Андре содрал малиновую обивку из велюра, оставив лишь бледно-синий под-
бой.
- Все в порядке?
- Нормально.
- Как съездил в Ниццу?
Андре боялся прямого вопроса - вдруг кто догадается о случае на улице
Вольтера, и вот этот вопрос действительно прозвучал, хотя стыдливо и ро-
бко.
- Никого не встретил?
Люсьен Бар все-таки сел в кресло, попыхивая тоненькой сигаркой, кото-
рую приберегал на вечер: днем, в кабинете, он не мог пускать дым в лицо
клиентам. Не курил он и в гостиной: запах сигар приводил жену в ужас.
- Франсину.
- Франсину Буадье?
- Да. Она выходила из школы на улице Паради. Школа языков и бухгалте-
рии.
- Знаю. Ее отец рассказывал мне.
Неужели он пришел сюда, наверх, с какой-то задней мыслью? Что его еще
интересовало, кроме дочери друга? Во всяком случае, Люсьен Бар, каза-
лось, испытал облегчение, когда разговор ушел в сторону. Он помолчал с
отрешенным видом.
- Если не считать ужин у нас зимой и ответный у них три недели назад,
последний раз я видел Франсину, когда ей было всего несколько месяцев.
Он снова помолчал, думая о своем.
- А ведь раньше мы дружили с ее отцом. Он был сыном деревенского вра-
ча то ли в Ньевре [4], то ли в Центральном массиве [5], точно не помню.
Когда его отец умер, он оказался без средств и несколько месяцев жил у
нас в доме, в одной комнате со мной.
Почему вдруг Люсьен Бар вспомнил прошлое? Андре был польщен и в то же
время раздосадован. Он не любил, когда его вынуждали думать о том, что
не имело к нему отношения. Может быть, чувствовал в этом угрозу своему
спокойствию? Или воспринимал это как еще одну слабость отца, которому
хотелось выговориться?
Одно дело мать, не умолкавшая за столом ни на минуту: это несерьезно
- ничего личного. Она вносила в дом лишь отражение внешнего мира, обра-
зы, которые каждый безотчетно ловит на улице, или истории, вычитанные в
газетах.
С отцом было иначе, и Андре не знал почему. Отец не раскрывал душу,
не откровенничал. Он произносил фразы вроде бы бессвязные, но которые -
так казалось сыну - обнажали подоплеку его тревог.
- Овдовев за несколько лет до того, он вел скромную трудовую жизнь
деревенского врача. Мы с Эдгаром заканчивали лицей, когда пришла телег-
рамма с сообщением, что его отец повесился в саду на яблоне.
Андре не понимал, зачем отец это рассказывает. История была явно не
из тех, которые беспричинно возникают из прошлого. С чего вдруг отец
стал откровенничать с ним о людях, которых юноша едва знал?
- Мы так никогда и не узнали мотивы его поступка.
Позже Эдгар утверждал, что с повесившимися так и бывает. Большинство
самоубийц оставляют письма, объясняя свое решение. Повесившиеся - ред-
ко... Я думаю, не подтолкнула ли Буадье эта неожиданная необъяснимая
смерть избрать именно невропатологию, а не что другое.
Он замолчал, поискал пепельницу, чтобы притушить сигару, но нашел
только блюдце. Встав, снова уже не сел. По его поведению и жестам
чувствовалось, что он не у себя. Он был у сына, который по-прежнему си-
дел на полу, скрестив руки на коленях.
- Я тебе мешаю?
- Что ты, папа!
- Эдгар говорил, что у нее такой же характер, как у матери.
- У Франсины?
- Да. Он много рассказывал о ней, когда мы были у них. Госпожа Буадье
- дочь профессора Венна, первого невропатолога Франции и, может быть,
всей Европы. Он возглавлял неврологическое отделение в Сальпетриере,
три-четыре года назад вышел на пенсию, но до сих пор со всего мира к не-
му приезжают консультироваться.
Изредка поглядывая на отца, Андре Бар чувствовал растущее в том сму-
щение. Зачем он пришел? Зачем оставил мастерскую, где ему, в своей сти-
хии, так хорошо? И что за словоохотливость, потребность в бесполезных
фразах.
Андре чуть было не выпалил:
- Меня интересует Франсина, а не ее родители и родственники.
