женщины (очевидно: Шахновская, экономист, партийная, уже седая; Супрун,
пожилая учительница из Прикарпатья; Люба Бершадская).
Вошли ли в эту Комиссию главные подлинные вдохновители восстания?
Очевидно, нет. [Центры], а особенно украинский (во всём лагере русских было
не больше четверти), очевидно остались сами по себе. Михаил Келлер,
украинский партизан, с 1941-го воевавший то против немцев, то против
советских, а в Кенгире публично зарубивший стукача, являлся на заседания
Комиссии молчаливым наблюдателем от [того] штаба.
Комиссия открыто работала в канцелярии женского лагпункта, но военный
отдел вынес свой командный пункт (полевой штаб) в баню 2-го лагпункта.
Отделы принялись за работу. Первые дни были особенно оживлёнными: надо было
всё придумать и наладить.
Прежде всего надо было укрепиться. (Михеев, ожидавший неизбежного
войскового подавления, был против создания какой-либо обороны. На ней
настояли Слученков и Кнопкус.) Много самана образовалось от широких
расчищенных проломов во внутренних стенах. Из этого самана сделали баррикады
против всех вахт, т.е. выходов вовне (и входов извне), которые остались во
власти охранников и любой из которых в любую минуту мог открыться для
пропуска карателей. В достатке нашлись на хоздворе бухты колючей проволоки.
Из неё наматывали и разбрасывали на угрожаемых направлениях спирали Бруно.
Не упустили кое-где выставить и дощечки: "Осторожно! Минировано!"
А это была одна из первых затей Технического отдела. Вокруг работы отдела
была создана большая таинственность. В захваченном хоздворе Техотдел завел
секретные помещения, на входе в которые нарисованы были череп, скрещенные
кости и написано: "Напряжение 100 000 вольт". Туда допускались лишь
несколько работающих там человек. Так даже заключённые не стали знать, чем
занимается Техотдел. Очень скоро распространен был слух, что изготовляет он
[секретное оружие] по химической части. Так как и зэкам и хозяевам было
хорошо известно, какие умники-инженеры здесь сидят, то легко
распространилось суеверное убеждение, что они [всё могут], и даже изобрести
такое оружие, какого еще не придумали в Москве. А уж сделать какие-то мины
несчастные, используя реактивы, бывшие на хоздворе -- отчего же нет? И так
дощечки "минировано" воспринимались серьезно.
И еще придумано было оружие: ящики с толчёным стеклом у входа в каждый
барак (засыпать глаза автоматчикам).
Все бригады сохранились как были, но стали называться взводами, бараки --
отрядами, и назначены были командиры отрядов, подчиненные Военному отделу.
Начльником всех караулов стал Михаил Келлер. По точному графику все
угрожаемые места занимали [пикеты], особенно усиленные в ночное время.
Учитывая ту особенность мужской психологии, что при женщине мужчина не
побежит и вообще проявит себя храбрее, пикеты составляли смешанные. А женщин
в Кенгире оказалось много не только горластых, но и смелых, особенно среди
украинских девушек, которых и было в женском лагпункте большинство.
Не дожидаясь теперь доброй воли барина, сами начинали снимать оконные
решётки с бараков. Первые два дня, пока хозяева не догадались отключить
лагерную электросеть, еще работали станки в хоздворе и из прутьев этих
решеток сделали множество [пик], заостряя и обтачивая их концы. Вообще кузня
и станочники эти первые дни непрерывно делали оружие: ножи, алебарды-секиры
и сабли, особенно излюбленные блатными (к эфесам цепляли бубенчики из
цветной кожи). У иных появлялись в руках кистени.
Вскинув пики над плечами, пикеты шли занимать свои ночные посты. И
женские взводы, направляемые на ночь в мужскую зону в отведённые для них
секции, чтобы по тревоге высыпать навстречу наступающим (было наивное
предположение, что палачи постесняются давить женщин), шли ощетиненные
кончиками пик.
