самовольно по пять килограммов на каждого еще живого колхозника -- и за то
получил лагерный срок. Хлеб тот был государственный, а дела -- колхозные, и
не в этой книге их обсуждать.)
На этом Чулыме месяца три колотились эстонцы, с изумлением осваивая новый
закон: [или воруй или умирай]! И уж думали, что [навечно] -- как вдруг
выдернули всех и погнали в Саралинский район Хакассии (это хозяева нашли
свой контингент). Хакассцев самих там было неприметно, а каждый посёлок --
ссыльный, а в каждом посёлке комендатура. Всюду золотые рудники, и бурение,
и силикоз. (Да обширные пространства были не столько Хакассия или
Красноярский край, сколько трест ХакЗолото или Енисейстрой, и принадлежали
они не райсоветам и не райкомам партии, а генералам войск МВД, секретари же
райкомов гнулись перед райкомендантами.)
Но еще не горе было тем, кого посылали просто на рудники. Горе было тем,
кого силком зачисляли в "старательские артели". [Старатели!] -- это так
заманчиво звучит, слово поблескивает лёгкой золотой пылью. Однако, в нашей
стране умеют исказить любое земное понятие. В "артели" эти загоняли
спецпереселенцев, ибо не смеют возражать. Их посылали на разработку шахт,
покинутых государством за невыгодностью. В этих шахтах не было уже охраны
безопасности, и постоянно лила вода, как от сильного дождя. Там невозможно
было оправдать свой труд и заработать сносно; просто эти умирающие люди
посылались вылизывать остатки золота, которое государству было жаль
покинуть. Артели подчинялись "старательскому сектору" рудоуправления,
которое знало только -- спустить план и спросить план, и никаких других
обязанностей. "Свобода" артелей была не от государства, а от
государственного законодательства: им не положен был оплачиваемый отпуск, не
обязательно воскресенье (как уже полным зэкам), мог быть объявлен
"стахановский месячник" безо всяких воскресений. А государственное
оставалось: за невыход на работу -- суд. Раз в два месяца к ним приезжал
нарсуд и многих осуждал к 25% принудработ, причин всегда хватало.
Зарабатывали эти "старатели" в [месяц] 3-4 "золотых" рубля (150-200
сталинских).
На некоторых рудниках под Копьёвым ссыльные получали зарплату не
деньгами, а [бонами]: в самом деле, зачем им общесоюзные деньги, если
передвигаться они всё равно не могут, а в рудничной лавке им продадут и за
боны?
В этой книге уже развёрнуто было подробное сравнение заключённых с
крепостными крестьянами. Вспомним, однако, из истории России, что самым
тяжким было крепостное состояние не крестьян, а заводских рабочих. Эти
[боны] для покупки только в рудничной лавке надвигают на нас наплывом
алтайские прииски и заводы. Их приписное население в XVIII и XIX веке
совершало нарочно преступления, чтобы только попасть на каторгу и вести
[более лёгкую жизнь]. На алтайских золотых приисках и в конце прошлого века
"рабочие не имели права отказаться от работы даже в воскресенье" (!),
платили штрафы (сравни принудработы), и еще там были лавочки с
недоброкачественными продуктами, спаиванием и обвесом. "Эти лавочки, а не
плохо поставленная золотодобыча были главным источником доходов"
золотопромышленников *(5), или, читай -- треста.
Да что это уж так всё неоригинально на Архипелаге?..
В 1952 году маленькая хрупкая X. С. не пошла в сильный мороз на работу
потому, что у нее не было валенок. За это начальник деревообрабатывающей
артели отправил её на 3 месяца на лесоповал -- без валенок же. -- Она же в
месяцы перед родами просила дать ей легче работу, не брёвна подтаскивать, ей
ответили: не хочешь -- увольняйся. А тёмная врачиха на месяц ошиблась в
сроках её беременности и отпустила в декретный за два-три дня до родов. Там,
в тайге МВД, много не поспоришь.
