проколотый штыком? А. Я. Оленев, уже старичок, поехал в 1965 году. С
рюкзаком и палочкой добрался до бывшего сангородка, оттуда -- на гору (близ
посёлка Керки), где хоронили. Гора полна костей и черепов, и жители сегодня
зовут её [костяной].
В далёком северном городе, где полгода ночь, а полгода день, живёт Галя
В. Никого у неё в целом мире нет, а то, что "домом" называется -- шумный
гадкий угол. И отдых её: с книгой пойти в ресторан, взять вина, то отпить,
то покурить, то "погрустить о России". Любимые её друзья -- оркестранты и
швейцары. "Многие, вернувшись [оттуда], скрывают прошлое. А я своей
биографией горжусь".
То там, то здесь собираются в год раз товарищества бывших зэков, пьют и
вспоминают. "И странно, -- говорит В. П. Голицын, -- что картины прошлого
встают далеко не только мрачные и тяжёлые, а многое вспоминается с тёплым
хорошим чувством".
Тоже свойство человека! И не худшее.
"А буква у меня в лагере была -- Ы, -- восхищённо сообщает В. Л.
Гинзбург. -- А паспорт мне выдали серии "ЗК"!
Прочтёшь -- и тепло становится. Нет, честное слово, как выделяются среди
многих писем -- письма бывших зэков! Какая незаурядная жизнестойкость! А при
ясности целей -- какой бывает напор! В наше время, если получишь письмо
совсем без нытья, настоящее оптимистическое -- то только от бывшего зэка. Ко
всему на свете привыкшие, ни от чего они не унывают.
Горжусь я принадлежать к могучему этому племени! Мы не были племенем --
нас сделали им! Нас так спаяли, как сами мы, в сумерках и разброде воли, где
каждый друг друга тру'сит, никогда не могли бы спаяться. Ортодоксы и стукачи
как-то автоматически выключились из нас на воле. Нам не надо сговариваться
поддерживать друг друга. Нам не надо уже испытывать друг друга. Мы
встречаемся, смотрим в глаза, два слова -- и что ж еще объяснить? Мы готовы
к выручке. У нашего брата везде свои ребята. И нас миллионы!
Дала нам решётка новую меру вещей и людей. Сняла с наших глаз ту
будничную замазку, которой постоянно залеплены глаза ничем не потрясённого
человека. И какие же неожиданные выводы!
Н. Столярова, доброй волей приехавшая в 1934-м из Парижа в этот капкан,
выхвативший всю середину её жизни, не только не терзается, не проклинает
свой приезд, но: "Я была права, когда вопреки своей среде и голосу разума
ехала в Россию! Совсем не зная России, я нутром угадала её".
Когда-то горячий, удачливый, нетерпеливый комбриг гражданской войны И. С.
Карпунич-Бравен не вникал в списки, подносимые начальником Особого Отдела, и
не вверху листа, а внизу, не прописными буквами, а строчными, как безделицу,
помечал тупым карандашом без точек: [в м] (это значило: Высшая Мера! всем!).
Потом были ромбы в петлицах, потом двадцать с половиною лет Колымы -- и вот
он живёт средь леса на одиноком хуторе, поливает огород, кормит кур,
мастерит в столярке, не подаёт просьбы о реабилитации, матом кроет
Ворошилова, сердито пишет в тетрадках свои ответы, ответы и ответы на каждую
радиопередачу и каждую газетную статью. Но еще проходят годы -- и хуторной
философ со значением выписывает из книги афоризм:
"Мало любить человечество, надо уметь переносить людей".
А перед смертью -- своими словами, да такими, что вздрогнешь, -- не
мистика ли? не старик ли Толстой:
"Я жил и судил всё по себе. Но теперь я другой человек и уже не сужу по
себе".
Удивительный В. П. Тарновский так и остался после срока на Колыме. Он
пишет стихи, которые не посылает никому. Размышляя, он вывел:
А досталась мне эта окраина,
Осудил на молчание Бог,
Потому что я видел Каина,
А убить его -- не мог. *(6)
Жаль только: мы умрём все постепенно, не совершив достойного ничего.
А еще предстоят на воле бывшим зэкам -- встречи. Отцов -- с сыновьями.
