Архипелаге "от очевидцев" -- рассказывать о коммунистах в лагере, которые,
правда,
"...не собирали партийных взносов, но проводили ночами тайные партийные
собрания (?), обсуждали политические новости... За пение шёпотом
"Интернационала" по доносам стукачей гноились в карцерах... Бендеровцы,
власовцы, издевались над настоящими коммунистами и калечили их заодно (!) с
лагерным начальством... Но всего этого Солженицын нам не показал. Что-то в
этой страшной жизни он не сумел рассмотреть".
А Чичеров и в лагере не был, но -- рассмотрел! Ну, не ловко? Лагеря-то
оказывается были -- не от Советской власти, не от Партии! (Наверно, и суды
были -- не советские.) В лагерях верховодили-то власовцы и бендеровцы
[заодно] с начальством. (Вот тебе раз! А мы Захаровой поверили, что у
начальников лагерных -- партийные книжки, и были всегда!)
Да еще не всех в московской газете печатают! Вот наш рязанский вожак
писатель Н. Шундик предложил в интервью для АПН, для Запада, да не
напечатали (может, и АПН -- [[заодно]]?..) еще такой вариант оценки
Архипелага:
"проклятье международному империализму, который спровоцировал все эти
лагеря!"
А ведь умно! А ведь здорово! Но не пошло'...
То есть в общем лагеря были какие-то иностранные, чужеродные, не наши, то
ли берианские, то ли власовские, то ли немецкие, чёрт их знает, а [наши]
люди там только сидели и мучились. Да и "наши"-то люди -- это не все наши
люди, обо всех "наших" газетных столбцов не хватит, [наши] -- это только
коммунисты!
Вместе с нами протащившись по всему быту Архипелага, читатель может ли
теперь увидеть такое место и такое время, когда подходила пора петь
"Интернационал" шёпотом? Спотыкаясь после лесоповала -- небось не попоёшь?
Разве только если целый день ты просидел в каптёрке...
А -- [о чём] ночные партийные собрания (опять же -- в каптёрке или в
санчасти и уж тогда дневные, конечно, зачем же ночью?..)? Выразить недоверие
ЦК? Да вы с ума сошли! Недоверие Берии? Да ни в коем случае, он член
Политбюро! Недоверие ГБ? Нельзя, её создал сам Дзержинский! Недоверие нашим
советским судам? Это всё равно, что недоверие Партии, страшно и сказать.
(Ведь ошибка произошла [только с тобой одним] -- так что и товарищей надо
выбирать поосторожней, они-то осуждены -- правильно!)
Простой шофёр А. Г. З-йко, не убеждённый порханьем этих крыльев, пишет
мне:
"Не все были, как Иван Денисович? А какими же были? Непокорными, что ли?
Может быть, в лагерях действовали "отряды сопротивления", возглавляемые
коммунистами? А [против кого] они боролись? Против партии и правительства?"
Да что за крамола! Какие могут быть "отряды сопротивления"?.. А тогда --
о чём собрания? О неуплате членских взносов? -- так не собирали... Обсуждать
политические новости? -- зачем же для этого непременно собрания? Сойдись два
носа верных (да еще подумай, кто верен!) и -- шепотком... Вот только о чём
единственном могли быть партийные собрания в лагерях: как [нашим] людям
захватить все придурочьи места и уцелеть, а не-наших, не-коммунистов --
спихнуть, и пусть сгорают в ледяной топке лесоповала, задыхаются в газовой
камере медного рудника!
И больше не придумать ничего делового -- о чём бы им толковать.
Так еще в 1962-м году, еще повесть не дошла до читателя, -- наметили
линию, как будут дальше подменять Архипелаг. А постепенно, узнавая, что
автор совсем не близок к трону, совсем не имеет защиты, что автор -- и сам
мираж, мастера выворачивания смелели.
Оглянулись они на повесть -- да что ж мы сробели? да что ж мы ей славу
пели (по холуйской привычке)? "Человек ему (Солженицыну) не удался... В душу
человека... он побоялся заглянуть". *(11) Рассмотрелись с героем -- да он же
"идеальный негерой!" Шухов -- он и "одинок", он и "далёк от народа", живёт,
ничтожная личность, желудком -- и не борется! Вот что больше всех стало
возмущать: [почему Шухов не борется]? Свергать ли ему лагерный режим, идти
ли куда с оружием -- об этом не пишут, а только: [почему не борется??] (А уж
готов был у меня сценарий о Кенгирском восстании, да не смел я свиток
развернуть...)
