Наташи перед своим сыном.
- Отец и словом не обмолвился на этот счет.
- Знаешь, чем занимался его дедушка? Батрачил в небольшой деревушке в
Па-де-Кале и, как тогда говорили, "ходил" по фермам. Каждый год гам бы-
вала ярмарка, где слуг выбирали, как скот. Он не умел ни читать, ни пи-
сать.
- Зачем ты рассказываешь мне все это?
- Чтобы помочь тебе разобраться. Его сын благодаря упорству и стипен-
дии стал адвокатом, но жену нашел в той же среде - официантку-бельгийку.
Андре начинал понимать, что скрывается за словами матери.
- Как ты думаешь, почему твой дедушка стал пить? Ведь свою карьеру,
еще стажером, он начал блестяще. Но, обретя самостоятельность, не нашел
ни в себе, ни вокруг необходимых сил. Он пришел слишком издалека, остал-
ся без корней. Вот в такой атмосфере подавленности и вырос твой отец. -
Не представляю бабушку подавленной.
- Да у нее вообще нет никаких амбиций, что и доказывает вся ее жизнь.
А твой отец пытался выкарабкаться. Он выбрал медицину, не знаю почему,
может быть, потому, что у маленьких людей профессия врача наиболее прес-
тижна, особенно в деревне, где доктор - нечто вроде Бога-Отца.
Что за нудное брюзжание! Неужели даже она не замечает, что глаза ее
сына темнеют от гнева?
Андре еле сдерживался: ему хотелось встать и молча уйти в дом. Но как
ни странно, мать никогда раньше не вселяла в него столько жалости.
Сама не замечая того, она проявляла свою слабость. Сейчас перед ним
была не мать, а просто женщина, которая чувствовала себя задетой и защи-
щалась любыми средствами.
Она пускала в ход все подряд, без разбору, не понимая, что, пытаясь
унизить мужа, унижает себя.
- Когда мы познакомились с ним на медицинском факультете, я была мо-
лода, верила в жизнь. Он же, замкнутый, редко общался с людьми.
Она долго молчала, унесенная воспоминаниями, которые побаивалась вос-
крешать.
- Трудно объяснить, что же все-таки произошло. Один мужчина, студент,
ухаживал за мной, и я знала, что он действительно любит меня. Он учился
на курс старше твоего отца.
Неистовый, удивительно талантливый, он играл на рояле и гитаре, сочи-
нял забавные песенки, которые ходили по факультету.
Я могла выйти и за него замуж. Но, признаюсь, колебалась: слишком уж
привязалась к нему. Твой отец знал это. Они были друзьями, и мы встреча-
лись каждый день... Я тебе надоела?
Он не решился сказать ей, что пора бы уже закончить монолог.
- Рано или поздно ты и так все узнал бы. Его фамилия Каниваль; их
семья владела виноградниками в предместьях Бордо. Твой отец учился с
грехом пополам, Каниваль сдавал экзамены играючи.
Она прикурила от золотой зажигалки, подарка Наташи.
- Остальное мужчине трудно понять. Я очень любила твоего отца. Он был
хорошим товарищем, но своей робостью вызывал жалость. Я тоже жалела его.
Я и сегодня не знаю, вправду ли он влюбился в меня или просто хотел
взять верх над Канивалем.
Он убедил меня, что я нужна ему, что без меня он не сможет продолжать
столь трудную для него карьеру.
- Ты считаешь, что это нужно?
- Что?
- Все мне рассказывать?
- Ты должен знать, Андре. Я вижу, как ты смотришь на меня последнее
время, и имею право защищаться.
- Но тебе никто не угрожает.
- Ты находишь? Первый муж Наташи тоже говорил, что не угрожает ей.
Тем не менее он достиг своей цели: все в Лондоне, да и везде, продолжают
считать его безупречным джентльменом.
- Отец никогда...
- Позволь мне все-таки закончить, нравится тебе это или нет. Я решила
дойти до конца в надежде открыть тебе глаза, даже если ты рассердишься
на меня.
Никогда еще он не видел ее такой агрессивной и в то же время жалкой.
Ее защита, коль скоро она утверждала, что защищается, выглядела неуме-
лой, вызывая у него сострадание и гнев.
