Воздух мгновенно насытился электричеством и сделался обжигающе-горячим.
Прокатилась мощная ударная волна. Пламя охватило кроны в радиусе
пятидесяти метров.
Ослепительно сияющий конус с поразительной точностью вошел в скалу,
и гладкий камень превратился в озеро жидкого огня.
Двое мужчин и женщина не вздрогнули, не шелохнулись. Их комбинезоны
раскалились добела, но спецматериал не загорелся. Не загорелась и плоть.
- Пора! - прокричала женщина сквозь рев пламени, и золотой луч
погас. Поток горячего воздуха с воем устремился в образовавшийся вакуум.
От перепада давления в кратере взбурлило озеро лавы.
Мужчина опустился на колено, словно к чему-то прислушиваясь. Затем
встал, кивнул остальным и совершил фазовый переход. Существо из плоти и
крови в одно мгновение превратилось в сверкающую хромированную статую.
Серебряная кожа идеально отражала голубизну неба, горящий лес и озеро
жидкого огня. Он погрузил руку в кипящую лаву, нагнулся, пошарил - и
встал. Казалось, рука, расплавившись, растекается по поверхности еще
одной серебряной фигуры - женской. Хромированная статуя мужчины вытащила
из бурлящего котла лавы хромированную статую женщины и отнесла ее туда,
где не плавился камень и не горела трава. Остальные проследовали за
ними.
Мужчина переключился в стандартный режим. Еще мгновение - и из
жидкого серебра возникла женщина - двойник той, коротко стриженной, что
прилетела на челноке.
- Где эта сукина дочь? - спросила та, что когда-то была известна
как Радаманта Немез.
- Ушла, - ответил мужчина (то ли брат-близнец, то ли мужской клон
Радаманты). - Они открыли последний портал.
Радаманта Немез поморщилась, сгибая и разгибая онемевшие пальцы.
- По крайней мере я убила мерзкого андроида.
- Нет, - покачала головой женщина, неотличимая от Немез. (Имени у
нее не было.) - Они улетели на катере "Рафаила". Андроид потерял руку,
но автохирург спас ему жизнь.
Немез кивнула и оглянулась на скалистый утес - с него все еще
стекала лава. Над рекой в отблесках пламени сверкала мономолекулярная
нить. Позади горел лес.
- Там было... не слишком приятно. Когда с корабля ударил луч, я не
могла пошевелиться. И потом не смогла совершить фазовый переход - вокруг
был камень. Требовалась огромная концентрация энергии. Долго я там была?
- Четыре земных года, - ответил второй мужчина, до сих пор
хранивший молчание.
Радаманта Немез подняла тонкую бровь - вопросительно, не удивленно.
- Центр знал, где я...
- Центр знал, где ты, - подтвердила женщина. Ее голос был точно
такой же, как у Немез. И выражение лица точно такое же. - И Центр знал,
что ты провалила задание.
Немез едва заметно усмехнулась:
- Значит, эти четыре года - наказание?
- Напоминание, - уточнил мужчина, вытащивший ее из камня.
Радаманта Немез переступила с ноги на ногу, словно проверяя
вестибулярный аппарат. Ее голос звучал ровно.
- Итак, почему вы пришли за мной сейчас?
- Девчонка, - коротко ответила другая. - Она вернулась. Операция
продолжается.
Немез кивнула.
Мужчина - тот, что спас Немез, - положил руку на ее костлявое
плечо.
- И учти: четыре года в камне - ничто по сравнению с тем, что тебя
ждет в случае повторного провала.
Мгновение Немез молча смотрела на него. Потом, синхронно - как в
балете - повернувшись спиной к шипящей лаве и ревущему пламени, все
четверо, шагая в ногу, двинулись к челноку.
На пустынной планете Мадре-де-Диос, на высокогорном плато
Льяно-Эстакадо [Llano Estacado - оливковая роща (исп.).], названном так
из-за колонн атмосферных генераторов, понатыканных через каждые десять
километров, отец Федерико де Сойя готовился к ранней мессе.
