(Этот эшелон пригнали на великую магнитогорскую стройку. И мужей туда же
привезли, копайте землянки! Начиная с Магнитогорска наши барды уже
позаботились, [отразили].)
Семью Твардовских везли на подводах только до Елани и, к счастью уже был
апрель. Там грузили их в товарные вагоны, и вагоны запирали на замок, а
вёдер для оправки или дырок в полу -- не было. И рискуя наказанием или даже
сроком за попытку побега, Константин Трифонович на ходу поезда, когда
шумней, кухонным ножом прорезал дырку в полу. Кормёжка была такая: раз в три
дня на узловых станциях приносили в ведрах суп. Правда, везли их (до станции
Ляля, Северный Урал) всего дней десять. А там -- еще зима, встречали эшелон
на сотнях саней и по речному льду -- в лес. Стоял барак для сплавщиков на 20
человек, привезли больше полтысячи, к вечеру. Ходил по снегу комендант
пермяк Сорокин, комсомолец, и показывал колышки вбивать: вот тут будет
улица, вот тут дома. Так основан был поселок Парча.
В эту жестокость трудно верится: чтобы зимним вечером в тайге сказали:
вот здесь! Да разве [[люди]] так могут? А ведь везут -- днём, вот и привозят
к вечеру. Сотни-сотни тысяч именно так завозили и покидали, со стариками,
женщинами и детьми. А на Кольском полуострове (Аппатиты) всю полярную тёмную
зиму жили в простых палатках под снегом. Впрочем, настолько ли уж
милосердней, если приволжских немцев эшелонами привозят летом (1931-го года,
31-го, а не 41-го, не ошибитесь!) в безводные места карагандинской степи --
и там велят копать и строиться, а воду выдают рационом? Да и там же наступит
зима тоже. (К весне 1932-го дети и старики вымерли -- дизентерия,
дистрофия.) -- В самой Караганде, как и в Магнитогорске, строили долгие
низкие землянки-общежития, похожие на склады для овощей. На Беломорканале
селили приехавших в опустевших лагерных бараках. А на Волгоканал -- да за
Химки сразу, их привозили еще [[до]] лагеря, тотчас после конца
гидрографической разведки, сбрасывали на землю и велели землю кайлить и
тачки катать (в газетах писали: "на канал привезены машины"). Хлеба не было;
свои землянки рыть -- в свободное время. (Там теперь катера прогулочные
возят москвичей. Кости -- на дне, кости в земле, кости -- в бетоне.)
При подходе Чумы, в 1929 г., в Архангельске закрыли все церкви: их и
вообще-то назначено было закрывать, а тут подкатила всамделишная нужда
размещать "раскулаченных". Большие потоки ссылаемых мужиков текли через
Архангельск, и на время стал весь город как одна большая пересылка. В церкви
настроили многоэтажных нар, только топить было нечем. На станции
разгружались и разгружались телячьи эшелоны, и под лай собак шли угрюмые
лапотники на свои церковные нары. (Мальчику Ш. запомнилось, как один мужик
шёл под упряжной дугой на шее: впопыхах высылки не сообразил, что' ему всего
нужнее. А кто-то нёс граммофон с трубою. Кинооператоры, вам работа!..) В
церкви Введения восьмиэтажные нары, не скреплённые со стенами, рухнули
ночью, и много было подавлено семей. На крики стянулись к церкви войска.
Так они жили чумной зимою. Не мылись. Гноились тела. Развился сыпняк.
Мёрли. Но архангелогородцам был строгий приказ: [спецпереселенцам] (так
назывались сосланные мужики) не помогать!! Бродили умирающие хлеборобы по
городу, но нельзя было ни единого в дом принять, накормить или за ворота
вынести чаю: за то хватала местных жителей милиция и отбирала паспорта.
Идёт-бредёт голодный по улице, споткнулся, упал -- и мёртв. Но и таких
нельзя было подбирать (еще ходили агенты и следили, кто выказал
добросердечие). В это самое время пригородных огородников и животноводов
тоже высылали [[целыми деревнями]] под гребло (опять: кто ж там кого
эксплоатировал?), и жители Архангельска сами тряслись, чтоб не сослали и их.
