Я, оглядываясь, зашел - за столиком сидела в очках, слегка откинувшись, читая
книжку, толстая бабка, похожая надменностью лица на старого генерала на
пенсии.
- Нина у себя?
- Шастина? - Дежурная очень строго поверх очков глянула на меня. - У ей
сегодня отгул.
- Ой, ой! (Я же не знаю, где она живет. Да и не нужна она мне сама - мне нужен
мой чемоданчик.) Уважаемая товарищ дежурная, мне бы чемоданчик свой
забрать...
- Какой ишо чемоданчик?
- Чемоданчик... в ординаторской... в шкафчике слева, где халаты висят.
- Без врачей никуда не впуш-шу.
- Так там одежда моя... скрипка... (Ах, зря я про скрипку!)
- Вона же у тебя скрипка... - резонно кивнула бабуля на мой желтый футляр. Идиот.
Не так повел разговор. А как надо? Я погладил лоб и щеку. Что же, что сказать?
- Мы на ремонт отдавали... - пробормотал я. - Там струна была лопнутая... Сейчас
же не те струны, что раньше...
- Да-а, нынче многое не то... - И вдруг бабуля смягчилась. Оглядела меня еще раз
и, видимо, решила: музыкант не может причинить вреда больнице. - Ну, можешь
пройти. Там Юрка, медбрат. Ежли отдаст, забирай...
Действительно, в ординаторской перед работающим телевизором на коврике
сидел в позе лотоса молодой стриженый наголо человек с блаженной улыбкой, с
замкнутыми глазами.
- Простите... - обратился я к нему. - Тут где-то чемоданчик мой... наверно, Нина
говорила. Заберу?
Продолжая улыбаться, медбрат приоткрыл один глаз.
- Что? Ради бога.
Я сунулся в шкафчик - кажется, туда мы сунули мои вещи. В шкафчике висели
два белых халата, на дне валялись старые женские туфли, но чемодана не было. Не
было его и под столом, и в углу, за плоской кушеткой. Наверное, унесла домой.
Придется идти к Нине, черт ее побери...
- Спирт пьешь? - спросил йог, он снова был с закрытыми глазами. - Есть такое
неосознанное желание?
- Нет. Как тут моя сестренка в третьей палате? Пройти можно?
- Такая миленькая? Увы, желтуха. Да и дизентерию подхватила. Пожалей себя.
Бедная моя красавица!.. Если загляну - бросится рыдая на шею: "Забери меня
отсюда!" А куда я ее заберу?.. Может, на поезд купить билеты, на какой-нибудь
проходящий после полуночи? Незаметно отсюда на вокзал, как говорится, под
покровом темноты? Но и в железнодорожных кассах ныне спрашивают документы.
У Нины поклянчить какое-нибудь старое удостоверение? А как объяснить, зачем
оно мне? Разве что выкрасть? Придется так и так идти к ней. Ишь, как в сказке, у
царя Кощея... жизнь моя в иголке, иголка в яйце, яйцо в сундуке на горе.
- Вы не помните адреса Нины? - спросил я у парня.
Медбрат на полу открыл оба глаза:
- Здорово. А говоришь, что знаешь ее?
- Мы встречались у друзей.
- Лесная, семь, восемь. Запомнить легко. Многие помнят ее адрес, многие, - он
снова закрыл глаза, блаженно улыбаясь. - Хорошая женщина, хорошая, любит это
дело. И главное - верующая.
Я вышел из ворот больницы, автобуса не было видно. Надо дождаться ночи,
чтобы не привести "хвост" к Нине. Иначе найдут через нее и Наташку... Забрел в
осенний березняк, разжег крохотный костер в логу, возле черных выворотней.
Надо как можно попозже, ближе к полуночи прийти к Нине. Вдруг на мою радость
к этому времени у нее окажется в постели какой-нибудь хахаль - ей придется
просто выдать через полуоткрытую дверь мой чемодан.
А может, в поезде без документов можно обойтись? Хорошо заплатить
проводнице - вдруг устроит и меня, и Наташеньку в какое-нибудь пустующее
купе? Боже, как я соскучился по ней... как же ей тоскливо и страшно в угрюмом
инфекционном корпусе. Да еще, негодяи, подзаразили в столовой...
Но сейчас главное - вызволить скрипку.
