ноги, на своей выгонке. Шепчет: "Дай Бог вам счастья! Я буду за вас
молиться!" Он шепчет еще по-татарски и водит руками по лицу.
А еще есть у Тэнно в Экибастузе старый лубянский однокамерник Иван
Коверченко. Он не знает о побеге, но хороший товарищ. Он придурок, живёт в
отдельной кабине; у него беглецы и собирают все свои вещи [для скетча]. С
ним естественно сегодня сварить и крупу, пришедшую в скудной маминой
посылке. Заваривается и чифир. Они сидят за маленьким пиршеством, двое
гостей млея от предстоящего, хозяин -- просто от хорошего воскресенья -- и
вдруг в окно видят, как от вахты несут через зону к моргу плохо отесанный
гроб.
Это -- для Пасечника, застреленного на днях.
-- Да, -- вздыхает Коверченко, -- побег бесполезен...
(Если б он знал!..)
Коверченко по наитию поднимается, берет в руки их тугой портфель, ходит
важно по кабинке и заявляет с суровостью:
-- Следствию всё известно! Вы собираетесь в побег!
Это он шутит. Это он решил сыграть следователя...
Хороша шуточка.
(А может быть, это он тонко намекает: я догадываюсь, братцы. Но -- не
советую!?)
Когда Коверченко уходит, беглецы поддевают костюмы под то, что на них. И
номера все свои отпарывают и наживляют еле-еле, чтобы сорвать одним
движением. Кепки без номеров -- в портфель.
Воскресенье кончается. Золотистое солнце заходит. Рослый медлительный
Тэнно и маленький подвижный Жданок набрасывают еще телогрейки на плечи,
берут портфель (уже в лагере привыкли к этому их чудацкому виду) и идут на
свою стартовую площадку -- между бараками, на траву, недалеко от зоны, прямо
против вышки. От двух других вышек их заслоняют бараки. Только вот этот один
часовой перед ними. Они расстилают телогрейки, ложаться на них и играют в
шахматы, чтобы часовой привык.
Сереет. Сигнал проверки. Зэки стягиваются к баракам. Уже сумерки, и
часовой с вышки не должен бы различать, что двое остались лежать на траве. У
него подходит смена к концу, он не так уж внимателен. При старом часовом
всегда уйти легче.
Проволоку намечено резать не на участке где-то, а прямо у самой вышки,
вплотную. Наверняка часовой больше смотрит за зоной вдаль, чем под ноги
себе.
Их головы -- у самой травы, к тому же -- сумерки, они не видят своего
лаза, по которому сейчас поползут. Но он хорошо присмотрен заранее: сразу за
зоной вырыта яма для столба, в неё можно будет на минуту спрятаться; еще там
дальше -- бугорки для шлака; и проходит дорога из конвойного городка в
поселок. План такой: сейчас же в посёлке брать машину. Остановить, сказать
шофёру: заработать хочешь? Нам нужно из Старого Экибастуза подкинуть сюда
два ящика водки. Какой шофёрюга не захочет выпить?! Поторговаться: поллитра
тебе? Литр? Ладно, гони, только никому! А потом по дороге, сидя с ним в
кабине, прихватить его, вывезти в степь, там оставить связанного. Самим
рвануть за ночь до Иртыша, там бросить машину, Иртыш переплыть на лодке -- и
двинуться на Омск.
Еще немного стемнело. На вышках зажгли прожекторы, они светят вдоль зоны,
беглецы же лежат пока в теневом секторе. Самое время! Скоро будет смена и
приведут-поставят на ночь собак.
В бараках уже зажигаются лампочки, видно, как зэки входят с поверки.
Хорошо в бараке? Тепло, уютно... А сейчас вот прошьют тебя из автомата и
обидно, что -- лёжа, распростёртого.
Как бы под вышкой не кашлянуть, не перхнуть. Ну, стерегите, псы
сторожевые! Ваше дело -- держать, наше дело -- бежать!
А дальше пусть Тэнно сам рассказывает.
1. Еще много побегов предстоит Мише Хайдарову. Даже в самое мягкое
хрущёвское время, когда беглецы затаятся, ожидая легального освобождения, он
со своими безнадёжными (для прощения) дружками попытается бежать со
всесоюзного штрафняка Андзеба-307: пособники бросят под вышки самодельные
гранаты, чтобы отвлечь внимание, пока беглецы с топорами будут рубить
проволоку запретки. Но автоматным огнем их задержат.