Мужей -- с женами. И от этих встреч нечасто бывает доброе. За десять, за
пятнадцать лет без нас не могли сыновья вырасти в лад с нами: иногда просто
чужие, иногда и враги. И женщины лишь немногие вознаграждены за верное
ожидание мужей: столько прожито порознь, всё сменилось в человеке, только
фамилия прежняя. Слишком разный опыт жизни у него и у неё -- и снова сойтись
им уже невозможно.
Тут -- на фильмы и на романы кому-то, а в эту книгу не помещается.
Тут пусть будет один рассказ Марии Кадацкой ([фото 8] -- они юные, [фото
9] -- она сейчас).
"За первые 10 лет муж написал мне 600 писем. За следующие 10 -- одно, и
такое, что не хотелось жить. -- После 19 лет в свой первый отпуск он поехал
не к нам, а к родственникам, к нам же с сыном заехал проездом на 4 дня.
Поезд, с которым мы его ждали, в этот день был отменен. И после бессонной
ночи я легла отдохнуть. Слышу звонок. Незнакомый голос: "Мне Марию
Бенедиктовну". Открываю. Входит полный пожилой мужчина в плаще и шляпе.
Ничего не говоря, проходит смело. Я спросонья как будто забыла, что ждала
мужа. Стоим. "Не узнала?" -- "Нет". А сама всё думаю, что это -- кто-то из
родственников, которых
у меня много и с которыми я тоже не виделась много лет. Потом посмотрела
на его сжатые губы -- вспомнила, что мужа жду! -- и потеряла сознание. --
Тут пришёл сын, да еще заболевшим. И вот все трое, не выходя из единственной
комнаты, мы четыре дня сидели. И с сыном они были очень сдержаны, и мне с
мужем говорить почти не пришлось, разговор был общий. Он рассказывал о своей
жизни и ничуть не интересовался, как мы без него. Уезжал опять в Сибирь, в
глаза не смотрел при прощании. Я сказала ему, что муж мой погиб в Альпах (он
был в Италии, его освободили союзники)".
А бывают другого рода встречи, веселей. Можно встретить надзирателя или
лагерного начальника. Вдруг в Тебердинской турбазе узнаёшь в физинструкторе
Славе -- норильского вертухая. Или в ленинградском "Гастрономе" Миша Бакст
видит -- лицо знакомое, и тот его заметил. Капитан Гусак, начальник
лаготделения, сейчас в гражданском. "Слушай, подожди-подожди! [Где ты у меня
сидел?].. А, помню, мы тебя посылки лишили за плохую работу!" (Ведь помнит!
Но всё это им естественно кажется, будто поставлены они над нами навечно, и
только перерыв сейчас небольшой!)
Можно встретить (Бельский) командира части полковника Рудыко, который дал
поспешное согласие на твой арест, чтоб только не иметь неприятностей. Тоже в
штатском и в боярской шапочке, вид учёного, уважаемый человек!
Можно встретить и следователя -- того, который тебя бил или сажал в
клопов. Он теперь на хорошей пенсии, как например. Хват, следователь и
убийца великого Вавилова, живёт на улице Горького. Уж избави Бог от этой
встречи -- ведь удар опять по твоему сердцу, не по его.
А еще можно встретить твоего доносчика -- того, кто посадил тебя, и вот
преуспевает. И не карают его небесные молнии. Те, кто возвращаются в родные
места, те-то обязательно и видят своих стукачей. "Слушайте, -- уговаривает
кто погорячее, -- подавайте на них в суд! Хотя бы для общественного
разоблачения!" (Уж -- не больше, уж понимают все...) "Да нет уж.. да ладно
уж.." -- отвечают реабилитированные.
Потому что [этот] суд был бы в ту сторону, куда волами тянуть.
"Пусть их жизнь наказывает!" -- отмахивается Авенир Борисов. Только и
остается.
Фото 9. Кадацкая теперь
Композитор X. сказал Шостаковичу: "Вот эта дама, Л., член нашего Союза,
когда-то посадила меня". "Напишите заявление, -- сгоряча предложил
Шостакович, -- мы её из Союза исключим!" (Как бы не так!) X. и руками
замахал: "Нет уж, спасибо, меня вот за эту бороду по полу тягали, больше не
хочу".
Да уж о возмездии ли речь? Жалуется Г. Полев: "Та сволочь, которая меня
посадила, при выходе чуть снова не спрятала -- и спрятала бы! -- если б я не
бросил семью и не уехал из родного города".