Но и это всё еще не было подлинным провалом жизни. Провал жизни узнавали
только те спецпереселенцы, кого посылали в колхозы. Спорят некоторые теперь
(и не вздорно): вообще колхоз легче ли лагеря? Ответим: а если колхоз и
лагерь -- да соединить вместе? Вот это и было положение спецпереселенца в
колхозе. От колхоза то, что пайки нет -- только в посевную дают семисотку
хлеба, и то из зерна полусгнившего, с песком, земляного цвета (должно быть,
в амбарах полы подметали). От лагеря то, что сажают в КПЗ: пожалуется
бригадир на своего ссыльного бригадника в правление, а правление звонит в
комендатуру, а комендатура сажает. А уж от кого заработки -- концов не
сведёшь: за первый год работы в колхозе получила Мария Сумберг на трудодень
[по двадцати граммов] зерна (птичка Божья при дороге напрыгает больше!) и по
15 сталинских копеек (хрущёвских--полторы). За заработок целого [года] они
купила себе... алюминиевый таз.
Так на что' ж они жили?! А -- на посылки из Прибалтики. Ведь народ их
сослали -- не весь.
А кто ж калмыкам посылки присылал? Крымским татарам?..
Пройдите по могилам, спросите.
Всё тем же ли решением родного прибалтийского Совета Министров или уж
сибирской принципиальностью, применялось к прибалтийским спецпереселенцам до
1953 года, пока Отца не стало, спецуказание: никаких работ, кроме тяжёлых!
только кайло, лопата и пила! "[Вы здесь должны научиться стать людьми!]" И
если производство ставило кого выше, комендатура вмешивалась и сама снимала
[на общие]. Даже не разрешали спецпереселенцам копать садовую землю при доме
отдыха рудоуправления -- чтоб не оскорбить стахановцев, отдыхающих там. Даже
с поста телятницы комендант согнал М. Сумберг: "вас не на дачу прислали,
идите сено метать!" Еле-еле отбил её председатель. (Она спасла ему телят от
бруцеллёза. Она полюбила сибирскую скотину, находя её добрее эстонской, и не
привыкшие к ласке коровы лизали ей руки.)
Вот понадобилось срочно грузить зерно на баржу -- и спецпереселенцы
бесплатно и безнаградно работают 36 часов подряд (р. Чулым). За эти полтора
суток -- два перерыва на еду по 20 минут и один раз отдых 3 часа. "Не будете
-- сошлём дальше на север!" Упал старик под мешком --
комсомольцы-надсмотрщики пинают его ногами.
Отметка -- еженедельно. До комендатуры -- несколько километров? старухе
-- 80 лет? Берите лошадь и привозите! -- При каждой отметке каждому
напоминается: побег -- 20 лет каторжных работ.
Рядом -- комната оперуполномоченного. И туда вызывают. Там поманят лучшей
работой. И угрозят выслать дочь единственную -- за Полярный Круг, от семьи
отдельно.
А -- чего они не могут? На каком чуре когда их рука останавливалась
совестью?..
Вот задания: следить за такими-то. Собирать материалы для посадки
такого-то.
При входе в избу любого комендантского сержанта все спецпереселенцы, даже
пожилые женщины, должны встать и не садиться без разрешения.
... Да не понял ли нас читатель так, что спецпереселенцы были лишены
гражданских прав?..
О, нет, нет! Все гражданские права за ними полностью сохранялись! У них
не отбирались паспорта. Они не были лишены участия во всеобщем, равном,
тайном и прямом голосовании. Этот миг высокий, светлый -- из нескольких
кандидатов вычеркнуть всех, кроме своего избранника -- за ними был свято
сохранён. И подписываться на заём им тоже не было запрещено (вспомним
мучения коммуниста Дьякова в лагере!). Когда [вольные] колхозники, бурча и
отбраниваясь, еле давали по 50 рублей, с эстонцев выжимали по 400: "Вы --
богатые. Кто не подпишется -- не будем посылок передавать. Сошлём еще дальше
на север."
И -- сошлют, а почему бы нет?..
О, как томительно! Опять и опять одно и то же. Да ведь кажется, эту часть
мы начали с чего-то нового: не лагерь, но ссылка. Да ведь кажется эту главу
мы начали с чего-то свежего: не адм. ссыльные, но спецпереселенцы.