Нуэво-Атлан - небольшой городок (сотни две вахтеров работают по
контракту, несколько десятков обращенных мариан пасут коргоров на
ядовитых свалках), и отец де Сойя точно знал, сколько прихожан будет на
утренней мессе: четверо. Старая вдова Санчес, которая, если верить
слухам, шестьдесят два года назад во время песчаной бури убила своего
мужа; близнецы Перелл - они почему-то ходили именно сюда, в эту старую
полуразрушенную церковь, хотя в поселке шахтеров была новая, с
кондиционерами; и загадочный старик с безобразными шрамами на лице - он
всегда молился на самой дальней скамье и ни разу не подошел к причастию.
Бушевала песчаная буря - здесь всегда бушевала песчаная буря, - и
последние тридцать метров от своей глинобитной хижины до ризницы отец де
Сойя бежал бегом, накинув на голову прозрачный фибропластовый капюшон.
Требник он засунул поглубже в карман, чтобы не засыпало песком. Впрочем,
это не помогало. Каждый вечер, когда он снимал сутану и вешал на крючок
шапочку, на пол красным водопадом сыпался песок, словно крупинки
засохшей крови из разбитых песочных часов. И каждое утро, когда он
открывал требник, песок скрипел между страницами и оседал на пальцах.
Священник вбежал в ризницу и задраил за собой герметичную
переборку.
- Доброе утро, отец, - поздоровался Пабло.
- Доброе утро, Пабло, мой самый верный министрант.
На самом-то деле, как мысленно поправил себя священник, Пабло - его
единственный министрант. Простой мальчуган - "простой" в старинном
смысле слова - честный, недалекий, открытый, преданный, дружелюбный.
Пабло помогал де Сойе служить мессу: в обычные дни - в шесть тридцать
утра и по воскресеньям дважды, хотя в воскресенье на утреннюю мессу
приходили все те же четверо, а на вечернюю - полдюжины шахтеров.
Мальчик кивнул и заулыбался - улыбка на мгновение исчезла, пока он
просовывал голову в свой свеженакрахмаленный стихарь, а затем появилась
вновь.
Отец де Сойя пригладил свои темные волосы и подошел к высокому
шкафу, где хранилось облачение. Песчаная буря пожирала рассветные лучи,
и утро было темное, как ночь в горах. В пустой холодной комнате светила
только одна тусклая лампа. Де Сойя преклонил колени, помолился -
привычно, но горячо, - и начал одеваться.
Двадцать лет отец капитан де Сойя - Федерико де Сойя, командир
факельщика "Бальтазар", - носил мундир. Тогда единственными символами
его священнического служения были крест и жесткий белый воротничок. Ему
доводилось надевать боевую пластокевларовую броню, скафандр, тактический
шлем - все, что положено капитану факельщика, но ничто не было ему
внутренне ближе, чем это скромное облачение приходского священника.
Четыре года назад отца капитана де Сойю разжаловали и списали из Флота.
За эти годы он вновь обрел свое истинное призвание.
За его спиной в маленькой комнате суетился Пабло - мальчик снял
свои грязные грубые башмаки и переобулся в дешевые фибропластовые туфли
- мать велела ему надевать их только на мессу.
Отец де Сойя поправил облачение. Сегодня, вознося молитву над
дарами, он принесет бескровную жертву во искупление грехов вдовы... или
убийцы... и старика со шрамами на последней скамье.
Пабло, улыбаясь, подскочил к священнику. Де Сойя положил руку ему
на голову, пытаясь пригладить волосы и заодно передать мальчику свое
спокойствие. Затем обеими руками он взял чашу и тихо сказал: "Пора".
Пабло, чувствуя торжественность момента, перестал улыбаться и первым
шагнул к двери в алтарную часть.
Де Сойя сразу заметил, что сегодня в часовне пять человек. Не
четыре. Прихожане стояли, приклонив колени на своих привычных местах, но
был и еще кто-то, пятый, - его высокая фигура едва виднелась в глубине
маленького нефа сбоку от двери.
Присутствие незнакомца беспокоило отца де Сойю, и ему все никак не
удавалось полностью сосредоточиться на таинстве, частью которого был он
сам.
- Dominus vobiscum [Господь с вами (лат.).], - произнес отец де
Сойя.
