оперуполномоченный лейтенант Вайнштейн. Следствие добивалось: кто помогал
нам из заключённых? кто из вольных "по уговору с нами" выключил свет в
момент побега? (Уж мы им не объясняли, что план был другой, а потушка света
нам только помешала.) Где была у нас явка в Омске? Через какую границу мы
собирались бежать дальше? (Они допустить не могли, чтобы люди хотели
остаться на родине.) "Мы бежали в Москву, в ЦК, рассказать о преступных
арестах, вот и всё!" Не верят.
Ничего "интересного" не добившись, клеили нам обычный беглецкий букет:
58-3 (бандитизм); Указ "четыре-шестых", статья "один-два" (кража,
совершённая воровской шайкой); тот же указ, статья "два-два" (разбой,
соединённый с насилием, опасным для жизни); статья 182-я (изготовление и
ношение холодного оружия).
Но вся эта устрашающая цепь статей не грозила нам кандалами тяжелей, чем
мы уже имели. Судебная кара, давно захлестнувшая за всякий разумный предел,
обещала нам по этим статьям те же двадцать пять лет, которые могли дать
баптисту за его молитву, и которые мы имели безо всякого побега. Так что
просто теперь на перекличках мы должны будем говорить "конец срока" не
1973-й, а 1975-й. Как будто в 1951-м году мы могли ощутить эту разницу!
Только один был грозный поворот в следствии -- когда пообещали судить нас
как экономических [подрывников]. Это невинное слово было опаснее избитых
"саботажник, бандит, разбойник, вор". Этим словом допускали смертную казнь,
введенную за годик перед тем.
Подрывники же мы были потому, что [подорвали] экономику народного
государства. Как разъяснили нам следователи, потрачено было на поимку 102
тысячи рублей; несколько дней стояли иные рабочие объекты (заключённых не
выводили, потому что их конвой был снят на погоню); 23 автомашины с
солдатами днём и ночью ездили по степям и за три недели истратили годовой
лимит бензина; опергруппы были высланы во все ближайшие города и поселки;
был объявлен розыск и по стране разослано 400 моих фотографий и 400 Колиных.
Мы перечёт этот весь выслушали с гордостью...
Итак сроку нам дали по двадцать пять.
Когда читатель возьмет эту книгу в руки, -- еще, наверно, те наши сроки
не кончаться..." *(6)
А еще после побега Тэнно -- на год разогнали (за злополучный скетч)
художественную самодеятельность КВЧ.
Потому что культура -- это хорошо. Но должна служить культура угнетению,
а не свободе.
1. Случайность! Случайность, как тот встречный воронок! Случайность,
которую невозможно предвидеть! На каждом шагу подстерегают нас в жизни
случайности благоприятные и враждебные. Но только в побеге, но только на
хребте риска мы познаем всю их полную увесистость. Совершенно [[случайно]]
через три-пять минут после выполза Тэнно и Жданка погасает свет зоны -- и
только поэтому с вышек швыряют ракетами, которых в тот год еще много было в
Экибастузе. Если бы беглецы ползли на пять минут позже -- насторожившиеся
конвоиры могли бы заметить их и расстрелять. Если бы беглецы смогли под
освещённым ярким небом умерить себя, спокойно рассмотреть зону и увидеть,
что погасли фонари и прожекторы зоны, они спокойно отправились бы за
автомашиной, и весь их побег сложился бы совсем иначе. -- Но в их положении
-- только что подлезли и вдруг ракеты над зоной -- и усомниться было нельзя,
что это -- за ними, по их головы.
Короткий перебой в осветительной сети -- и весь их побег оказался
перевёрнут и распластан.
2. А было так: утром работяги нашли холодные телогрейки, явно ночевавшие.
Содрали номера и [[тяпнули]] их себе: телогрейка -- это вещь! Надзиратели
так и не видали их. И порезанные нити увидели только к вечеру понедельника.
И именно по картотеке целый день дознавались -- кто бежал. Беглецы еще и
утром могли открыто идти и ехать! Вот что значит -- не досмотрелись, почему
ракеты.