А пришло всё к тому ж.
И надо ли, и сколько надо теперь еще, и еще, и еще рассказывать о других,
об иных, об инаких ссыльных районах? Не о тех местах? Не о тех годах? Нациях
не тех.
А кех же?..
Впереслойку расселённые, друг другу хорошо видимые, выявляли нации свои
черты, образ жизни, вкусы, склонности.
Среди всех отменно трудолюбивы были немцы. Всех бесповоротнее они
отрубили свою прошлую жизнь (да и что за родина у них была на Волге или на
Маныче?). Как когда-то в щедроносные екатерининские наделы, так теперь
вросли они в бесплодные суровые сталинские, отдались новой ссыльной земле
как своей окончательной. Они стали устраиваться не до первой амнистии, не до
первой царской милости, а -- навсегда. Сосланные в 41-м году наголе, но
рачительные и неутомимые, они не упали духом, а принялись и здесь так же
методично, разумно трудиться. Где на земле такая пустыня, которую немцы не
могли бы превратить в цветущий край? Не зря говорили в прежней России: немец
что верба, куда ни ткни, тут и принялся. На шахтах ли, в МТС, в совхозах не
могли начальники нахвалиться немцами -- лучших работников у них не было. К
50-м годам у немцев были -- среди остальных ссыльных, а часто и местных --
самые прочные, просторные и чистые дома; самые крупные свиньи; самые
молочные коровы. А дочери их росли завидными невестами не только по достатку
родителей, но -- среди распущенности прилагерного мира -- по чистоте и
строгости нравов.
Горячо схватились за работу и греки. Мечты о Кубани они, правда, не
оставляли, но и здесь спины не щадили. Жили они поскученнее, чем немцы, но
по огородам и по коровам нагнали их быстро. На казахстанских базарчиках
лучший творог, и масло, и овощи были у греков.
В Казахстане еще больше преуспели корейцы -- но они были и сосланы
раньше, а к 50-м годам уже порядочно раскрепощены: уже не [отмечались],
свободно ездили из области в область и только за пределы республики не
могли. Они преуспевали не в достатке дворов и домов (и те и другие были у
них неуютны и даже первобытны, пока молодёжь не перешла на европейский лад).
Но, очень способные к учению, они быстро заполнили учебные заведения
Казахстана (уже в годы войны им не мешали в этом) и стали главным клином
образованного слоя республики.
Другие нации, тая мечту возврата, раздваивались в своих намерениях, в
своей жизни. Однако, в общем подчинились режиму и не доставляли больших
забот комендантской власти.
Калмыки -- не стояли, вымирали тоскливо. (Впрочем, я их не наблюдал).
Но была одна нация, которая совсем не поддалась психологии покорности --
не одиночки, не бунтари, а вся нация целиком. Это -- чечены.
Мы уже видели, как они относились к лагерным беглецам. Как одни они изо
всей джезказганской ссылки пытались поддержать кенгирское восстание.
Я бы сказал, что изо всех спецпереселенцев единственные чечены проявили
себя [[зэками]] по духу. После того как их однажды предательски сдёрнули с
места, они уже больше ни во что не верили. Они построили себе сакли --
низкие, тёмные, жалкие, такие, что хоть пинком ноги их, кажется, разваливай.
И такое же было всё их ссыльное хозяйство -- на один этот день, этот месяц,
этот год, безо всякого скопа, запаса, дальнего умысла. Они ели, пили,
молодые еще и одевались. Проходили годы -- и так же ничего у них не было,
как и в начале. Никакие чечены нигде не пытались угодить или понравиться
начальству -- но всегда горды перед ним и даже открыто враждебны. Презирая
законы всеобуча и те школьные государственные науки, они не пускали в школу
своих девочек, чтобы не испортить там, да и мальчиков не всех. Женщин своих
они не посылали в колхоз. И сами на колхозных полях не горбили. Больше всего
они старались устроиться шофёрами: ухаживать за мотором -- не унизительно, в
