кресле гостиной, а мать хлопочет на кухне и присматривает за мальчишка-
ми.
Он сожалел, что ничего этого не знает, что не может мысленно следо-
вать за Франсиной. Казалось, там, на бульваре Виктора Гюго, все должно
быть совсем не так, как у них.
Есть ли у них друзья, подруги, которые приходят поболтать днем и ос-
таются на ужин?
У него складывалось впечатление, что несколько дней назад и, главным
образом вчера, он потерял свои ориентиры. Он остерегался устоявшихся
представлений о людях и явлениях, пытаясь оставаться свободным и объек-
тивным. Отец, мать, семья, родственники, друзья не были для него персо-
нажами из книжки с картинками.
О каждом у него сложилось свое, невыраженное мнение, которое он мог
изменить в любой момент.
Теперь же все поставлено под сомнение, деформировано, как лицо матери
в зеркальном шкафу г-жи Жаме, портнихи из Рошвиля.
Он помнил, что испытывал тогда разочарование, смутную тоску, нелов-
кость. Это была его мать и в то же время не совсем она. Нечто непонятное
ему искажало ее образ, и он досадовал на себя, потому что смотрел на не-
го другими глазами.
Та же неловкость тяготела над ним и сейчас. Он ни о чем не спрашивал,
ничего не пытался узнать. Они сами по очереди приходили к нему, упорно
желая исповедаться.
Все началось задолго до этого четверга, просто раньше они только под-
ступались к этому.
Он не всегда и не сразу понимал, что скрывалось за безобидными заме-
чаниями.
- Мама ушла?
- Часа два назад.
- Ей звонили?
Имя Наташи не произносилось, но филигранно вписывалось в разговор,
приобретая особое значение. От частого и, может быть, преднамеренного
упоминания о ней присутствие ее становилось почти осязаемым.
- Отец на антресолях?
- Кажется, да.
- Скоро он там и есть будет.
Она ни за что не хотела, чтобы Андре походил на отца.
- Почему ты не застегиваешь воротник рубашки?
- Она мне уже мала, ведь у меня крупная шея, как у папы.
- Что бы ты ни говорил, сложение у вас разное: он весь в ширину, а ты
- в длину.
- Но затылок и плечи у нас одинаковые.
- В твоем возрасте, как это ни странно, он был худощав. Он никогда не
занимался спортом, никогда в жизни не двигался, разве что вокруг зубов-
рачебного кресла. - Но бабушка тоже...
- Ты защищаешь Баров?
Но бывали и другие воскресенья. Прогулки на машине сменились прогул-
ками на яхте Поцци, с кем они подружились - Андре не знал каким образом
- в Канне.
Кардиолог Леонар Поцци обосновался в доме на Круазетт, где теперь у
отца был кабинет. Не исключено, что именно из-за Поцци он туда и переб-
рался.
Сначала они обедали у них в Ла Напуль, на вилле, построенной в совре-
менном стиле. По чистой случайности их сын Матиас оказался в одном лицее
с Андре.
- Не хотите ли в следующее воскресенье совершить прогулку по морю?
Несколькими годами моложе Бара, полный жизни, звонкоголосый и почти
всегда веселый, Поцци был муниципальным советником и главой ряда компа-
ний. Его одномачтовая двенадцатиметровая яхта называлась "Альциона". У
Поцци была дочь Эвелина, блондинка в отличие от своего брата-брюнета.
Почему же Андре, страстно любивший море и корабли, как и прежде, боя-
лся этих воскресных дней?
В порту встречались около десяти - Поцци всем семейством ходили к
мессе. Матросом служил старый рыбак, а Бар более или менее ловко помогал
при маневрах.
Пока поднимали паруса и выходили из порта, дети и женщины оставались
в кокпите [10].
Дальше острова Святой Маргариты заплывали редко; там бросали якорь, и
мужчины принимались рыбачить. Г-жа Поцци, белокожая выцветшая блондинка,
меланхолично улыбалась.
- Не заняться ли нам обедом, Жозе?
- Иду, Лора.
Через несколько недель они уже перешли на "ты". Мужчины тоже. Без ви-
димых причин Андре не любил их, как не любил и Матиаса. В лицее он избе-
гал его, а вот Матиас, напротив, на каждой перемене старался встретиться
с ним.
Прежде чем сесть за стол в душной каюте, они купались, потом поднима-
лись на борт по тиковому трапу, прикрепленному к релингам.
Позже обязательно следовало:
- Партейку в бридж?
- Можно нам взять шлюпку, папа?
- При условии, что не заплывете далеко.
Гребли по очереди. Эвелина, которая была младше брата, дулась из-за
каждого пустяка или требовала вернуться. Мимо проносились катера, и
шлюпка, словно пробка, подпрыгивала в кильватерных струях.
- Ты решил задачу по математике?
- Да. Ничего трудного.
- А мне отец сделал. Полчаса мучился. Молодчина!
- Кто?
- Мой отец. Они приятели с директором. Вместе ходили в школу в Туло-
не. Только не рассказывай никому.
- Почему?
- Еще подумают, что мне дают поблажку.
Однажды вдоль порыжелого берега Эстереля они дошли до Сен-Тропеза.
Два других раза отдавали якорь в порту Вильфранша возле военных амери-
канских кораблей и ужинали в ресторане.
Его мать искрилась задором, говорила больше всех. Они пикировались с
Леонаром Поцци и, случалось, смеялись, тогда как другие терялись в дога-
дках.