Это всё было бы невозможно, рассыпалось бы от глумления или от похоти,
если бы не было овеяно суровым и чистым воздухом мятежа. Пики и сабли были
для нашего века игрушечные, но не игрушечной была для этих людей тюрьма в
прошлом и тюрьма в будущем. Пики были игрушечные, но хоть их послала судьба!
-- эту первую возможность защищать свою волю. В пуританском воздухе ранней
революции, когда присутствие женщины на баррикаде тоже становится оружием,
-- мужчины и женщины держались достойно тому и достойно несли свои пики
остриями в небо.
Если кто в эти дни и вёл расчёты низменного сладострастия, то -- хозяева
в голубых погонах там, за зоной. Их расчёт был, что предоставленные на
неделю сами себе, заключённые захлебнуться в разврате. Они так и изображали
это жителям поселка, что заключённые взбунтовались для разврата. (Конечно,
чего другого могло не доставать арестантам в их обеспеченной судьбе?) *(5)
Главный же расчёт начальства был, что блатные начнут насиловать женщин,
политические вступятся, и пойдет резня. Но и здесь ошиблись психологи МВД!
-- и это стоит нашего удивления тоже. Все свидетельствуют, что воры вели
себя [как люди], но не в их традиционном значении этого слова, а в нашем.
Встречно -- и политические и сами женщины относились к ним подчеркнуто
дружелюбно, с доверием. А что скрытей того -- не относится к нам. Может быть
ворам всё время помнились и кровавые их жертвы в первое воскресенье.
Если кенгирскому мятежу можно приписать в чём-то [силу], то сила была --
в единстве.
Не посягали воры и на продовольственный склад, что, для знающих,
удивительно не менее. Хотя на складе было продуктов на многие месяцы,
Комиссия, посовещавшись, решила оставить все прежние нормы на хлеб и другие
продукты. Верноподданная боязнь переесть казенный харч и потом отвечать за
растрату! Как будто за столько голодных лет государство не задолжало
арестантам! Наоборот (вспоминает Михеев) каких-то продуктов не доставало за
зоной и снабженцы Управления просили отпускать им из лагеря эти продукты.
Имелись фрукты из расчёта более высоких норм (для вольных!) -- и зэки
отпускали.
Лагерная бухгалтерия выписывала продукты в прежней норме, кухня получала,
варила, но в новом революционном воздухе не воровала сама, и не являлся
посланец от блатных с указанием [носить для людей]. И не наливалось лишнего
черпака придуркам. И вдруг оказалось, что из той же нормы -- еды стало
заметно [больше!]
И если блатные продавали вещи (то есть, награбленные прежде в другом
месте), то не являлись тут же по своему обыкновению отбирать их назад.
"Теперь не такое время" -- говорили они...
Даже ларьки от местного ОРСа продолжали торговать в зонах. Вольной
инкассаторше штаб обещал безопасность. Она без надзирателей допускалась в
зону и здесь в сопровождении двух девушек обходила все ларьки и собирала у
продавцов их выручку -- боны. (Но боны, конечно, скоро кончились, да и новых
товаров хозяева в зону не пропускали.)
В руках у хозяев оставалось еще три вида снабжения зоны: электричество,
вода, медикаменты. Воздухом распоряжались, как известно, не они.
Медикаментов не дали в зону за сорок дней ни порошка, [ни капли иода].
Электричество отрезали дня через два-три. Водопровод -- оставили.
Технический отдел начал борьбу за свет. Сперва придумали крючки на тонкой
проволоке забрасывать с силой на внешнюю линию, идущую за лагерной стеной --
и так несколько дней воровали ток, пока щупальцы не были обнаружены и
отрезаны. За это время Техотдел успел испробовать ветряк и отказаться от
него и стал на хоздворе (в укрытом месте от прозора с вышек и от низко
летающих самолетов У-2) монтировать гидроэлектростанцию, работающую от...
водопроводного крана. Мотор, бывший на хоздворе, обратили в генератор и так
стали питать телефонную лагерную сеть, освещение штаба и... радиопередатчик!
А в бараках светили лучины... Уникальная эта гидростанция работала до
последнего дня мятежа.
