вот на это много времени уйдет;
3) его бритвенное лезвие заложить в специально приготовленное место в
каблуке (если поймают и бросят в первую камеру -- тут перерезать себе вены);
4) просмотреть все документы, взять нужное;
5) запомнить номер автомашины, найти автомобильный ключ;
6) в его толстый портфель сунуть своё же следственное дело, взять с
собой;
7) снять с него часы;
8) покрыть щёки кровавым румянцем;
9) его тело отволочить за письменный стол или за портьеру, чтобы вошедшие
подумали, что он ушёл и не бросились бы в погоню;
10) скатать вату в валики, подложить под щеки;
11) надеть его пальто и шапку;
12) оборвать провода у выключателя. Если кто-нибудь вскоре войдет --
темно, щелкает выключателем -- наверно, перегорела лампочка, потому
следователь и ушёл в другой кабинет. Но даже если ввернут лампочку -- не
сразу разберутся, в чем дело.
Вот так получилось 12 дел, а тринадцатое будет сам побег... Всё это надо
делать на ночном допросе. Хуже, если окажется, что книжечка -- не
автомобильные права. Тогда он приезжает и уезжает следовательским автобусом
(их возят специально, ведь среди ночи!), другим следователям будет странно,
что Левшин, не дождавшись 4-5 утра, пошёл среди ночи пешком.
Да вот еще: проходя мимо квадратного окошечка, поднести к лицу платок,
будто сморкаешься; и одновременно отвести глаза на часы; и для успокоения
постового крикнуть наверх: "Перов! (это его друг) Я поехал в министерство!
Поговорим завтра!"
Конечно, шансов очень мало, пока видно 3-5 из сотни. Почти безнадёжна,
совсем неизвестна внешняя вахта. Но не умирать здесь рабом! но не ослабнуть,
чтобы били ногами! Уж бритва-то будет в каблуке!
И на один ночной допрос, сразу после бритья, Тэнно пришёл с железным
прутом за спиной. Следователь вёл допрос, бранился, угрожал, а Тэнно смотрел
на него и удивлялся: как не чувствует он, что часы его сочтены?
Было одиннадцать часов вечера. Тэнно рассчитывал посидеть часов до двух
ночи. В это время следователи иногда уже начинают уходить, устроив себе
"короткую ночь".
Тут подловить момент: или чтобы следователь поднёс листы протокола на
подпись, как он делает это всегда, и вдруг притвориться что дурно, рассыпать
листы на пол, побудить его наклониться на минутку и... А то безо всякого
протокола -- встать, покачиваясь и сказать, что дурно, просить воды. Тот
принесёт эмалированную кружку (стакан он держит для себя), отпить её и
уронить, в это время правую руку поднять к затылку, это будет естественно,
будто кружится голова. Следователь обязательно наклонится посмотреть на
упавшую кружку и...
Колотилось сердце. Был канун праздника. Или канун казни.
Но вышло всё иначе. Около двенадцати ночи быстро вошёл другой следователь
и стал шептать Левшину на ухо. Никогда так не было. Левшин заторопился,
надавил кнопку, вызывая надзирателя прийти за арестованным.
И всё кончилось... Тэнно вернулся в камеру, поставил прут на место.
А другой раз следователь вызвал его заросшим (не имело смысла брать и
прута).
А там -- допрос дневной. И пошёл как-то странно: следователь не рычал,
обескуражил предсказанием, что дадут 5-7 лет, нечего горевать. И как-то
злости уже не было рассечь ему голову. Злость не оказалась у Тэнно
устойчивой.
Взлёт настроения миновал. Представилось, что шансов мало, так не играют.
Настроение беглеца еще капризней, может быть, чем у артиста.
И вся долгая подготовка пропала зря...
Но беглец и к этому должен быть готов. Он уже сотню раз взмахнул прутом
по воздуху, он сотню следователей уже убил. Он десять раз пережил весь свой
побег в мелочах -- в кабинете, мимо квадратного окошечка, до вахты, за
вахту! -- он измучился от этого побега, а вот, оказывается, он его и не
начинал.
Вскоре ему сменили следователя, перевели на Лубянку. Здесь Тэнно не
готовил побега (ход следствия показался ему более обнадёживающим, и не было
решимости на побег), но он неотступно наблюдал и составлял тренировочный
план.