- Как говорят в двадцать лет, выбирать надо было одного. Видимо, в
каждой женщине есть что-то от доброго самарянина [9], именно потому я в
конце концов и выбрала слабейшего за его слабость, наивно вообразив, что
возле него мне будет отведена особая роль.
В ее глазах сквозила ирония.
- Твой отец-дантист. А знаешь, кем стал Каниваль? Андре покорно ждал.
- Он тоже не закончил медицинский факультет. Бросил в двадцать четыре
года по разным причинам. На прошлой неделе он был в Канне, а на этой по-
сетит Ниццу и Монте-Карло. Он немного изменил фамилию и зовется теперь
Жан Ниваль.
Его фотографии, увеличенные до огромных размеров, смотрели со всех
сторон. Один из популярнейших певцов, он сам сочинял свои песни, и сло-
ва, и музыку. У Андре, в мансарде тоже было несколько пластинок Ниваля.
- Ты виделась с ним? - жестко спросил он.
- К чему этот вопрос?
- Ни к чему. Просто так. Ты виделась с ним? Она только что говорила о
Ницце, о Монте-Карло. Он представил себе певца, выходящего украдкой от
мадам Жанны, в то время как мать кончает одеваться. Он помрачнел, разоз-
лился.
- И что тебе это даст?
- Ничего. Я только спросил.
- Ладно. Я хочу, чтобы ты знал, чем была моя жизнь с твоим отцом. На
другой день после свадьбы мы уже сидели без гроша, и нам пришлось жить у
его родителей, где с утра до вечера свекровь напоминала мне, что я гам
лишняя.
Когда я забеременела, началась настоящая травля, и мы сняли на набе-
режной Турнель двухкомнатную квартирку без водопровода и газа, с окнами
на стену.
Твой отец бросил медицину, но не потому, что стремился быстрее зара-
батывать себе на жизнь - он понимал: ему не сдать экзамены. Теперь ты
видишь, что есть правда, которую надо знать?
Почему у него не хватило мужества крикнуть ей:
- Мама, мне еще нет и семнадцати! Моя жизнь только начинается. Впер-
вые у меня было свидание с девушкой. Ну почему ты не замолчишь? Почему
хочешь все испортить?
Подавленный, он предпочел бы ничего не слышать, но каждое слово вре-
залось в память, и он не сомневался навсегда.
- Я, как могла, старалась помочь ему. Доказательства? Когда в доме не
оставалось ни гроша и ни крошки съестного, я отправлялась к отцу за
деньгами, заранее зная, что он скажет:
- Сама выбирала, дочка.
Но я знала также, что в конце концов он достанет из кассы купюру и,
пожав плечами, протянет мне.
Потом мы переехали в Канн - старый дантист ушел на пенсию. Ты был еще
совсем маленький, и я сама занималась тобой, что не мешало мне быть и
служанкой, и ассистенткой, быстро надевая белый халат, когда в дверь
звонил пациент.
Но я не жаловалась. Я была счастлива, по крайней мере так мне каза-
лось. Я чему-то служила. Твой отец считал мое самопожертвование вполне
естественным, и ему в голову не приходило спросить, не устала ли я. В
моей жизни была цель, существование мое имело смысл. Кому, по-твоему,
пришла мысль открыть кабинет поэлегантнее и поискать новую клиентуру?
Тебе ответят, что мне: из честолюбия, чтобы жить на вилле, иметь служан-
ку, носить модные платья.
Неправда! Это твой отец хотел утвердиться в жизни, доказать себе, что
его карьера удалась.
Да, я получила виллу. У меня появилась Ноэми, появилось свободное
время, возможность не носить по году одно и то же платье.
Только вот у нас с отцом не стало, если так можно выразиться, контак-
та, разве что за столом.
Она все более оживлялась, говорила отрывисто.
- Не я, а он приглашал своих друзей-врачей. Он таскал меня каждое
воскресенье на яхту к Поцци, где я должна была развлекать разговорами
его мерзкую жену, пока мужчины ловили рыбу в море у островов. Это он.
- Хватит, мама, - бросил Андре, вставая.
- Думаешь, я лгу?
- Ничего я не думаю. Извини, но я не хочу больше слушать.
- Воображаешь, что я сержусь на твоего отца?
- Я вообще ничего не воображаю.
- Неужели ты не понимаешь, Андре, что должен знать?
Она подошла к нему, худенькая и трогательная в своем бикини, положила
руки ему на плечи.
