нет одеяла. Соскользнуло... [Дали след]...
Это очень плохо. От казаха во все стороны -- много путей, но по
найденному одеялу, если эту точку добавить к юрте казаха -- выявиться наш
путь. Возвращаться, искать? Времени нет. Да всё равно поймут, что идём на
север.
Устроили привал. Лошадь держу за повод. Ели-пили, ели-пили без конца.
Воды осталось -- на дне ведра, сами удивляемся.
Курс -- норд. Рысью лошадь не тянет, но быстрым шагом, километров по
восемь -- десять в час. Если за шесть ночей мы километров полтораста дернули
-- за эту ночь еще семьдесят. Если бы зигзагов не делали -- уже были б у
Иртыша.
Рассвет. А укрытия нет. Поехали еще. Уже и опасно ехать. Тут увидели
глубокую впадину, вроде ямы. Спустились туда с лошадью, еще попили и поели.
Вдруг -- затарахтел близко мотоцикл. Это плохо, значит -- дорога. Надо
укрыться надёжней. Вылезли осмотрелись. Не так далеко -- мёртвый брошенный
аул. *(3) Направились туда. В трёх стенах разрушенного дома сгрузились.
Спутал лошади передние ноги, пустил пастись.
Но сна в этот день не было: казахом и одеялом [дали след].
Вечер. [Семь] суток. Лошадь пасётся вдали. Пошли за ней -- отпрыгивает,
вырывается; схватил Коля за гриву -- потащила, упал. Распутала передние ноги
-- и теперь её уже не взять. Три часа ловили -- измучились, загоняли её в
развалины, накидывали петлю из ремней, так и не далась. Губы кусали от
жалости, а пришлось бросить. Осталась нам уздечка, да кнут.
Поели, выпили последнюю воду. Взвалили на себя мешки с пищей, пустое
ведро. Пошли. Сегодня силы есть.
Следующее утро застало нас так, что пришлось спрятаться в кустах и
недалеко от дороги. Место неважное, могут заметить. Протарахтела телега. Не
спали еще и этот день.
С концом [восьмых] суток пошли опять. Шли сколько-то -- и вдруг под
ногами мягкая земля: здесь было пахано. Идём дальше -- фары автомобилей по
дорогам. Осторожно!
В облаках -- молодая луна. Опять вымерший разрушенный казахский аул. А
дальше -- огоньки села, и доносится оттуда к нам
Распрягайте, хлопцы, коней!..
Мешки положили в развалинах, а с ведром и с портфелем пошли к селу. Ножи
в карманах. Вот и первый дом -- поросёнок хрюкает. Попался бы ты нам в
степи! Навстречу едет парень на велосипеде. "Слушай, браток, у нас тут
машина, зерно везём, где б нам воды, радиатор залить?" Парень слез, повёл
нас, показал. На околице -- чай, наверно, скот из него пьет. Зачерпнули
ведро, несём, не пьём. Разошлись с парнем, тогда сели -- и пить, пить.
Полведра сразу выпили (сегодня особенно пить хотелось, потому что сыты).
Как будто тянет прохладой. И под ногами -- трава настоящая. Должна быть
река! Нужно реку искать. Идём, ищем. Трава выше, кусты. Ива! -- а она всегда
около воды. Камыш! И вода!!.. наверно, затон Иртыша. Ну, теперь плескаться,
мыться! Двухметровый камыш! Утки выпархивают из-под ног. Приволье! Здесь мы
не пропадём!
И вот когда, за восемь суток первый раз желудок обнаружил, что он
работает. После восьми суток бездействия -- какие же это мучения! Вот такие,
наверно, и роды...
А потом опять к заброшенному аулу. Развели там костёер между стен, варили
вяленую баранину. Надо бы тратить эту ночь на движение, но хочется есть и
есть, ненасытимо. До того наелись, что двигаться трудно. И довольные, пошли
искать Иртыш. Чего не было восемь суток, то случилось теперь на развилке --
спор. Я говорю -- направо, Жданок -- налево. Я чувствую точно, что направо,
а он не хочет слушаться. Вот еще какая опасность ждёт беглецов -- размолвка.
В побеге обязательно за кем-нибудь должно быть решительное слово. Иначе
беда. Чтоб настоять на своём, я пошёл направо. Прошел метров сто, шагов
сзади не слышно. Душа болит. Ведь расставаться нельзя. Присел у стога,
смотрю назад... Идёт Коля! Обнял его. Пошли рядом, как ни в чем не бывало.