2. В ноябре 1951 г. Воробьёв еще раз бежит с рабочего объекта на
самосвале, 6 человек. Через несколько дней их ловят. По наслышке в 1953 году
Воробьев был одним из [центровых бунтарей] Норильского восстания, потом
заточен в Александровский централ.
Вероятно, жизнь этого замечательного человека, начиная с его предвоенной
молодости и партизанства, многое бы объяснила нам в эпохе.
Глава 7. Белый котёнок
(Рассказ Георгия Тэнно)
"Я -- старше Коли, мне идти первому. Нож в ножнах у пояса, кусачки в
руках. "Когда перережу предзонник -- догоняй!"
Ползу по-пластунски. Хочется вдавиться в землю. Посмотреть на часового
или нет? Посмотреть -- это увидеть угрозу или даже притянуть взглядом его
взгляд. Так тянет посмотреть! Нет, не буду.
Ближе к вышке. Ближе к смерти. Жду очереди в себя. Вот сейчас
застрекочет... А может он отлично видит меня, стоит и издевается, хочет дать
мне еще покопошиться?..
Вот и предзонник. Повернулся, лёг вдоль него. Режу первую нить.
Освобождённая от натяга, вдруг клацнула перерезанная проволока. Сейчас
очередь?.. Нет. Может, мне одному только и слышно этот звук. Но сильный
какой. Режу вторую нить. Режу третью. Перебрасываю ногу, другую. Зацепились
брюки за усики перерезанной упавшей нити. Отцепился.
Переползаю метры вспаханной земли. Сзади -- шорох. Это -- Коля, но зачем
так громко? А, это портфель у него чертит по земле.
Вот и откосики основной зоны. Они наперекрёст. Перерезал их несколько.
Теперь лежит спираль Бруно. Перерезал её дважды, очистил дорогу. Режу нити
главной полосы. Мы, наверно, почти не дышим. Не стреляет. Дом вспоминает?
Или ему сегодня на танцы?
Переложил тело за внешнюю зону. А там еще спираль Бруно. В ней запутался.
Режу. Не забыть и не запутаться: тут еще должны быть внешние наклонные
полосы. Вот они. Режу.
Теперь ползу к яме. Яма не обманула, здесь она. Опускаюсь я. Опускается
Коля. Отдышались. Скорее дальше! -- вот-вот смена, вот-вот собаки.
Выдаёмся из ямы, ползём к холмикам шлака. Не решаемся оглядываться и
теперь. Коля рвётся скорей! поднимается на четвереньки. Осаживаю.
По-пластунски одолели первый холмик шлака. Кладу кусачки под камень.
Вот и дорога. Близ неё -- встаём.
Не стреляют.
Пошли вразвалочку, не торопясь -- теперь настал момент изобразить
бесконвойных, их барак близко. Срываем номера с груди, с колена -- и вдруг
из темноты навстречу двое. Идут из гарнизона в поселок. Это солдаты. А на
спинах у нас -- еще номера!! Громко говорю:
-- Ваня! А может, сообразим на пол-литра?
Медленно идём, еще не по самой дороге, а к ней. Медленно идём, чтобы они
прошли раньше, но -- прямо на солдат, и лиц не прячем. В двух метрах от нас
проходят. Чтоб не поворачиваться к ним спинами, мы даже почти
останавливаемся. Они идут, толкуют своё -- и мы со спин друг у друга срываем
номера!
Не замечены?!.. Свободны?! Теперь в посёлок за машиной.
Но -- что это?? Над лагерем взвивается ракета! другая! третья!..
Нас обнаружили! Сейчас погоня! Бежать!!
И мы не решаемся больше рассматривать, раздумывать, соображать -- весь
наш великолепный план уже сломан. Мы бросаемся в степь -- просто дальше от
лагеря! Мы задыхаемся, падаем на неровностях, вскакиваем -- а там взлетают и
взлетают ракеты! По прошлым побегам мы представляем: сейчас выпустят погоню
на лошадях с собаками на сворках -- во все стороны по степи. И всю нашу
драгоценную махорку мы сыпем на следы и делаем крупные прыжки. *(1)
Теперь надо посёлок обойти большим кругом по степи. Это берет много
времени и труда. Коля начинает сомневаться, правильно ли я веду. Обидно.