Даже остановиться, наклониться над трупом боялись. (Один лежал близко от
ГПУ, не подбирали.)
Хоронили их в порядке [организованном], коммунальная служба. Без гробов,
конечно, в общих ямах, рядом со старинным городским кладбищем по Вологодской
улице -- уже в открытом поле. И памятных знаков не ставили.
И всё это было для хлебоделов -- только пересылка. Еще был большой их
лагерь за селом Талаги, и некоторых брали на лесопогрузочные работы. Но
исхитрился кто-то написать на бревне письмо заграницу (вот так и обучай
крестьян грамоте!) -- и сняли их с той работы. Их путь лежал дальше -- на
Онегу, на Пинегу и вверх по Двине.
Мы шутили в лагере: "дальше солнца не сошлют". Однако, тех мужиков слали
дальше, где еще долго не будет того крова, под которым засветить лучину.
От всех предыдущих и всех последующих советских ссылок мужицкая
отличалась тем, что их ссылали ни в какой населенный пункт, ни в какое
обжитое место -- а к зверям, в дичь, в первобытное состояние. Нет, хуже: и в
первобытном состоянии наши предки выбирали посёлки хотя бы близ воды.
Сколько живёт человечество -- еще никто не строился иначе. Но для
[спецпосёлков] чекисты выбирали места (а сами мужики не имели права
выбирать!) на каменистых косогорах (над р. Пинегой на высоте 100 метров, где
нельзя докопаться до воды и ничего не вырастет на земле.) В трёх-четырёх
километрах бывала удобная пойма -- но нет, по инструкциям не положено близ
неё селить! Оказывались сенокосы в десятках километров от посёлка, и сено
привозили на лодках... Иногда прямо [[запрещали сеять хлеб]]. (Направление
хозяйства тоже определяли чекисты!) Нам, горожанам, еще одно непонятно: что
значит исконная жизнь со скотиной, без скотины не бывает жизни у крестьянина
-- и вот на много лет обречены они не слышать ни ржанья, ни мычанья, ни
блеяния; ни седлать, ни доить, ни кормить.
На реке же Чулым в Сибири спецпосёлок кубанских казаков обтянули колючей
проволокой и поставили вышки, как в лагере.
Кажется всё было сделано, чтобы ненавистные эти трудяги вымирали
поскорей, освободили бы нашу страну и от себя и от хлеба. И действительно,
много таких спецпосёлков вымерло полностью. И теперь на их местах
какие-нибудь случайные перехожие люди постепенно дожигают бараки, а ногами
отшвыривают черепа.
Никакой Чингисхан не уничтожил столько мужика, сколько славные наши
Органы, ведомые Партией.
Вот -- Васюганская трагедия. В 1930-м году 10 тысяч семей (значит, 60-70
тысяч человек, по тогдашним семьям) прошли через Томск, и дальше погнали их
зимою пеших: сперва вниз по Томи, потом по Оби, потом вверх по Васюгану --
всё еще зимником. (Жителей попутных сёл выгоняли потом подбирать трупы
взрослых и детей.) В верховьях Васюгана и Тары их покинули на релках
(твёрдых возвышениях средь болот). [Им не оставили ни продуктов, ни орудий
труда.] Развезло, и дорог ко внешнему миру не стало, только две гати: одна
-- на Тобольск, одна -- к Оби. На обеих гатях стали пулеметные заставы и не
выпускали никого из душегубки. Начался мор. Выходили в отчаянии к заставам,
молили -- тут их расстреливали. Опозднясь, по вскрытию рек, из томского
Интегралсоюза (промыслово-потребительской кооперации) послали им баржи с
мукой и солью, но и те не смогли подняться по Васюгану. (Вёл этот груз
уполномоченный Интегралсоюза Станиславов, от него и известно.)
Вымерли -- все.
Говорят, было всё-таки расследование по этому делу и даже будто одного
человека расстреляли. Сам я не очень этому верю. Но если и так -- приемлемая
пропорция! знакомая пропорция гражданской войны: за одного нашего -- тысячу
ваших! За 60 тысяч ваших -- одного нашего!
А без этого не построишь Нового Общества.
И всё-таки -- сосланные жили! По их условиям поверить в это нельзя, а --
жили.