Больше кустов, больше прохлады. Подошли к обрыву. Внизу плещет, журчит и
влажно дышит на нас Иртыш... Радость переполняет!
Мы находим стог сена, забираемся в него. Ну, псы, где вы нас ищете? Ау! И
крепко заснули.
И... -- проснулись от выстрела! И -- собачий лай рядом!
Как? И всё? И вот уже -- конец свободе?..
Прижались, не дышим. Мимо прошел человек. С собакой. Охотник!.. Еще
крепче заснули -- на целый день. И так проводили наши [девятые] сутки.
С темнотой пошли вдоль реки. След мы дали трое суток назад. Теперь псарня
ищет нас только около Иртыша. Им понятно, что мы тянемся к воде. Идти вдоль
берега -- вполне можем наскочить на засаду. И неудобно так идти -- надо
обходить изгибы, затоны, камыши. Нужна лодка!
Огонек, домик на берегу. Плеск весел, потом тишина. Затаились и долго
ждем. Огонь погасили. Тихо спускаемся. Вот и лодка. И пара вёсел. Добро! (А
ведь мог хозяин и прихватить их с собой.) "Дальше в море -- меньше горя!"
Родная стихия! Сперва тихо, без плесков. На середину вышли -- налёг на
вёсла.
Мы идём вниз по Иртышу, а навстречу нам из-за поворота -- освещённый
пароход. Сколько огней! Все окна светятся, весь пароход звучит танцевальной
музыкой. Счастливые свободные пассажиры, не понимая своего счастья и даже не
ощущая своей свободы, ходят по палубе, сидят в ресторане. А как уютно у них
в каютах!..
Так мы спускаемся километров больше двадцати. Продукты у нас на исходе.
Пока еще ночь, благоразумно пополнить. Услышали петухов, пристаем к берегу и
подымаемся туда тихо. Домик. Собаки нет. Хлев. Корова с телёнком. Куры.
Жданок любит птиц, но я говорю: берём телёнка. Отвязываем его. Жданок ведёт
к лодке, а я в самом подлинном смысле заметаю следы: иначе [псарне] будет
явно, что мы плывём по реке.
До берега телёнок шёл спокойно, а в лодку идти не захотел, упирался.
Еле-еле мы его вдвоём ввели, уложили. Жданок сел на него, придавил собою, я
погрёб, -- оторвёмся, там заколем. Но это была ошибка -- везти его живым!
Телёнок стал подниматься, сбросил Жданка и уже передними ногами выбрыкнул в
воду.
Аврал! Жданок держит теленка за зад, я держу Жданка, мы все переклонились
в одну сторону, и вода заливает через борт. Только не хватает нам утонуть в
Иртыше! Всё же втащили телёнка! Но лодка сильно осела в воду, откачивать
надо. Но еще прежде надо забить телёнка! Беру нож и хочу резать ему
сухожилье на загривке, где-то тут есть место. Но места не нахожу или нож
тупой, не берет. Телёнок дрожит, вырывается, волнуется, -- и я волнуюсь.
Стараюсь перерезать ему горло -- опять не выходит. Мычит, брыкается, вот
выпрыгнет из лодки или потопит нас. Ему надо жить! -- но и нам надо жить!!
Режу -- и не могу зарезать. Он качает, толкает лодку, дурак
бессмысленный, и вот потопит нас сейчас! И за то, что он такой дурной и
упрямый, меня захватывает к нему красная ненависть, как к самому большому
врагу, и я начинаю со злостью, беспорядочно тыкать, колоть его ножом! *(4)
Его кровь бьёт, льётся на нас. Телёнок громко мычит, отчаянно выбрыкивает.
Жданок зажимает ему морду, лодка качается, а я всё колю его и колю. А ведь
раньше я мышонка жалел, букашку! А сейчас не до жалости: или он, или мы!
Наконец замер. Стали скорей отливать воду -- черпаком и банками, в четыре
руки. И -- грести.
Течением потянуло в протоку. Впереди -- остров. Вот на нём бы и
спрятаться, скоро утро. Загнали лодку в камыши хорошенько. Вытащили на берег
теленка и все наше добро, лодку еще и сверху забросали камышом. Не легко
было теленка за ноги на крутой обрыв. А там -- трава по пояс и лес.
Сказочно! Мы -- несколько лет уже в пустыне. Мы забыли, какой бывает лес,
трава, реки...
Рассветает. И кажется: у телёнка -- как бы обиженная морда. Но благодаря
ему, братку, мы можем пожить теперь на острове. Точим нож об обломок
напильника от "Катюши". Никогда не приходилось раньше свежевать, но учусь.