Побег с Лубянки? Да возможно ли это вообще?.. А если вдуматься, он, может
быть, легче, чем из Лефортова. Скоро начинаешь разбираться в этих
длинных-длинных коридорах, по которым тебя водят на допрос. Иногда в
коридоре попадаются стре'лки: "к парадному N 2, "к парадному N 3" (Жалеешь,
что так был беспечен на воле -- не обошел Лубянку заранее снаружи, не
посмотрел, где какое парадное). Здесь именно это и легче, что не территория
тюрьмы, а министерство, где множество следователей и других чиновников,
которых постовые не могут знать в лицо. И, значит, вход и выход только по
пропускам, а пропуск у следователя в кармане. А если следователя не знают в
лицо, то не так уж важно на него и в точности походить, лишь бы
приблизительно. Новый следователь -- не в морской форме, а в защитной.
Значит, пришлось бы переодеться в его мундир. Не будет прута -- была бы
решимость. В кабинете следователя -- много разных предметов, например,
мраморное пресс-папье. Да его не обязательно и убивать -- на десять минут
оглушить, и ты уже ушёл!
Но мутные надежды на какую-то милость и разум лишают волю Тэнно ясности.
Только в Бутырках разрешается тяжесть: с клочка ОСОвской бумажки ему
объявляют 25 лет лагерей. Он подписывает -- и чувствует, как ему полегчало,
взыграла улыбка, как легко несут его ноги в камеру 25-летников. Это приговор
освобождает его от унижения, от сделки, от покорности, от заискивания, от
обещанных нищенских пяти-семи лет: двадцать пять, такую вашу мать??? -- так
нечего от вас ждать, значит -- бежим!!
Или -- смерть. Но разве смерть хуже, чем четверть столетия рабства? Да
одну стрижку наголо после суда -- простая стрижка, кому она досаждала? --
Тэнно переживает как оскорбление, как плевок в лицо.
Теперь искать союзников. И изучать истории других побегов. Тэнно в этом
мире новичок. Неужели же никто никогда не бежал?
Сколько раз мы все проходили за надзирателем эти железные переборки,
рассекающие бутырские коридоры, -- многие ли из нас заметили то, что Тэнно
видит сразу: что в дверях -- запоры двойные, надзиратель же отпирает только
один, и переборка подаётся. А второй запор, значит пока бездействует: это
три стержня, которые могут высунуться из стены и войти в железную дверь.
В камере кто чего, а Тэнно ищет -- рассказов о побегах и участников их.
Находится даже такой, кто был в заварушке с этими тремя стержнями -- Мануель
Гарсиа. Это случилось несколькими месяцами раньше. Заключенные одной камеры
вышли на оправку, схватили надзирателя (против устава, он был один, ведь
годами же ничего не случается, они привыкли к покорности!), раздели его,
связали, оставили в уборной, один арестант надел его форму. Ребята взяли
ключи, побежали открывать все камеры коридора (а в этом же коридоре были и
смертники, тем это было очень кстати!). Начался вой, восторги, призывы идти
освобождать другие коридоры и взять в руки всю тюрьму. Забыли осторожность!
Вместо того, чтобы тихо приготовиться по камерам к выбегу, а по коридору
дать ходить только одетому в надзирателя -- вывалили массой в коридор и
шумели. На шум посмотрел в глазок переборки (они там в обе стороны устроены)
надзиратель из соседнего коридора -- и нажал кнопку тревоги. По этой тревоге
с центрального поста перекрываются все вторые замки переборок, и нет к ним
ключей в надзирательских связках. Мятежный коридор был отъединен. Вызвали
множество охраны; став шпалерами, пропускали всех мятежников по одному и
избивали; нашли зачинщиков и их увели. А им уже было по [четвертаку].
Повторили срок? Расстреляли?
Этап в лагерь. Известная арестантам "сторожка" на Казанском вокзале --
отступя, конечно, от людных мест. Сюда привозят на воронках, здесь загружают
"вагон-заки" перед тем, как цеплять их к поездам. Напряжённые конвоиры с
обеих сторон рядками. Рвущиеся к горлу собаки. Команда: "Конвой -- к бою!"