Сами не показав нам ни эрга борьбы, -- они требовали её от нас
тонно-километрами!
Так и всегда. После рати много храбрых.
"Интересы Шухова, честно говоря, мелки. А самая страшная трагедия культа
личности в том, что за колючей проволокой оказались настоящие передовые
советские люди, соль нашей земли, подлинные герои времени", которые "тоже
были непрочь закосить лишнюю порцию баланды... но доставали её не
лакейством". *(12) (А -- [чем?] Вот интересно -- а [как?])
"Солженицын сделал упор на мучительно трудных условиях. Он [отошёл от
суровой правды жизни]". А правда жизни в том, что оставались "закалённые в
огне борьбы", "взращенные ленинской партией", которые... что же? боролись?
нет, [глубоко верили], что пройдёт мрачное время произвола".
"Убедительно описаны некоторыми авторами муки недоедания. Но кто может
отрицать, что [муки мысли] во сто крат сильнее голода?" *(13) (Особенно если
ты его не испытал.)
А в том и муки их мысли: что' же будет? ка'к будет? когда' нас помилуют?
когда ж нас опять призовут руководить?
Так ведь и весь XXII съезд был о том: кому хотели памятник ставить?
Погибшим коммунистам! А просто погибшим Иванам? Нет, о них речи не было, их
и не жаль. (В том-то и мина была "Ивана Денисовича", что подсунули им
простого Ивана.)
Порхали, трепали крыльями в бреши не уставая, уже второй год подряд. А
кто мог паутинкой легенды затягивать -- затягивал. Вот например, "Известия"
*(14) взялись поучить нас и как надо было бороться: оказывается, [бежать]
надо было из лагеря! (не знали наши беглецы адреса автора статьи Н.
Ермоловича! вот бы у кого и перекрыться!.. Но вообще советик вредный: ведь
побег подрывает МВД!) Ладно, бежать, а -- дальше?
Некий Алексей, повествуют "Известия", но почему-то фамилии его не
называют, якобы весной 1944-го года бежал из рыбинского лагеря на фронт -- и
там сразу был [охотно] взят в часть майором-политработником ("круто тряхнул
головой, отгоняя сомнения"), фамилии майора тоже нет. Да взят не
куда-нибудь, а в полковую разведку! да отпущен в поиск! (Ну, кто на фронте
был, скажите: майору этому погоны недороги? партбилет недорог? В 41-м еще
можно так было рискнуть, но в 44-м -- при налаженной отчётности, при
СМЕРШе?) Получил герой орден Красного Знамени (а как его по документам
провели?), после войны "поспешил уйти в запас".
А второго называют нам полностью: немецкий коммунист Ксавер Шварцмюллер,
бежал к нам от Гитлера в 1933-м, арестован в 41-м как немец (это всё
правдоподобно). Ну, сейчас мы узнаем, как должен бороться в лагере истинный
коммунист! Официальное извещение: умер в Чистополе 4. 6. 42 (загнулся на
первых шагах в лагере, очень правдоподобно, особенно для иностранца),
реабилитирован посмертно в 1956-м. А где же -- боролся? А вот что: есть
[слух], что в 1962 году его [якобы видели в Риге] (одна баба). Значит, он
бежал! Кинулись проверять "лагерный акт смерти" (расписку, неровно
оборванную) -- и представьте: там [отсутствует фотография]! Вы слышите,
какая небывальщина: с умершего лагерника вдруг [не сделана фотография]! Да
где ж это видано? Ну, ясно: он бежал и всё это время боролся! Как боролся?
Неизвестно. Против кого? Неизвестно. А сейчас почему не открывается?
Непонятно.
Такие басни тачает наш главный правительственный орган!
Такой паутинкой легенд хотят закрыть от нас зинувший Архипелаг!
Из тех же "Известий" вот легенда еще: в новейшее время сын узнал о
посмертной реабилитации отца. И какое же его главное чувство? Может быть,
гнев, что отца его укокали ни за что? Нет, [радость], облегчение: какое
счастье узнать, что отец был невиновен перед Партией!
