друзья забытые давно,
стояли страшные, седые - и ждали друга все равно.
И я метался, я старался их разбудить скорей, помочь...
Один - поэт - уж улыбался... но сам я замерзал в ту ночь.
И бегал вновь, не успевая, их обогреть хотя б едва -
вот засветилась плоть живая любимой... но опять мертва.
Но мама! Я вернусь к старушке... Но - милая вдали зовет...
Но - друг!.. По залу, словно пушки, звучат проклятья! И вот-вот
прервется сон... но я же должен успеть их оживить... но нет
во мне тепла. О боже, боже!.. Они прождали столько лет.
Стою в бессилье. Надо честно сказать - никчемен я и пуст.
Сон удержать пытаюсь тщетно. И верно, одинок проснусь.
17.
Нам отвели для жизни чердак трехэтажного коттеджа некоего богача Стукалова
по кличке Стук, застреленного год назад из вальтера в туалете оперного театра,
после чего, говорят, его жена-красавица осталась нищей, ибо все деньги Стука
были в деле, а значит - в темных чужих руках. Но дом за городом остался, братва
не стала его отнимать у вдовы. Достраивать хоромы ей не под силу, так и стоит
дворец с пустыми окнами на опушке красного бора, над логом, в котором
образовано искусственное озерцо.
Из-за того, что в каменном здании холодно ( и зима на носу), мне новые друзья
выдали взятую непонятно где ржавую, измятую железную печурку с коленчатой
трубой. Дровишек я сам нарубил в лесу, насобирал хвороста и сосновых шишек.
Окошечко со стороны леса мы с Наташей завесили толем, а выходящее на свет,
юг, к озеру - я, как умел, застеклил.
Но втайне я не готовился к долгому здесь житию, к зимовке. Страх тряс мои ноги.
Надеялся, что Новому году смотаемся куда-нибудь... утихнет облава, смолкнут
разговоры - и мы рванем прочь. Есть хороший поезд Иркутск - Ташкент... кто нас
будет искать в Таджикистане? А если уже нет такого поезда - выберем другой. Я
слышал, можно безо всякой визы проехать в Казахстан, в Белоруссию...
Как хорошо, что я тогда обмотал газетами футляр со скрипкой. Но и в таком виде
он вызвал интерес. Мои новые дружки спросили:
- Где-то мясцо стибрил?
Я, утвердительно кивнув, пробурчал что-то невразумительное в ответ. Но чтобы
они остались именно при этом мнении, сходил в соседний шахтерский поселок,
купил там рюкзак и ляжку свиньи, которую и вынес вечером к общему костру.
Надо сказать, живущие тут бродяги к нам с Наташей поначалу отнеслись по
доброму. Кроме печки, приволокли матрас, драную медвежью шкуру, которую мы
под матрас и постелили. А пуховое (австрийское) одеяло и простыни мы сами
купили.
Конечно, не обошлось без игривых намеков:
- Поделился бы... у нас тут кроме волчиц в лесу и коз в деревне труба.
Мы с Наташей в ответ на это весело хохотали, но, оставшись одни, бросались
друг другу в объятия, словно нас вот-вот кто-то разлучит, и засыпали - если
засыпали - на рассвете в изнеможении... Ее холодные белые грудки, горячий
плоский живот... зябкие коленки и жаркая шея... замершие глаза и задыхающийся
рот - я целую то верхнюю губу, то нижнюю... Впрочем, через мгновение личико ее
может стать совершенно спокойным, скучающим, как бы старушечьим, а левая
ножка начинает по привычке дергать левой ступней вверх-вниз, будто нажимает и
отпускает неведомую педаль... Может быть, мама в свое время учила ее,
маленькую, работать на швейной машине с ножным приводом.
Утром мы осторожно спускались по недостроенным кирпичным лестницам и
шатким деревянным трапам вниз умыться. Валявшиеся повсюду бруски и доски с
гвоздями я перевернул ржавыми остриями вниз. Но не это вызывало в нас опаску и
замедляло ежесекундно шаги - пугал крик сороки или гвалт кедровок в стороне,
