- А что вы в такой плохой город заехали?
- А понравился, небольшой такой, в тайге... Это ж наше свадебное путешествие...
- Так лучше бы на море!
- На море далеко и дорого, - кто-то уже поддерживал нас.
- Да лучше бы к людям на постой...
- Но, граждане, люди сейчас тоже разные...
- А в гостинице, мы думали, в государственном заведении...
- Да они сейчас все приватизированы! Может, хозяйка-то и ограбила...
Нас клонило, прямо-таки давило в сон, и, возможно, поэтому вялые мои ответы
показались людям искренними. Они жалели нас и стали приглашать в санаторий,
где, конечно же, найдутся и для нас места... Зима, народу мало, путевки дешевые.
- А место - прямо сказка. Три горы... и серебряный ключ течет, - уговаривала нас
круглолицая бабка. И смешливо хрюкнула. - Опять же очень полезно для любви...
Там раньше отдыхали аж из ЦК. А до них, говорят, и графья всякие...
- А ты-то чего туда едешь? - засверкал железными зубами старик в соседнем
ряду. - Тебе уж поздно о любви думать.
- Если тебе поздно, так мне как раз. А может, еще ты очнешься, из гроба
встанешь... - Бабка продолжала, разглядывая мою красотку. - Девка будет
отсыпаться, а парень дрова там колоть или еще что... главврач работу найдет. Кто
по специальности-то?
- Музыкант... - ответил я. - Интеллигент драный.
- Гармонист? То, что надо! У него второй год нету массовика-затейника... Проси,
чтобы бесплатно пустил.
Кажется, вариант наклевывался для нас в самом деле подходящий. Я буду
играть вечерами всякие танго... А почему сказал "музыкант", а не сказал прямо
"скрипач", вы же понимаете. Если кто-то из этих моих попутчиков смотрел
передачу "Час пик", и если именно скрипачом назвал преступника (если назвал)
Мамин, мы погибли...
- Там и пианино есть. Умеете?
- Запросто, - улыбался я, закрывая глаза, как это делает Мамин, перед тем как
ударить. Но кого я могу ударить - я сидел, сжавшись, как мышка, верил и не верил
нашему возможному счастью, теплой машине, добрым попутчикам рядом...
И самое удивительное - все сбылось. К обеду мы приехали под сказочным
снегопадом в дивный сосновый бор на холмах. Подкатили к старинному, белому, с
облупленными колоннами особняку. И нас встречал сам главврач - без шапки, в
тренировочном костюме, худенький, как подросток, но с седыми короткими
волосам, с ласковой фамилией Акимушкин. Узнав, что среди прочих есть и
музыкант, раскинул объятия:
- Всё ! Вы наш!..
Он выделил нам с Натальей двухместный номер с теплой водой, с туалетом -
мечта после полутора месяцев жизни где попало. И главное - узнав, что у нас
выкрали документы, только рукой махнул. Мы записались как супруги Ефимовы,
имена оставили свои.
И еще была радость для нас - ни в одном номере санатория нет телевизора. Есть,
правда, в кабинете у Акимушкина, но на экране ничего не разглядеть, кроме
бегающих бесформенных пятен, - то ли серебряные горы вокруг мешают, то ли
сигнал не достает досюда ни из Томска, ни из других сибирских городов.
А чтобы еще тверже закрепить в сознании новых наших знакомых историю
наших мытарств, мы в столовой как бы между поведали, что убежали из
Казахстана, там русских притесняют, но дело не в этом - отец у Наташи тоже
русский, но не хотел отдавать за меня дочь... хотел за другого парня, и не только
потому, что тот казах, а потому что у него более основательная профессия -
строитель. И мы сбежали. Домашний адрес придумали такой: Кустанай, пр.
Маркса, 21, квартира 140. Конечно, не дай бог, если среди отдыхающих есть кто-
нибудь из этого случайно названного города... Пара вопросов - и сразу поймет, что
мы с Наташей там сроду не бывали. Но подробно нас никто ни о чем не
спрашивал. Я думаю, пожилые женщины старались не беспокоить молодых -
пусть, мол, радуются своему медовому месяцу... мол, все мы через это проходили...
На танцах под мою скрипку они кружились, обняв друг дружку, иногда
вытаскивали за обе руки старика с железными зубами или самого Петра
Васильевича - так звали Акимушкина.