Вот уже более трех тысяч лет - он верил - Господь действительно был
с ними... с ними со всеми.
- Et cum spiritu tuo... [И со духом твоим (лат.).]
Пабло эхом повторил его слова, а священник слегка повернул голову:
вдруг пламя, свечей выхватило высокую, худощавую фигуру во мраке нефа?
Нет. Безнадежно.
Во время евхаристической молитвы отец де Сойя забыл о таинственном
незнакомце, сейчас он видел только гостию, которую, держа в негнущихся
пальцах, возносил над алтарем.
- Hoc est enim corpus meum [Сие есть тело Мое (лат.).], - отчетливо
произнес иезуит, ощущая всю силу этих слов и моля - в десятитысячный
раз, - чтобы его Господь и Спаситель в милосердии Своем омыл его от тех
беззаконий, что совершил он, капитан Флота [Имеется в виду литургическая
молитва, произносимая священником перед пресуществлением даров: "Омой
меня, Господи, от беззакония моего и от греха моего очисти меня".].
К причастию пошли только близнецы Переллы. Как всегда.
- Corpus Christe [Тело Христово (лат.).], - произнес де Сойя,
протягивая им гостию. Он боролся с желанием бросить взгляд на
таинственную фигуру в тени.
Месса закончилась почти в полной темноте. Вой ветра заглушил
завершающую молитву и ответное "аминь". Электричества в часовне не было
- здесь никогда не было электричества, - и десяток мерцающих свечей не
мог разогнать мрак. Отец де Сойя благословил паству, отнес чашу в темную
ризницу и поставил ее на малый алтарь. Пабло вбежал следом, скинул
стихарь и натянул анорак.
- До завтра, отец.
- Да, спасибо, Пабло. Не забудь...
Поздно. Мальчишка уже выскочил из церкви и помчался к мельнице - он
работал там вместе с отцом и дядьями. В неплотно прикрытую дверь
мгновенно просочился красный песок.
Будь все, как обычно, отец де Сойя должен был бы сейчас снять
облачение и убрать его в шкаф. Позже, днем, он отнес бы одежду домой и
привел в порядок. Но сейчас он медлил. Почему-то ему казалось, что
облачение еще пригодится, будто это - пластокевларовая боевая броня и он
сейчас не на Мадре-де-Диос, а на борту факельщика, в битве в Угольном
Мешке.
Высокая фигура остановилась у входа в ризницу. Отец де Сойя молча
ждал, борясь с желанием осенить себя крестным знамением, схватить святые
дары и выставить их перед собой как щит - от вампира или от дьявола.
Ветер за стенами церкви застонал как баньши.
Незнакомец шагнул вперед, и свет лампы упал на его лицо. И де Сойя
узнал капитана Марджет By, адъютанта адмирала Марусина, командующего
Имперским Флотом. И второй раз за это утро де Сойя мысленно поправил
себя - не капитана, теперь уже адмирала Марджет By на ее воротнике
поблескивали адмиральские шевроны.
- Отец капитан де Сойя? - спросила Марджет By.
Иезуит медленно покачал головой. На этой планете, где в сутках
всего двадцать три часа, было всего семь тридцать утра, но он уже
чувствовал себя бесконечно усталым.
- Просто отец де Сойя, - ответил он.
- Отец капитан де Сойя, - повторила адмирал By, и на этот раз в ее
голосе не было вопроса. - Вы вновь призваны на действительную военную
службу. У вас десять минут на сборы.
Федерико де Сойя вздохнул и закрыл глаза. Он чуть не плакал. "Прошу
тебя, Господи, Отче, да минует меня чаша сия". Когда он открыл глаза,
чаша по-прежнему стояла на алтаре, а адмирал By по-прежнему выжидающе
смотрела на него.
- Есть, - тихо ответил он и медленно, бережно начал снимать свое
облачение.
На третий день после смерти и погребения Папы Юлия Четырнадцатого в
саркофаге началось движение. Тончайшие пуповины и чуткие зонды
скользнули в сторону и исчезли. Сначала человек, лежавший на каменной
плите, казался безжизненным, только поднималась и опадала грудная
клетка, затем он вздрогнул, застонал и - долгие, томительные минуты