Какое ему дело до самоубийцы из Ньевра или Центрального массива; про-
фессор-пенсионер, такой знаменитый и энергичный, несмотря на возраст,
тоже его не интересовал.
- Ты ничего не слышал?
- Нет.
- По-моему, хлопнула дверь.
- Наверно, мама все-таки решила уйти.
- Поехала к Наташе.
И снова молчание, уже более продолжительное. Молчания Андре боялся
больше, чем разговоров.
- Прости, что помешал... На чем же я остановился? Ах да! Мы говорили
о Франсине, и мне вспомнилось, что я знал ее отца и Колетту, - когда им
было примерно столько же, сколько их дочери сейчас.
- Она была красивая?
- Колетта? Похожа на Франсину. Очень привлекательная. И удивительно
способная: если мне не изменяет память, она подготовила диссертацию по
английской литературе, а вот защитила или нет - не знаю: потерял их из
виду.
И опять тишина, которая теснила грудь, словно таила в себе какое-то
скрытое значение.
- Что я хотел сказать... Мы не виделись много лет. Когда мы были сту-
дентами, он даже не бегал за ней. Еще полгода назад я не подозревал, что
они живут в Ницце, в двадцати километрах от нас.
Он робко улыбнулся, словно извиняясь за свои разглагольствования.
- Мне уйти?
- Да нет. Ты хотел что-то сказать.
- Теперь и не знаю. Следовало бы подумать о людях, об их судьбе...
Эдгар Буадье, например, будь у него такое желание, был бы сейчас профес-
сором медицины в Париже, где, без сомнения, унаследовал бы должность и
репутацию своего тестя.
Андре, скорее из жалости, спросил:
- Почему же он не остался в Париже?
- Видимо, боялся упреков, что получил место только благодаря же-
нитьбе. А потом, человек он был жесткий, принципиальный, всегда говорил
правду в глаза, и жизнь в официальных кругах была бы для него просто не-
выносимой. На своей клиентуре он приобретает не меньший опыт, чем если
бы подвизался в какой-нибудь крупной больнице.
Это прозвучало фальшиво. Фальшиво не в прямом смысле слова, но Андре
был убежден, что отец, едва шевеля губами, произносит фразы, лишь отда-
ленно связанные с его подлинными заботами.
- Он прекрасный человек. И надеюсь, счастлив, если, конечно, есть
по-настоящему счастливые люди... Я отнимаю у тебя время.
- Я сейчас пойду спать.
- Кажется, Франсина обожает мать?
- Мне она больше рассказывала об отце. Она изучает стенографию и бух-
галтерию, чтобы получить место у него в канцелярии.
Теперь заговорил Андре, чему и сам удивился.
- Она хотела заняться медициной, стать его помощницей, но вбила себе
в голову, что никогда не сдаст экзамены на бакалавра. Говорит, что не
способна к учению.
Он покраснел: ишь разоткровенничался!
- Ее мать была умницей и могла бы сделать карьеру. Но вышла замуж,
предпочла жизнь домохозяйки, посвятив себя дому и детям, - монотонным
голосом закончил отец, направляясь к двери.
- Надеюсь, и она счастлива... Внизу явно хлопнула дверь-мать верну-
лась.
Он спустился по лестнице, словно опасался быть застигнутым в мансар-
де. Андре поставил пластинку, дал полную громкость, а десять минут спус-
тя бросился на постель и мгновенно заснул.
Если ему что и снилось, утром он не мог вспомнить. Он просыпался сам,
в шесть часов, и неуверенным шагом, как лунатик, шел под душ. Одновреме-
нно с ним вставала только Ноэми, но когда он спускался вниз, на кухне
еще никого не было, и все ставни на первом этаже оставались закрыты.
Потом, в половине седьмого, поднимался отец; он тихо проскальзывал в
ванную, куда с вечера, чтобы утром не будить жену, относил одежду.
Вилла называлась "Орше" - а почему - не знал никто, разве что те, кто
строил ее в начале века, - и представляла собой внушительное здание с
большими светлыми комнатами и прекрасной лестницей из белого мрамора.
Квадратная, бледно-розовая, со светло-серыми углами и наличниками,
она высилась посреди сада, казавшегося чуть ли не парком.