Когда же в лагере постепенно выяснилась картина побега воскресным
вечером, то вспомнили, что свет гас, и восклицали: "Ну, хитрецы! Ну,
ловкачи! Как же умудрились свет выключить?" И все долго будут считать, что
потухший свет им помог.
3. Таких немало по Казахстану от 30-33-го годов. Сперва Буденный прошел
тут со своей конницей (до сих пор во всём Казахстане -- ни одного колхоза
его имени, ни одного портрета), потом -- голод.
4. Не так ли наши угнетатели, нас губя, нас же и ненавидят?
5. К тому ж у Тэнно -- гемофилия. На все риски побегов он шёл, а одна
царапина могла стоить ему жизни.
6. Пока читатель эту книгу в руки возьмет -- а Георгий Павлович Тэнно --
атлет и даже теоретик атлетизма, умер 22 октября 1967 года от внезапно
налетевшего рака. Его постельной жизни едва хватило, чтобы прочесть эти
главы и уже немеющими пальцами выправить их. Не так представлял он и обещал
друзьям свою смерть! Как когда-то при плане побега, так зажигался он от
мысли умереть в бою. Он говорил, что умирая, непременно [[уведёт]] за собой
десяток убийц, и первого среди них -- [[Вячика Карзубого]] (Молотова), и еще
непременно -- Хвата (следователя по делу Вавилова). Это -- не убить, это --
казнить, раз государственный закон охраняет убийц. "После первых твоих
выстрелов жизнь твоя уже окуплена, -- говорит Тэнно, -- и ты радостно даешь
[[сверх плана]]". Но настигла болезнь внезапно, не дав поискать оружия и
мгновенно отобрав силы. Уже больной, разносил Тэнно мои письма съезду
писателей по разным ящикам Москвы. Он пожелал похорониться в Эстонии. Пастор
тоже был старый узник -- и гитлеровских, и сталинских лагерей.
А Молотов остался безопасно перелистывать старые газеты и писать свои
мемуары палача, а Хват -- спокойно тратить пенсию в 41-м доме по ул.
Горького.
Глава 8. Побеги с моралью и побеги с инженерией
На побеги из ИТЛ, если они не были куда-нибудь в Вену или через Берингов
пролив, вершители ГУЛага смотрели, видимо, примирённо. Они понимали их как
явление стихийное, как бесхозяйственность, неизбежную в слишком обширном
хозяйстве, -- подобно падежу скота, утоплению древесины, кирпичному
половняку вместо целого.
Не так было в Особлагах. Выполняя особую волю Отца Народов, лагеря эти
оснастили многократно-усиленной охраной и усиленным же вооружением на уровне
современной мотопехоты (те самые контингенты, которые не должны разоружаться
при самом всеобщем разоружении). Здесь уже не содержали [социально-близких,]
от побега которых нет большого убытка. Здесь уже не осталось отговорок, что
стрелков мало или вооружение устарело. При самом основании Особлагов было
заложено в их инструкциях, что побегов из этих лагерей вообще быть [не
может], ибо всякий побег здешнего арестанта -- всё равно, что переход
госграницы крупным шпионом, это -- политическое пятно на администрации
лагеря и на командовании конвойными войсками.
Но именно с этого момента Пятьдесят Восьмая стала получать сплошь уже не
[десятки], а [четвертные], то есть потолок уголовного кодекса. Так
бессмысленное равномерное ужесточение в самом себе несло и свою слабость:
как убийцы ничем не удерживались от новых убийств (всякий раз их десятка
лишь чуть обновлялась), так теперь и политические не удерживались больше
уголовным кодексом от побега.
И людей-то погнали в эти лагеря не тех -- рассуждавших, как в свете
Единственно-Верной Теории оправдать произвол лагерного начальства, а крепких
здоровых ребят, проползавших всю войну, у которых пальцы еще не разогнулись
как следует после гранат. Георгий Тэнно, Иван Воробьёв, Василий Брюхин, их
товарищи и многие подобные им в других лагерях оказались и безоружные
достойны мотопехотной техники нового регулярного конвоя.
И хотя побегов в Особлагерях было по числу меньше, чем в ИТЛ (да Особлаги
стояли и меньше лет), но эти побеги были жёстче, тяжче, необратимей,
безнадёжней -- и потому славней.