Выдавливал из себя каждый паутинку, какую может. Одна на одну, одна на
одну -- а всё-таки бел-свет затягивается, а всё-таки уже не так
просматривается Архипелаг.
А пока это всё плели и ткали, пока крыльями в бреши усиленно хлопали, --
сзади, по той стороне стены подмащивались лесами и взбирались наверх главные
в этом деле каменщики: чтобы немножко писатели, но чтоб и потерпевшие, чтоб
и сами в лагере посидели, а то ведь и дураки не поверят, -- подмащивались
Борис Дьяков, Георгий Шелест, Галина Серебрякова да Алдан-Семёнов.
Ретивости у них не отнять, они на эту брешь еще с первых дней
замахивались, они на неё снизу безо всяких еще подмостей самоножно прыгали и
раствор туда шлёпали, да не доставали.
Серебрякова -- та плиту готовую принесла в затычку -- закрыть пробоину и
еще с избытком: принесла роман об ужасах следствия над коммунистами -- как
глаза вырывали, как ногами топтали. Но объяснили ей, что не подходит камень,
не туда, что это новая дырка только будет.
А Шелест, бывший комбриг ВЧК, еще и прежде предлагал свой "Самородок" в
"Известия", да пока тема была не разрешена -- на кой он? Теперь за 12 дней
до пробоины, но уже зная, где она пройдёт, наложили "Известия" шелестовский
пластырь. Однако не удержал: пробило, как и не было.
Еще дымилось в стене -- стал подскакивать Дьяков, нашвыривать туда свои
"Записки придурка". Да кирпич лакшинской рецензии как раз ему на голову
свалился: разоблачили Дьякова, что он в лагере шкуру спасал, больше ничего.
Нет, так не пойдет. Нет, тут надо основательно. И стали строить леса.
Ушло на это полтора года, перебивались пока газетными статьями, порханьем
перепончатых крыльев. А как подмостились и кран подвели -- тут кладка пошла
вся разом: в июле 1964-го -- "Повесть о пережитом" Дьякова, "Барельеф на
скале" Алдан-Семёнова, в сентябре -- "Колымские записи". В том же году в
Магадане выскочила и книжечка Вяткина. *(15)
И -- всё. И -- заложили. И спереди, на месте закладки, совсем другое
нарисовали: пальмы, финики, туземцы в купальных костюмах. Архипелаг? Как
будто Архипелаг. А подменили? Да, подменили...
Я этих всех книг уже коснулся, говоря о благонамеренных, *(16) и если бы
расхождение наше с ними кончалось литературой, не было бы потребности мне на
них и отзываться. Но поскольку взялись они оболгать Архипелаг, -- должен я
пояснить, где именно у них декорация. Хотя читатель, одолевший всю мою вот
эту книгу, пожалуй, и сам легко разглядит.
Первая и главная их ложь в том, что на их Архипелаге [[не сидит народ]],
наши Иваны. Порознь или вместе нащупав, но лгут они дружно тем, что делят
заключённых на: 1. честных коммунистов (с частным подразделением --
беспартийные пламенные коммунисты) и 2.
белогвардейцев-власовцев-полицаев-бендеровцев (вали в кучу).
Но все перечисленные вместе составляли в лагере не более 10-15%. А
остальные 85% -- крестьяне, интеллигенция и рабочие, вся
собственно-Пятьдесят Восьмая и все бесчисленные несчастные "указники" за
катушку ниток и за подол колосков -- у них не вошли, пропали! А потому
пропали, что они [искренне не заметили своего страдающего народа!] Это быдло
для них и не существует, раз, вернувшись с лесоповала, не поёт шёпотом
"Интернационала". Глухо упоминает Шелест о сектант[ках] (даже не о
сектантах, он их в мужских лагерях не видел!), где-то промелькнул у него
один ничтожный [вредитель] (так и понимаемый, как вредитель), один ничтожный
бытовик -- и всё. И все национальности окраин тоже у них выпали. Уж Дьяков
по времени своей сидки мог бы заметить хоть прибалтийцев? Нет, нету! (Они б
и западных украинцев скрыли, да уж те слишком активно себя вели.)
Весь туземный спектр выпал у них, только две крайних линии остались! Ну