-- и смертный лязг затворов. Тут не шутят. Так, с собаками, ведут и по
путям. Побежать? Собака догонит.
(Но у беглеца убеждённого, всегда перебрасываемого за побеги из лагеря в
лагерь, из тюрьмы в тюрьму, еще много будет этих вокзалов и конвоирования по
путям. Будут водить и без собак. Притвориться хромым, больным, еле
волочиться, еле вытягивать за собой [сидор] и бушлат, конвой будет
спокойнее. И если много будет составов на путях -- то между ними как можно
петлять! Итак: бросить вещи, наклониться и рвануть под вагоны! Но когда ты
уже наклонишься, ты увидишь там, за составом, сапоги шагающего запасного
конвоира... Всё предусмотрено. И остается тебе сделать вид, что ты падал от
слабости и потому обронил вещи. -- Вот если б счастье такое -- быстро шёл бы
рядом проходной поезд! Перед самым паровозом перебежать -- никакой конвоир
не побежит! ты рискуешь из-за свободы, а он? -- и пока поезд промчится, тебя
нет! Но для этого нужно двойное счастье: вовремя поезд и вынести ноги из-под
колёс.)
С Куйбышевской пересылки открытыми грузовиками на вокзал -- собирают
большой [красный] этап. На пересылке, от местного воришки, "уважающего
беглецов", Тэнно получает два местных адреса, куда можно прийти за первой
поддержкой. С двумя охотниками бежать он делится этими адресами и
договаривается: всем троим стараться сесть в задний ряд, и когда машина
снизит скорость на повороте (а бока Тэнно незря уже ехали сюда с вокзала в
тёмном воронке, они отметили этот поворот, хотя глазами он его не узнает) --
разом прыгать всем троим! -- вправо, влево и назад! -- мимо конвоиров, даже
свалив их! Будут стрелять, но всех трёх не застрелят. Да еще будут ли? --
ведь на улицах народ. Погонятся? -- нет, нельзя бросить остальных в машине.
Значит, будут кричать, стрелять в воздух. Задержать может вот кто: народ,
наш советский народ, прохожие. Напугать их, будто нож в руке! (Ножа нет.)
Трое маневрируют на шмоне и выжидают так, чтоб не сесть в машину раньше
сумерок, чтобы сесть в последнюю машину. Приходит и последняя, но... не
трехтонка с низкими бортами, как все предыдущие, а студебекер с высокими.
Даже Тэнно, севши, -- макушкой ниже борта. Студебекер идёт быстро. Поворот!
Тэнно оглянулся на соратников -- на лицах страх. Нет, они не прыгнут. Нет,
это не убеждённые беглецы. (Но стал ли уже убеждённым ты сам?..)
В темноте, с фонарями, под смешанный лай, рев, ругань и лязганье --
посадка в телячьи вагоны. Тут Тэнно изменяет себе -- он не успевает оглядеть
снаружи своего вагона (а убеждённый беглец должен видеть всё вовремя, ничего
не разрешается ему пропустить!).
На остановках тревожно простукивают вагоны молотками. Они простукивают
каждую доску. Значит, боятся они -- чего? [Распиливания] доски. Значит --
надо пилить!
Нашёлся (у воров) и маленький кусок отточенной ножовки. Решили резать
торцевую доску под нижними нарами. А когда поезд будет замедляться --
вываливаться в пролом, падать на рельсы, пролежать, пока поезд пройдёт.
Правда, знатоки говорят, что в конце телячьего арестантского поезда бывает
[драга] -- металлический скребок, его зубья идут низко над шпалами, они
захватывают тело беглеца, волочат его по шпалам, и беглец умирает так.
Всю ночь, залезая по очереди под нары, держа тряпкой эту пилочку в
несколько сантиметров, режут доску стены. Трудно. Всё же сделан первый
прорез. Доска начинает немного ходить. Отклонив её, они уже утром видят за
загоном белые неоструганные доски. Откуда белые? Вот что: значит к их вагону
пристроена дополнительная конвойная площадка. Тут, над прорезом, стоит
часовой. Доску выпиливать нельзя.
Побеги узников, как и всякая человеческая деятельность, имеют свою