Прежде чем завестись, два-три раза чихнул мотор, скрипнули ворота, и
Андре выехал на бульвар Карно, где полуобнаженные ветви деревьев всегда
наводили его на мысль о живых существах. Одно время он даже находил в
них что-то сексуальное, почти непристойное.
Вот и Круазетт; он спускался на пляж, где напротив больших отелей ра-
бочие граблями разравнивали песок, как садовники разравнивают гравий на
аллеях.
Андре раздевался и бросался в воду; в это время, кроме него, в двад-
цати-тридцати метрах, обычно купался лишь один человек, какой-то англи-
чанин; он не знал его имени и никогда с ним не разговаривал.
Правда, изредка они устраивали нечто вроде соревнования, заплывая так
далеко, насколько хватало сил, до потери дыхания, а потом, издали, обме-
нивались легкой улыбкой.
Белая яхта, едва покинув порт, разворачивала паруса; "Электра" выхо-
дила в море рано утром, в любую погоду, и возвращалась лишь на закате. В
семь часов Андре был уже дома и, приоткрыв дверь кухни, бросал служанке:
- Завтракать, Ноэми!
- Сейчас, господин Андре.
- Отец спустился?
- Давно в столовой и, наверно, кончает пить кофе.
Андре наклонялся, и отец, по обыкновению, целовал его в лоб, едва ка-
саясь волос губами.
- Доброе утро, папа.
- Доброе утро, сын. Вода теплая?
- Почти горячая.
Ни тот, ни другой не сделали и намека на вчерашний разговор. Начинал-
ся новый день. Отец вставал из-за стола и в свой черед пешком уходил на
Круазетт, где проводил весь день за матовыми окнами, занимаясь больными
зубами пациентов.
- Мама хорошо спала?
- Неплохо.
Мать жаловалась на бессонницу и каждый вечер принимала снотворное; по
утрам она час-другой валялась в постели, прежде чем обрести жизнеспособ-
ность.
Часов в девять-десять - как когда - она завтракала в будуаре с балко-
ном, смежным с ее комнатой, откуда за крышами открывался залив.
Андре уходил в лицей, не повидав ее. За завтраком яйца, четыре-пять
тостов с джемом, два больших стакана молока - он повторял химию.
Казалось, утреннее солнце, морской воздух, голубая вода, в которой он
вдоволь наплавался, сняли вчерашние заботы, рассеяли хандру, страх, ов-
ладевшие им с тех пор, как он покинул небольшой уютный бар на улице
Вольтера.
Какое ему дело до всего этого? И до деревенского врача, повесившегося
на яблоне? И до доктора Буадье, который практиковал в Ницце, а не подви-
зался в должности профессора медицины в Париже?
Все это жизнь других людей, а у него - своя собственная.
- Что на обед, Ноэми?
- Отбивные, господин Андре.
- Мне пять штук, если маленькие; если большие - четыре.
И снова, проезжая по аллее, потом по авеню, жужжал мопед, словно жук
на солнце.
Он, наверно, никуда бы и не поехал, если бы за обедом мать не смотре-
ла на него с любопытством и беспокойством еще большим, чем накануне ве-
чером.
- Сегодня утром плавал?
Что за вопрос! Знает ведь, что он ездит на пляж каждое утро.
- Конечно.
- Вода не холодная?
- Ты забываешь, что уже май.
Она начинала купаться лишь с наступлением июньской жары.
- Тебе не бывает не по себе одному на огромном пляже?
С чего вдруг столь необычные вопросы? Отец тоже не скрыл своего недо-
умения и удивленно поглядывал на жену. Может, выпила накануне? Такое
случалось, когда она ходила к Наташе и они вместе проводили вечер.
Наташа, женщина сорока пяти лет, еще привлекательная - в молодости,
по слухам, ослепительная красавица - была хорошо известна среди той пуб-
лики, которая немало времени проводила на роскошных виллах Верхнего Кан-
на, Калифорнии или Мужена.
Одни называли ее Натали, другие, более близкие, Наташей.
Была ли она из русских? Возможно. Смуглая, со светло-голубыми, почти
прозрачными глазами цвета тех шариков, которыми Андре играл еще три-че-
тыре года назад, она оставалась стройной и гибкой, не жалея времени на
массаж и салоны красоты.
Поговаривали, что она несколько раз меняла мужей, один из которых был
английским лордом; теперь же она звалась г-жой Наур, но не по новому му-