Славный он человек. Чтобы тоже наверняка поверил, что нас обокрали ( а
значит, поверил и в отсутствие документов), я, пойдя с ним в сауну, показал свои
трусы с пришитым карманом - вот, только тут сохранились кое-какие денежки на
хлеб. А все, что было в сумочке жены...
- Верю, верю!.. - тряс седой узкой головой главврач. - Вот змеи!.. Совсем не стало
порядка на Руси!.. Пивка дернем?
И мы сели в предбаннике, двое молодых еще мужчин (ему не больше сорока) и
запели:
Бежал бродяга с Сахалина
Звериной узкою тропой...
Петр Васильевич любил выпить, я тоже, но он жилист и скор, как заяц, - поспал
полчаса и побежал вместе с краснощекими бабками, вышедшими на моцион,
вокруг санатория... А я, если крепко выпил, боюсь не проснуться - и пью еще. Так
получилось - я запил. Давно не входил в такой штопор. Может быть, причина в
том, что отпустил страх... мы были с Наташенькой далеко-далеко от опасных
людей нашего города...
Но народ прощает пьяниц, даже если страдает дело. Несколько дней я валялся
в номере, ко мне заскакивал сам главврач то с баночным пивом, то с бутылкой
шампанского, чтобы опохмелить и вытащить к народу на вечер танца. Но, не
вставая с постели, неверными рукам я ему играл "Рондо Каприччиозо" Сен-Санса,
а Петр Васильевич кивал, как кукушка в часах, и утирал слезы, хотя был, пожалуй,
трезв... Скрипка - она ведь режет прямо по сердцу.
Мне снились страшные сны. Куранты Кремля отбивали мелодию "Здравствуй,
моя Мурка, Мурка дорогая..." Над кинотеатрами и ресторанами светились
вывески: "Западло", "Шкары", "Фуфло", "Палец" и пр. Однажды среди ночи
увидел - моя Наташа стоит возле постели и смотрит испуганно на меня.
- Ты что? - прохрипел я с трудом. - Почему не ложишься?
Она какое-то время молчала.
- Я боюсь... Ты так кричал... - И вдруг у нее вырвалось. - А вот он не пьет!
Спрашивать "кто" не имело смысла. Наша маленькая светлая сказка опять
рушилась.
- Не пьет... - шепотом согласился я, скрючиваясь в постели от обиды. - Зато...
режет людей, как холодец, да?..
Наташа закрыла лицо ладонями. Потом подошла ко мне, легла рядом, обняла.
- Прости... Ты меня не так понял... Я не должна была так говорить... Я тебя
очень уважаю...
Конечно, я напугал ее. Вряд ли думала, что могу столь безрассудно пить. Да и в
самом деле, так я болел всего два или раза в моей жизни.
Перешагнул через нее, поднялся с постели, пошел в ванную и принял долгий - с
полчаса - ледяной душ. Я думал, потеряю сознание. Стиснуло голову, словно
зажало между двумя дверями. Еле доплелся до кровати. Наташа меня закутала в
одеяло (еще и наше, пуховое из рюкзака достала)... на рассвете я забылся.
А вечером уже снова тренькал на пианино "Красный Октябрь" аргентинское танго
и на скрипочке наяривал "Дорогой длинною и ночкой лунною..."
И снова ощущение абсолютного счастья охватило нас. Сидя ночью в постели,
обнаженный с обнаженною юной женщиной, я под сурдину тихо играл ей на
скрипочке и рассказывал, рассказывал про нее - про мою главную любимую...
- Видишь струны? Они разные. Эта, тоненькая, называется квинта... ми второй
октавы... стальная. А эти три - жильные... толстая - басок, соль малой октавы... две
средние - ре и ля второй октавы... Здесь струна обвита серебром, а здесь -
алюминиевой ниточкой...
- Зачем? - зачарованно глядя на меня, шепотом спрашивала Наташа - это она
поощряла меня.
- За три столетия поняли - надо именно так... чтобы звук богаче... На скрипке
можно изобразить что хочешь... У Вивальди в его "Временах года" и кукушка, и
щегол... Вот так! - Чуть касаясь пальцем струны, я изобразил смычком легкий
посвист. - А это что? - Давясь смехом, на басовой струне, используя скольжение
пальца, прием портаменто, воспроизвел лай собаки.