По брюху разрезал, подпорол шкуру, вынул внутренности. В глубине леса
развели костёр и стали варить телятину с овсяными хлопьями. Целое ведро.
Пир! Главное -- спокойно на душе. Оттого спокойно, что -- на острове.
Остров отделяет нас от злых людей. Среди людей есть и добрые, но что-то они
не очень встречаются беглецам, а всё -- злые.
Солнечный жаркий день. Нам не надо корчиться в шакальей норе. Трава --
густая, сочная. Кто каждый день её топчет, не знает ей цену, как это --
кинуться в неё грудью, уткнуться лицом.
Бродим по острову. Он густо зарос кустами шиповника, и ягоды уже поспели.
Едим их без конца. И опять едим суп. И опять варим телятину. Кашу варим с
почками.
Настроение лёгкое. Вспоминается наш трудный путь и немало находим, над
чем посмеяться. И как там скетч наш ждут. Как ругаются, как перед
Управлением отчитываются. Представляем в лицах. Хохочем!..
На толстом стволе, срезав кору, выжигаем раскаленной проволокой: "Здесь
на пути к свободе в октябре 1950 г. спасались люди, невинно осужденные на
пожизненную каторгу". Пусть оставляется след. В такой глуши он не поможет
погоне, а когда-нибудь люди прочтут.
Мы решаем никуда не спешить. Всё, для чего мы бежали, у нас есть:
свобода! (Когда мы доберёмся до Омска или до Москвы вряд ли она будет
полней.) Еще тёплые солнечные дни, чистый воздух, зелень, досуг. И мяса
вдоволь. Только хлеба нет, очень нехватает.
И так мы живем на острове почти неделю: от [десятых] суток и начинаем
[шестнадцатые]. В самой гуще мы строим сухой шалаш. Ночами холодно и в нём,
правда, но мы досыпаем днями. Все эти дни нам светит солнышко. Мы много
пьём, стараемся по-верблюжьи напиться про запас. Мы безмятежно сидим и через
ветки подолгу смотрим на жизнь -- там, на берегу. Там ездят машины. Там
косят траву -- второй покос. К нам никто не заглядывает.
Вдруг днём, когда мы дремлем в траве на последнем солнышке, слышим на
острове стук топора. Приподнимаемся и видим: недалеко человек рубит сучья и
постепенно движется к нам.
За полмесяца я оброс, странная рыжая щетина, бриться нечем, типичный
беглец. А у Жданка ничего не растет, он как пацан. Поэтому я притворяюсь
спящим, а его посылаю идти, не дожидаясь, и просить закурить, сказать, что
мы -- туристы из Омска, узнать, откуда он. А если что -- я наготове.
Коля пошёл, потолковал. Закурили. Оказался -- казах, из соседнего
колхоза. После видим: пошёл по берегу, сел в лодку, и не взяв нарубленных
сучьев, погрёб.
Что это значит? Спешит сообщить о нас? (А может, наоборот, испугался? --
донесем на него, и за порубку леса тоже ведь срок, такая жизнь, что все
боятся всех.) "Как ты сказал о нас?" -- "Мы -- альпинисты". И смех, и грех
-- всегда Жданок что-нибудь напутает. -- "Я ж тебе сказал -- туристы! Какие
ж альпинисты в ровной степи?!"
Нет, не оставаться нам тут! Конец блаженству. Перетащили всё в лодку и
отвалили. Хоть и день, а надо скорей уходить. Коля лег на дно лодки, его не
видно, со стороны -- один человек. Я гребу, держусь середины Иртыша.
Одна проблема -- купить хлеба. Вторая -- мы выходим в людные места, и
непременно мне надо побриться. В Омске рассчитываем продать один из
костюмов, сесть на несколько станций дальше и уехать поездом.
Перед вечером подплываем к домику бакенщика, поднимаемся. Там -- женщина,
одна. Испугалась, заметалась: "Сейчас позову мужа!" И пошла куда-то. Я -- за
ней, слежу. Вдруг от домика Жданок беспокойно кричит: "Жора!" (Чёрт бы тебя
задрал, язык никудышный. Договорились же, что я -- Виктор Александрович.)
Возвращаюсь. Два человека, один из них -- с охотничьим ружьем. "Кто такие?"
-- "Туристы из Омска. Продуктов хотим купить. (И, чтоб рассеять подозрения):
Да зайдёмте в дом, что в так плохо принимаете?" И действительно, они