Около одиннадцати ночи я увидел свет фар и малиновые огоньки возле
больницы - подъехал и развернулся автобус. Я быстро затоптал ботинком угольки
и, выбегая на шоссе, замахал руками. И уже на ходу автобуса запрыгнул в
открытые двери. Поднявшись, среди пустых сидений привычно огляделся - все в
порядке, здесь я - единственный пассажир.
14.
Что может сниться человеку, коль превратился он во сне
в сиющую дрянью реку иль стол обеденный в говне.
Какие могут быть призывы к любви, к высокой красоте,
когда облезлый и плешивый стоишь пред миром в наготе.
Какая может быть музы'ка, какой Бетховен и Моца'рт,
когда на чреслах только лыко, и вместо скрипки в пальцах сжат
орущий гнусно поросенок... Какая может слава быть,
когда мне хочется спросонок себя, себя, себя убить?
Убить, исчезнуть, раствориться, как кот в азотной кислоте...
Уйти в колодцы, как зарница... что дым, исчезнуть в пустоте...
Но держит за душу, как ниткой,
как тросом тракторным, стальным -
любовь твоя - ночной улыбкой и лоном ласковым, живым...
И чтобы выжить, я ль не знаю - совсем не тот я на земле,
каким кажусь я негодяю, идущему с ножом ко мне.
Да не покинет душу мужество, и не разверзнется земля,
все потому что, потому что ты помнишь лучшего меня...
15.
Мне показалось, что я вошел в церковь - в сумеречной квартирке Нины горели
разноцветные свечи, пахло то ли ладаном, то ли подожженными ароматическими
травами, на полках и на столе в кувшинах теснились засохшие черные цветы, и
тускло поблескивали по стенам пять-шесть русских икон и кресты разной формы и
размеров... Шопен, Шопен, траурный марш: там-та-та-там.
Нина открыла дверь, как только я позвонил, - словно стояла возле порога и
ждала:
- Наконец-то. - Впрочем, она точно так же прошептала, когда мы с ней впервые
упали на диван у меня дома.
Она уже была одета ко сну, в черной кружевной ночной рубашке, лицо и без
того бледное показалось мне совершенно белым, словно молодая женщина больна.
Может быть, у нее не отгул, а что-то серьезней?
Я сразу отстранился - как бы из-за того, что мне показалось, что я на что-то
наступил... сел на стул. Поправил на краю стола глиняный горшок с поникшим, но
источающим сладкий запах растением...
Как же спросить про чемодан? Сразу - неловко. А вдруг она сдала его куда-
нибудь на хранение? Смотрит же телевизор, там все герои вечно прячут что-
нибудь на вокзалах и аэропортах, и вообще мне кажется в последнее время: мы в
России начинаем жить по навязанным сюжетам, говорить навязанными
бесстыдными фразами, вроде: "Ты под душ?" или "Тебе мартини?" Впрочем,
сегодня Нина молчала. Встала передо мной, сидящим, и пристально стала
смотреть мне в глаза.
- Куда-то уезжал? Я приходила к тебе после работы...
- Был в Железограде, у сестры.
Снова молчание. Сейчас придется с ней спать. И вдруг, вспомнив медбрата на
полу в позе йога, я неуверенно пробормотал:
- Мне голос был... сегодня я должен войти в медитацию... Может вместе? Я еще не
умею...
Остроносое бледное Нины лицо омрачилось, но потом медленно - она, видимо,
заставила себя - просияло.
- Что ж, это тоже важно в жизни. Ты только начинаешь? Вымойся и приходи.
Вскоре мы с ней сидели на полу в метре друг от друга (она - в позе лотоса, я - кое-
как подвернув под себя ноги) и, зажмурившись, думали каждый о своем.
Неожиданно она сказала:
- Извини...
- Да?
- Тебе нравится моя грудь?
- Что? - я растерялся. Открыл глаза, глянул на женщину. - Конечно... а что?
Не размыкая век, очень серьезно спросила:
- Хочу немного увеличить... одобряешь?
- Зачем?!
Поводя носом, с закрытыми глазами, она прошептала:
- Меня... меня назвали плоскодонкой...а у нас уже тоже делают. Андрей, всего
пятьсот долларов. Я триста собрала.
- Зачем?! - искренне изумился я. - У тебя вполне нормальная... Зачем тебе
искусственная... силикон или еще что-то?..
Она повернулась ко мне, цепко взяла за руку:
- Вот потрогай... и честно, честно!
Чувствуя себя актером в идиотской пьесе, я потрогал. Конечно, перси были
маленькие, жидкие. Но ведь у женщин, если они родят, мгновенно меняется все...