- Бобик! - угадала Наташа.
- А это? - Быстро и легко закачал смычком то выше, то ниже подставки... Мяу!..
- Киса?
В дверь постучали.
- Товарищ музыкант... - раздался старушечий голос. - Вы или музыку играйте,
или спать надо...
- Извините, больше не буду... - ответил я громко и погасил свет. Мы минуту
помолчали. Но и в темноте не спалось, я продолжал, ведя тонкие пальчики Наташи
по скрипке, объяснять. - Вот эта гладкая планочка вдоль деки называется ус...
- А это?.. - она перевела руку на мое горячее напряженное тело.
Мы совершенно счастливо прожили здесь две недели, но как-то днем к
санаторию подкатили сразу три огромных автобуса, приехали угрюмые сутулые
люди - шахтеры, с той самой шахты, о которой на днях говорили по "Маяку", -
она взорвалась и ее временно закрыли. А тех, кто работал на ней, спровадили в
санаторий.
Добытчики "черного золота" стояли внизу, в холле, до вечера сердитой
толпой, от них разило водкой и потом. Беда была в том, что не имелось свободных
комнат, многие, кто должен был выехать, отсюда еще не выехали, многим из них
за деньги главврач продлил срок проживания. И теперь приходилось ставить в
номерах дополнительно по раскладушке. А нам, живущим здесь бесплатно,
Акимушкин, извиняясь, предложил каморку под лестницей - там прежде хранились
ведра и пылесосы.
- Горе с этими шахтерами!.. С того раза и одежда всякая осталась, и
паспорта...Даже не запросят, чтобы вернуть. Все бастуют, на рельсы ложатся... Да
и что сейчас паспорт - заплатишь червонец, и вот тебе новый.
Он сам помог нам занести в каморку кровать ( все же не раскладушку). Вода и
прочие удобства - в конце коридора. Правда, в крохотном жилище имелось
окошечко - размером с книгу.
Деваться было некуда, мы согласились.
Новый год встретили со всеми в зале. По просьбе трудящихся я рассеянно
поиграл на скрипке милые старинные мелодии, стоя возле елки, увешанной
стеклянными и бумажными игрушками.
Шахтеры сидели вокруг с бесстрастными темным лицами, которые не
высветлит и серебряная вода. И трудно было понять, слушают они меня или нет.
Когда я оказываюсь перед стеной непонимания, я волнуюсь, начинаю форсировать
звук, сам при этом не нравлюсь себе. К тому же один из морщинистых мужичков
буркнул в тишине:
- А чё ты дергаешься, как поплавок?
- То-есть?.. - я растерянно подошел ближе.
- Вот я видел, Виктор Третьяков играл - стоит, как морковь, а музыка льется... А
ты и задом, и передом крутишь, головой трясешь...
- Понял, - пробормотал я, обжигаясь стыдом. Не прошли даром мои вечера с
цыганским ансамблем, будь он проклят. - Попробую стоять, как морковь.
И я выпрямился, как положено, держа скрипку строго горизонтально, упирая ее
в ключицу левого плеча в классической манере, именуемой "а браччо". Более не
шелохнувшись корпусом, исполнил певучий романс Свиридова из кинофильма
"Метель".
- Вот это другое дело!.. - заметил мужичок. Даже некий блеск пробежал по
глазам угрюмых людей. Они мне немного поаплодировали. Еще немного бы
поиграть - и они бы у меня захлюпали носами, но тут долговязый парень в
истертой замшевой куртке, который все порывался включить принесенный с
собой магнитофон, спросил:
- А это не тебя Мамин по телику ищет? С евойной бабой, говорит, сбежал.
У меня, наверное, лицо побелело. Вот это удар в самое солнечное сплетение. Но
выручил чей-то уверенный голос:
- Так то цыган... а этот - какой цыган?!
- Да, да, он про цыган говорил... а этот наш, русский, - весело зашумели
шахтеры.
Долговязый парень пожал плечами, включил магнитофон - и женщины
потянулись танцевать.
Акимушкин, позевывая, глянул на часы, помахал всем рукой и ушел спать. Мы с
Натальей переглянулись - пора и нам уходить. Я понял: это наша последняя здесь
ночь.
- Иди, - прошептал я на лестнице жене. - Собирай манатки. А я сейчас...
Я быстро пронесся по темному коридору в кабинет главврача - он редко