В самом начале мятежа генералы приходили в зону как хозяева. Правда,
нашёлся и Кузнецов: на первые переговоры он велел вынести из морга убитых и
громко скомандовал: "Головные уборы -- снять!" Обнажили головы зэки -- и
генералам тоже пришлось снять военные картузы перед своими жертвами. Но
инициатива осталась за гулаговским генералом Бочковым. Одобрив избрание
Комиссии ("нельзя ж со всеми сразу разговаривать"), он потребовал, чтоб
депутаты на переговорах сперва рассказали о своём следственном [деле] (и
Кузнецов стал длинно и может быть охотно излагать своё); чтобы зэки при
выступлениях непременно вставали. Когда кто-то сказал: "Заключённые
требуют..." Бочков с чувствительностью возразил: "Заключённые могут только
[просить], а не требовать!" И установилась эта форма -- "заключённые
просят".
На [просьбы] заключённых Бочков ответил лекцией о строительстве
социализма, небывалом подъёме народного хозяйства, об успехах китайской
революции. Самодовольное косое ввинчивание шурупа в мозг, отчего мы всегда
слабеем и немеем... Он пришёл в зону, чтобы разъяснить, почему применение
оружия было правильным (скоро они заявят, что вообще никакой стрельбы по
зоне не было, это ложь бандитов, и избиений тоже не было). Он просто
изумился, что смеют просить его нарушить "инструкцию о раздельном содержании
зэ-ка -- зэ-ка". (Они так говорят о своих инструкциях, будто это довечные и
домировые законы.)
Вскоре прилетели на "Дугласах" еще новые и более важные генералы: Долгих
(будто бы в то время -- начальник ГУЛага) и Егоров (зам. министра МВД СССР).
Было назначено собрание в столовой, куда собралось до двух тысяч
заключённых. И Кузнецов скомандовал: "Внимание! Встать! Смирно!", и с
почетом пригласил генералов в президиум, а сам по субординации стоял сбоку.
(Иначе вёл себя Слученков. Когда из генералов кто-то обронил о [врагах]
здесь, Слученков звонко им ответил: "А кто [[из вас]] не оказался враг?
Ягода -- враг, Ежов -- враг, Абакумов -- враг, Берия -- враг. Откуда мы
знаем, что Круглов -- лучше?")
Макеев, судя по его записям, составил проект соглашения, по которому
начальство обещало бы никого не этапировать и не репрессировать, начать
расследование, а зэки за то соглашались немедленно приступить к работе.
Однако когда он и его единомышленники стали ходить по баракам и предлагали
принять проект, зэки честили их "лысыми комсомольцами", "уполномоченными по
заготовкам" и "чекистскими холуями". Особенно враждебно встретили их на
женском лагпункте и особенно неприемлемо было для зэков согласиться теперь
на разделение мужских и женской зон. (Рассерженный Макеев отвечал своим
возражателям: "А ты подержался за сисю у Параси и думаешь, что кончилась
советская власть? Советская власть на своём настоит, всё равно!")
Дни текли. Не спуская с зоны глаз -- солдатских с вышек, надзирательских
оттуда же (надзиратели, как знающие зэков в лицо, должны были опознавать и
запоминать, кто что делает) и даже глаз лётчиков (может быть, с фотосъёмкой)
-- генералы с огорчением должны были заключить, что в зоне нет резни, нет
погрома, нет насилий, лагерь сам собой не разваливается, и повода нет вести
войска на выручку.
Лагерь -- [стоял], и переговоры меняли характер. Золотопогонники в разных
сочетаниях продолжали ходить в зону для убеждения и бесед. Их всех
пропускали, но приходилось им для этого брать в руки белые флаги, а после
вахты хоздвора, главного теперь входа в лагерь, перед баррикадой, сносить
обыск, когда какая-нибудь украинская дивчина в телогрейке охлопывала
генеральские карманы, нет ли там пистолета или гранат. Зато штаб мятежников
[гарантировал] им личную безопасность!..
Генералов проводили там, где можно (конечно, не по [секретной] зоне