Я начал что-то неуверенно бормотать, успокаивая Нину, но вызвал лишь поток
бурных слез. Она обняла меня, прижалась... ее колотила дрожь...
- Я никому, никому не нужна... я перепробовала три религии... и это тоже все
ерунда, ерунда... Возьми меня замуж, Андрей. Можешь даже сразу развестись, но
возьми замуж, чтобы я почувствовала себя женщиной, как все... А то стихи
читают, иконы дарят... ночь проведут и - след простыл... "Плоскодонка"... слово-
то!
Я спал и не спал. Среди ночи открыл глаза - женщина неслышно лежала,
отвернувшись к стене. После истерики, после того, как мы с ней напились
разведенного спирта ( более ничего у нее не нашлось), а потом неистово
поистязали друг друга в постели, Нина забылась, видимо, надолго.
Я поднялся, тихо оделся. Еще перед тем как лечь спать, я заметил - мой чемодан
стоял за телевизором на ножках, в темном углу. Может, для Наташи какой-нибудь
документ у Нины прихватить? Нет, стыдно. Как-нибудь вывернемся.
Прикрывая за собой дверь, потянул посильнее, чтобы ее не открыло сквозняком -
английский замок очень громко щелкнул. Не дай бог, Нина проснулась - я
покатился вниз по лестницам подъезда, скорей на улицу...
Где тут такси, леваки? Катится микроавтобус "ниссан" в нужную мне сторону - я,
подскакивая от нетерпения, поднял руку - меня подобрали. И прежде чем я успел
оглядеться, движущаяся дверь с лязгом закрыла выход. Внутри салона не включая
света сидели в пятнистых одеждах угрюмые люди неопределенного возраста с
автоматами - то ли милиционеры, то ли собровцы.
Вот так повезло! Сейчас они меня с моими долларами ограбят и выбросят на
асфальт. Но они молча курили. Один только спросил:
- Тебе далеко?
- До больницы. Друга оперировали.
- После Студенческого сам добежишь. Мы - в сторону.
Боже, зачем я сказал "до больницы"? И кто же на рассвете оперирует? Хотя чего
не бывает... Но у меня же, кроме чемодана, на коленях футляр от скрипки! Если
они люди Мамина, я погиб. Сейчас они мне об этом прямо скажут.
"Два туза, а между - дамочка вразрез.. Я имел надежду, а теперь я без. Ах, какая
драма, пиковая дама, ты мне жизнь испортила навек... И теперь я бедный, и худой
и бледный, никому не нужный человек."
Однако то ли это были люди не Мамина, то ли не обратили в темноте внимание на
мой багаж, но в Студенческом позволили мне благополучно сойти, и я остался,
глядя, как "ниссан" сворачивает в березовую рощу, скорее всего, к спортивным
базам. Может, собираются кого-то там "брать", а может, в сауну едут после
работы...
А я побежал по пустынному шоссе к больнице.
Бабули в приемном покое уже не было - сидел лысый старичок с ушами, как у
тушканчика, позевывая и листая, кажется, ту же книгу с блестящей обложкой.
- У нас мать помирает... - задыхаясь, выпалил я. - Вот... за сестрой. - Приподняв,
показал чемодан. - Тут все ее одежки... - Боже, зачем я кощунствую?! Но я же
понимаю - на деда это больше всего подействует. - Маманя... А Наташка - в
третьей. Ей уже лучше. Ну, чё такое - дизентерия?.. Сами вылечим.
- Мать... это, конечно... - закивал старик, приставая и садясь. - Иди сам за ей, если
добудишься...
- Добужусь... - Я уже шел с вещами по коридору. Вот здесь, направо... с конца
вторая дверь. Толкнул - в палате темно.
- Наташа?.. Наташечка?..
Послышался шелест - так шелестят листья... По линолеумному полу ко мне бежит
маленькая тень. Горячими руками обвила шею, обожгла горючими слезами:
- Ты меня не бросил?.. ты вернулся?.. вернулся?..
От родной моей, маленькой женщины пахнет эфиром и чужими густыми духами.
- Быстрей... быстрей... - я завел ее в конце коридора в туалет (может, даже
мужской) и стал подавать одежды в приоткрытую дверь.
Потом сам туда юркнул - вытащил из футляра бутылку и газеты, попытался
футляр со скрипкой втиснуть в опустевший чемодан - не получается! Торопливо