Но вот и насыпь железной дороги на Павлодар. Обрадовались. С насыпи
Экибастуз поражает рассыпанными огнями и кажется таким большим, каким мы
никогда его не видели.
Подобрали палочку. Держась за неё, пошли так: один по одному рельсу,
другой по другому. Пройдет поезд, и собаки по рельсам не возьмут следа.
Метров триста так прошли, потом прыжками -- и в степь.
И вот когда стало дышать нам легко, совсем по-новому! Захотелось петь,
кричать! Мы обнялись. Мы на самом деле свободны! И какое уважение к себе,
что мы решились на побег, осуществили его и обманули псарню.
И хотя все испытания воли только начинаются, а ощущение такое, что
главное уже совершено.
Небо -- чистое. Тёмное и полное звёзд, каким из лагеря оно никогда не
видно из-за фонарей. По Полярной мы пошли на северо-северо восток. А потом
подадимся правей -- и будем у Иртыша. Надо постараться за первую ночь уйти
как можно дальше. Этим в квадрат раз расширяется круговая зона, которую
погоня должна будет держать под контролем. Вспоминая весёлые бодрые песенки
на разных языках, мы быстро идём, километров по восемь в час. Но оттого, что
много месяцев мы сидели в тюрьме, наши ноги, оказывается, разучились ходить
и вот устают. (Мы предвидели это, но ведь мы думали ехать на машине!) Мы
начинаем ложиться, составив ноги кверху шалашиком. И опять идём. И еще
ложимся.
Странно долго не угасает зарево Экибастуза за спинами. Несколько часов мы
идём, а зарево всё стоит на небе.
Но кончается ночь, восток бледнеет. Днем по гладкой открытой степи нам не
только идти нельзя, нам даже спрятаться здесь нелегко: ни кустов, ни
порядочной высокой травы, а искать нас будут и с самолёта, это известно.
И вот мы ножами выкапываем ямку (земля твёрдая, с камнями, копать трудно
-- шириною в полметра, глубиною сантиметров в тридцать), ложимся туда
валетом, обкладываемся сухим колючим жёлтым караганником. Теперь бы заснуть,
набраться сил! А заснуть невозможно. Это дневное бессильное лежание больше
чем полсуток куда тяжелее ночной ходьбы. Всё думается, всё думается...
Припекает жаркое сентябрьское солнце, а ведь пить нечего, и ничего не будет.
Мы нарушили закон казахстанских побегов -- надо бежать весной, а не
осенью... Но ведь мы думали -- на машине... Мы изнываем от пяти утра -- и до
восьми вечера! Затекло тело -- но нельзя нам менять положение:
приподнимемся, разворачиваем караганник -- может всадник увидеть издали. В
двух костюмах каждый мы пропадаем от жары. Терпи.
И только во'т когда темнота -- время беглецов.
Поднялись. А стоять трудно, ноги болят. Пошли медленно, стараясь
размяться. Мало и сил: за весь день погрызли сухих макарон, глотнули
таблеток глюкозы. Пить хочется.
Даже в ночной темноте сегодня надо быть готовым к засаде: ведь, конечно,
всюду сообщили по радио, во все стороны выслали автомашины, а в омскую
сторону больше всего. Интересно: как и когда нашли наши телогрейки на земле
и шахматы? По номерам сразу разберутся, что это -- мы, и переклички по
картотеке устраивать не надо. *(2)
Идём не больше четырёх километров в час. Ноги ноют. Часто ложимся
отдыхать. Пить, пить! За ночь прошли не больше километров двадцати. И опять
надо искать, где спрятаться, и ложиться на дневную муку.
Показались будто строения. Стали к ним подползать осторожно. А это,
неожиданно в степи, валуны. Нет ли в их выемках воды? Нет... Под одним
валуном щель. То ли шакалы прорыли. Протиснуться в неё было трудно. А вдруг
обвалиться? -- раздавит в лепешку, да еще не умрёшь сразу. Уже холодновато.
До утра не заснули. И днём не заснули. Взяли ножи, стали точить о камень:
они затупились, когда копали яму на прошлой стоянке.
Среди дня -- близкий стук колёс. Плохо, мы -- около дороги, совсем рядом
с нами проехал казах, бормотал что-то. Выскочить нагнать его, может у него
вода? Но как брать его, не осмотрев местности -- может быть, мы видны людям?