В поселке Парча день начинали палками десятники, коми-зыряне. Всю жизнь
эти мужики начинали день сами, теперь их палками гнали на лесозаготовку и
лесосплав. Месяцами не давая обсушиваться, уменьшая мучную норму, с них
требовали выработку, а потом, вечерами, можно было и строиться. Вся одежда
износилась на них, и мешки надевали как юбки и перешивали на штаны.
Да если б сплошь они помирали, так не было бы многих сегодняшних городов,
хоть и той Игарки. Игарку-то с 29-го строил и построил -- кто? Неужто
СевПолярЛесТрест? А не раскулаченные ли мужики? При пятидесяти градусах жили
в палатках -- но уже в 30-м году дали первый лесной экспорт.
В своих [спец]посёлках жили раскулаченные как зэки в режимных лагпунктах.
Хоть и не было круговой зоны, но обычно пребывал в поселке один стрелок, и
был он хозяин всех запретов и разрешений, и право имел единолично
безоговорочно застреливать всякого непокорного.
Гражданский разряд, в который входили спецпосёлки, их кровная близость к
Архипелагу легко проясняется законом сообщающихся сосудов: когда на Воркуте
ощущался недостаток рабочей силы, то перебрасывали (не пересуживали! не
переименовывали!) спецпереселенцев из их поселков -- в лагерные зоны. И
преспокойненько жили они в зонах, ходили работать в зоны же, ели лагерную
баланду, только [платили] за неё (и за охрану и за барак) из своей зарплаты.
И никто ничему не удивлялся.
И из посёлка в посёлок, разрываемые с семьею, пересылались спецмужики как
зэки с лагпункта на лагпункт.
В странных иногда шатаниях нашего законодательства, 3 июля 1931 года ЦИК
СССР издал постановление, разрешавшее восстанавливать раскулаченных в правах
через 5 лет, "если они занимались (это в режимном поселке!)
общественно-полезным трудом и проявили лояльность по отношению к советской
власти" (ну, помогали стрелку, коменданту или оперу). Однако написано это
было вздорно, под минутным веянием. Да и кончались те 5 лет как раз в годы
когда стал Архипелаг каменеть.
Шли всё годы такие, что нельзя было ослабить режима: то после убийства
Кирова; то 37-й -- 38-й; то с 39-го началась война в Европе; то с 41-го у
нас. Так надёжней было другое: с 37-го стали многих всё тех же злосчастных
"кулаков" и сыновей их дергать из спецпоселков, клепать им 58-ю и совать в
лагеря.
Правда, во время войны, когда уж не хватало на фронте буйной русской
силушки, прибегли к кулакам: должна ж была их русская совесть выше стоять,
чем кулацкая! Там и здесь предлагали им из режимных спецпоселков и из
лагерей идти на фронт, защищать святое отечество.
И -- шли...
Однако, не всегда. Н. Х-ву, сыну "кулацкому", чью биографию в ранней
части я использовал для Тюрина, а в поздней выложить не решился, -- было в
лагере предложено то, в чем отказывали троцкистам и коммунистам, как они ни
рвались: идти защищать отечество. Х-в нисколько не колебался, он сразу
вылепил лагерному УРЧу: "Ваше отечество -- вы и защищайте, говноеды![ А у
пролетариата нет отечества!!]"
Как будто точно было по Марксу, и действительно всякий лагерник еще
бедней, ниже и бесправней пролетария, -- а вот лагколлегия ничего этого не
усвоила и приговорила Х-ва к расстрелу. Недели две посидел он [под вышкой] и
о помиловании не подавал, так был на них зол. Но сами принесли ему замену на
вторую десятку.
Иногда случалось, что отвозили раскулаченных в тундру или тайгу,
выпускали -- и забывали там: ведь отвозили их на смерть, зачем учитывать? Не
оставляли им и стрелка -- по глухости и дальности. И от мудрого руководства
наконец отпущенное -- без коня и без плуга, без рыбной снасти, без ружья,
это трудолюбивое упорное племя, с немногими, может быть, топорами и
лопатами, начинало безнадёжную борьбу за жизнь в условиях чуть полегче, чем
в Каменный век. И наперекор экономическим законам социализма посёлки эти
вдруг не только выживали, но крепли и богатели!