- Я не хочу терять сына. Ведь ты, - умоляю, пойми, - единственное,
что осталось в моей жизни. Казалось, он сдался.
- Понимаю, ма.
- Ты действительно понимаешь меня? Понимаешь, что моя жизнь потеряла
всякий смысл, и если я цепляюсь за Наташу...
Она припала головой к его груди; он попытался высвободиться.
- Не будь строг ко мне, Андре. Сперва узнай все.
Что он мог ей ответить? Он чувствовал себя неуклюжим, инертным, и его
волнение оставалось чисто поверхностным. Оно рассеется, как только она
его отпустит.
- Не плачь, ма.
- Не бойся. Это хорошие слезы, они несут облегчение Она обхватила его
руками и прижалась к нему еще сильнее, но тут из окна гостиной до них
донесся голос Нозми. - К телефону, мадам.
Они не слышали звонков, вернее, те смешались с шумом бульвара Карно.
- Кто?
- Мадам Наташа.
Она отстранилась от него и, прежде чем уйти, вздохнула:
- Видишь!
Он не стал подниматься на чердак, а взял мопед и гонял по городу до
половины девятого. Когда он вернулся, родители, серьезные и молчаливые,
были уже за столом.
Мать надела платье, сделала прическу, накрасилась, стерев с лица все
следы переживаний в саду.
- Опаздываешь, - рассеянно заметил отец.
- Извини.
И по привычке, усаживаясь на свое место, спросил:
- Что едим?
Ночью ветер переменился, и утром сильный мистраль раскачивал ветви
деревьев и ставни домов. В комнате было мрачно, и Андре не хотелось про-
тягивать руку, чтобы зажечь лампу в изголовье. Не хотелось и вставать,
начинать воскресный день.
Накануне вечером он не занимался. Запершись в мансарде, он яростно
манипулировал электрическими автомобильчиками, снова и снова ставя "Eine
kleine Nachtmusik".
Время от времени, когда казалось, что на лестнице раздаются шаги, он
подозрительно поворачивался к дверям, готовый спрятаться в свою ракови-
ну, но никто не поднимался.
Ни отец, ни мать из дома не выходили. Он не знал, что они делают, и
ему удалось, уже довольно поздно, пробраться к себе незамеченным.
Сегодня они тоже никуда не собирались. Отец, конечно, уже спустился
вниз в пижаме и халате - раз в неделю он выходил в таком виде, иногда
прогуливаясь по саду или просто отдыхая на скамеечке.
Он бродил, не зная, как убить время, поглядывая на окна второго этажа
- не встала ли жена. Она же, выбравшись наконец из постели, не спешила с
туалетом.
По бульвару Карно бежали машины; горожане отправлялись в горы, а оби-
татели глубинки - на берег моря. Когда-то, очень давно - Андре еще не
было и восьми - они относились к первым. Они только что обзавелись маши-
ной и по воскресеньям уезжали куда глаза глядят, ради удовольствия
ехать, останавливаясь на постоялых дворах или у реки.
Отец даже купил спиннинг, и два года подряд они искали речушку, где
водилась форель, но он так ничего и не поймал.
Домой они возвращались усталые, почти всегда в плохом настроении, и
поскольку служанки у них не было, - в то время семья еще жила на
Эльзасском бульваре неизменно ужинали ветчиной, салатом, сыром и фрукта-
ми.
Об этих поездках Андре хранил не лучшие воспоминания. Впрочем, такие
же остались у него чуть ли не обо всех воскресеньях, словно в этот день
жизнь как бы выпадала из течения времени.
Он забыл спросить у Франсины, что она делает по воскресеньям, и зада-
вал себе этот вопрос, свернувшись калачиком в постели под одной просты-
ней: ему всегда было жарко.
Он плохо представлял себе семейство Буадье, зажатое в потоке машин на
шоссе или томящееся в очереди на обед в каком-нибудь более или менее
приличном ресторане.
Ходят ли они вместе в кино по утрам, как Бары зимой по воскресеньям?
Впрочем, мальчишки еще маленькие, и, возможно, они все остаются дома.
Он не представлял себе доктора Буадье в халате. Скорее всего, в выхо-
дной день тот в своем кабинете с распахнутой настежь дверью приводит в
порядок бумаги или готовит доклад.
Дочь его, как и по вечерам, наверно, включает музыку, читая книгу в