Вот это -- по-[нашему]! вот это -- по-советски!
Что' же сон, что' же мираж болотный -- прошлое? или настоящее?..
В 1955 году пришёл Эфроимсон к зам. главного прокурора Салину и принёс
ему том уголовных обвинений против Лысенко. Салин сказал: "Мы не компетентны
это разбирать, обращайтесь в ЦК".
С каких это пор они стали некомпетентными? Или отчего уж они на тридцать
лет раньше не стали такими?
Процветают оба лжесвидетеля, посадившие Чульпенёва в монгольскую яму, --
Лозовский и Серёгин. С общим знакомым по части пошёл Чульпенёв к Серёгину в
его контору бытового обслуживания при Моссовете. "Знакомьтесь. Наш
халхинголец, не помните?" -- "Нет, не помню". -- "А Чульпенёва -- не помните
такого?" -- "Нет, не помню, война раскидала". -- "А судьбу его не знаете?"
-- "Понятия не имею". -- "Ах, подлец ты, подлец!"
Только и скажешь. В райкоме партии, где Серёгин на учёте: "Не может быть!
Он так добросовестно работает".
Добросовестно работает!..
Всё на местах и все на местах. Погромыхали громы -- и ушли почти без
дождя.
До того всё на местах, что Ю. А. Крейнович, знаток языков Севера *(7)
вернулся -- в тот же институт, и в тот же сектор, с теми же, кто [заложил]
его, кто ненавидит его -- с теми же самыми он каждый день шубу снимает и
заседает.
Ну, как если бы жертвы Освенцима вкупе с бывшими комендантами образовали
бы общую галантерейную фирму.
Есть обергруппен-стукачи и в литературном мире. Сколько душ погубили Я.
Эльсберг? Лесючевский? Все знают их -- и никто не смеет тронуть. Затевали
изгнать из Союза писателей -- напрасно! Ни тем более -- с работы. Ни уж,
конечно, из партии.
Когда создавался наш кодекс (1926), сочтено было, что убийство клеветою в
пять раз легче и извинительней, чем убийство ножом. (Да ведь и нельзя ж было
предполагать, что при диктатуре пролетариата кто-то воспользуется этим
буржуазным средством -- клеветой!) По статье 95-й -- заведомо ложный донос,
показания, соединённые: а) с обвинением в тяжком преступлении; б) с
корыстными мотивами; в) с искусственным созданием доказательств обвинения --
караются лишением свободы [до]... двух лет. А то и -- шесть месяцев.
Либо полные дурачки эту статью составляли, либо очень уж дальновидные. Я
так полагаю, что -- дальновидные.
И с тех пор в каждую амнистию (сталинскую 45-го, "ворошиловскую" 53-го)
эту статейку не забывали включить, заботились о своём [активе].
Да еще ведь и [давность]. Если тебя ложно обвинили (по 58-й), то давности
нет. А если [ты] ложно обвинил -- то [давность], мы тебя обережем.
Дело семьи Анны Чеботар-Ткач всё сляпано из ложных показаний. В 1944 г.
она, её отец и два брата арестованы за якобы политическое и якобы убийство
невестки. Все трое мужчин забиты в тюрьме (не сознавались), Анна отбыла
десять лет. А невестка оказалась вообще невредима! Но [еще десять лет] Анна
тщетно просила реабилитации! Даже в 1964 г. прокуратура ответила: "Вы
осуждены правильно и оснований для пересмотра нет". Когда же всё-таки
реабилитировали, то неутомимая Скрипникова написала за Анну жалобу: привлечь
лжесвидетелей. Прокурор СССР Г. Терехов *(8) ответил: невозможно за
[[давностью]]...
В 20-е годы раскопали, притащили и расстреляли тёмных мужиков, за [сорок]
лет перед тем казнивших народовольцев по приговору царского суда. Но те
мужики были не свои. А доносчики эти -- плоть от плоти.
Вот та [воля], на которую выпущены бывшие зэки. Есть ли еще в истории
пример, чтобы столько всем известного злодейства было неподсудно,
ненаказуемо?
И чего же доброго ждать? Что может вырасти из этого зловония?
Как великолепно оправдалась злодейская затея Архипелага!
Конец шестой части
1. Через 5 лет друг свалил это на жену: она замазала. А еще через десять
(1961) жена и сама пришла к Авениру в райком профсоюза -- просить путёвку в