Рассказы о них помогают нам разобраться -- уж так ли народ наш был
терпелив эти годы, уж так ли покорен.
Вот несколько.
Один был на год раньше побега Тэнно и послужил ему образцом. В сентябре
1949-го из Первого Отделения Степлага (Рудник, Джезказган) бежали два
каторжанина -- Григорий Кудла -- кряжистый, степенный рассудительный старик,
украинец (но когда подпекало, нрав был запорожский, боялись его и блатные) и
Иван Душечкин, тихий белорусс, лет тридцати пяти. На шахте, где они
работали, они нашли в старой выработке заделанный шурф, кончавшийся наверху
решёткой. Эту решётку они в свои ночные смены расшатывали, а тем временем
сносили в шурф сухари, ножи, грелку, украденную из санчасти. В ночь побега,
спустясь в шахту, они порознь заявили бригадиру, что нездоровится, не могут
работать и полежат. Ночью под землей надзирателей нет, бригадир -- вся
власть, но гнуть он должен помягче, потому что и его могут найти с
проломленной головой. Беглецы налили воды в грелку, взяли свои запасы и ушли
в шурф. Выломали решётку и поползли. Выход оказался близко от вышек, но за
зоной. Ушли незамеченными.
Из Джезказгана они взяли по пустыне на северо-запад. Днем лежали, шли по
ночам. Вода нигде не попадалась им, и через неделю Душечкин уже не хотел
вставать, Кудла поднял его надеждой, что впереди холмы, там может быть вода.
Дотащились, но там во впадинах оказалась грязь, а не вода. И Душечкин
сказал: "Я всё равно не пойду. Ты -- [запори] меня, а кровь мою выпей!"
Моралисты! Какое решение правильно? У Кудлы тоже круги перед глазами.
Ведь Душечкин умрёт -- зачем погибать и Кудле?.. А если вскоре он найдёт
воду -- как он потом всю жизнь будет вспоминать Душечкина?.. Кудла решил:
еще пойду вперед, если до утра вернусь без воды -- освобожу его от мук, не
погибать двоим. Кудла поплёлся к сопке, увидел расщелину и, как в самых
невероятных романах -- воду в ней! Кудла скатился и вприпадку пил, пил!
(только уж утром рассмотрел в ней головастиков и водоросли.) С полной
грелкой он вернулся к Душечкину: "Я тебе воду принес, воду!" Душечкин не
верил, пил -- и не верил (за эти часы ему уже виделось, что он пил её...)
Дотащились до той расселины и остались там пить.
После питья подступил голод. Но в следующую ночь они перевалили через
какой-то хребет и спустились в обетованную долину: река, трава, кусты,
лошади, жизнь. С темнотой Кудла подкрался к лошадям и одну из них убил. Они
пили ей кровь прямо из ран. (Сторонники [мира]! Вы в тот год шумно заседали
в Вене или Стокгольме, а коктейли пили через соломинки. Вам не приходило в
голову, что соотечественники стихослагателя Тихонова и журналиста Эренбурга
высасывают трупы лошадей? Они не объясняли вам, что по-советски так
понимается [[мир]]?)
Мясо лошади они пекли на кострах, ели долго и шли. Амангельды на Тургае
обошли вокруг, но на большой дороге казахи с попутного грузовика требовали у
них документы, угрожали сдать в милицию.
Дальше они часто встречали ручейки и озёра. Еще Кудла поймал и зарезал
барана. Уже [месяц] они были в побеге! Кончался октябрь, становилось
холодно. В первом леске они нашли землянку и зажили в ней: не решались
уходить из богатого края. В этой остановке их, в том, что родные места не
звали их, не обещали жизни более спокойной -- была обречённость,
ненаправленность их побега.
Ночами они делали набеги на соседнее село, то стащили там котел, то,
сломав замок на чулане, муку, соль, топор, посуду. (Беглец, как и партизан,
среди общей мирной жизни неизбежно скоро становится вором...) А еще раз они
увели из села корову и забили её в лесу. Но тут выпал снег, и чтоб не
оставлять следов, они должны были сидеть в землянке невылазно. Едва только