Теперь он задумывался над словами матери, сказанными еще до зна-
комства с Поцци, и, кажется, находил объяснение смущению, которое всегда
испытывал в их присутствии.
Зимой играли в бридж то у одних, то у других, и Андре досадовал, что
под предлогом дружбы родителей детям приходится проводить вместе все
воскресенья.
- Можно послушать пластинки? - спрашивал Матиас.
- Нет.
- Боишься, что разобью?
- Это мои вещи, и трогать их никому нельзя.
Андре не лгал. Ему не понравилось бы, если кто-нибудь, даже отец,
брал его пластинки. Он никому не давал своих книг, а все деньги, что по-
лучал на воскресенья, дни рождения или Рождество, тратил на пластинки и
книги, которые долго выбирал.
Несмотря на кажущуюся беспорядочность, он был до маниакальности бере-
жливым - ни смятой страницы в книге, ни испачканной или порванной облож-
ки. И прежде чем поставить пластинку на диск, он протирал ее специальной
щеточкой. И снова лето, а потом зима, зима, когда на вилле чаще всего
принимали друзей; гости оставались допоздна и танцевали в гостиной.
Не той ли зимой число друзей стало сокращаться? Их становилось все
меньше, несмотря на телефонные звонки матери.
Поцци всегда приходили первыми, а уходили последними. Андре отправля-
ли спать, и он засыпал под шум и гам, неоднократно рискуя быть внезапно
разбуженным.
Однажды ночью дверь отворилась. Вырванный из сна, он с криком вскочил
с постели.
- Кто здесь?
И женский голос - он его не узнал - смущенно прошептал:
- Ох, простите! Я ошиблась.
Дама, видимо, приняла его комнату за ванную. Однако и на первом этаже
был туалет для гостей.
Как-то в воскресенье, перед Рождеством, он удивился:
- Поцци не придут?
- Госпожа Поцци в Париже.
Не пошли и они к ним в следующее воскресенье, а в лицее Матиас избе-
гал его, не заговаривал с ним и даже не здоровался.
Андре не пытался понять. Это выходило за границы его личной жизни. Он
радовался, что отныне воскресенья снова принадлежат ему самому.
А потом Матиас перестал посещать лицей. Несколько дней спустя Андре
спросил у своего одноклассника Франсуа, сына мясника с площади Гамбетты:
- Он что, болен?
- Нет. Теперь он с матерью и сестрой живет в Париже.
- А отец?
- Ты разве не знаешь, что его мать потребовала развода?
Больше они не встречались, и эти годы он прожил вполне безобидно.
Он начал жить своей собственной жизнью, непохожей на жизнь родителей.
Он помнил громкие, особенно у матери, голоса, доносившиеся из спальни,
но тогда не обращал на это внимания, считая вполне естественным, что ро-
дители спорят.
Теперь он снова видел лицо Поцци, которого изредка встречал на Круа-
зетт, - маленькие черные, словно нарисованные тушью усики, ярко-красные
губы. Именно это больше всего и поражало; он даже задавался вопросом, уж
не красится ли тот. Но особенно его злило радостное высокомерие в глазах
Поцци.
Он видел также на стенах города огромные портреты певца Жана Ниваля;
у того были такие же усики, такие же черные волосы, та же радость в гла-
зах.
И еще он видел свою мать: уверенная, в себе, она выходила из выкраше-
нного желтым дома на улице Вольтера и, чуть дальше, садилась в машину.
Он не сомневался, что, машинально взглянув в зеркальце заднего обзо-
ра, она нахмурилась. Она видела его. Может быть, узнала и Франсину.
Но видел ли он ее - вот чего она не знала, вот о чем спрашивала себя
с тех пор.
Не потому ли она провоцировала его, закладывая основы своей защиты?
Защищаясь, она нападала. Неуклюже набрасывалась на отца, поминая в
своих нападках даже его крестьянское происхождение.
И ей удалось смутить душу сына. Сможет ли он теперь смотреть на отца
так же, как два дня назад?
Она исказила его образ, и если в том, что она говорила Андре, была
правда, эта правда тоже была искажена.
В доме их было трое, с Ноэми, которая почти никогда не выходила из
кухни, - четверо. И перед каждым длинный день, который предстоит просло-
няться по дому, протомиться по углам, стараясь не встречаться друг с
другом.
Голод заставил Андре встать. Он открыл ставни: высоко в голубом небе
светило солнце, мистраль раскачивал ветви деревьев.
Отец, в фиолетовом халате, словно совершая моцион, расхаживал по гла-
вное аллее и, увидев сына на балконе, крикнул:
- Как спалось?
- Прекрасно.
- Мама уже встала?
- Я еще не выходил из комнаты.
- Вечером хорошо поработал?
- Так себе.
Комната его находилась в юго-восточной части дома и освещалась с двух
сторон, а балкон выходил в сад в пандан со спальней родителей, располо-
женной в юго-западном углу здания. Комнаты разделялись будуаром и госте-
вой. Ванные выходили на север, как и вторая комната для гостей, которой
никогда не пользовались, и ее заняла Ноэми вместо маленькой комнатки на
задворках.
Растрепанный, он спустился вниз, открыл холодильник, налил стакан мо-
лока.
- Ветчины больше нет?
- Есть, но она мне нужна для омлета на вечер.
- Ну, кусочек, Ноэми!
- Может, вам яйца сварить?
- Нет, уже поздно.
- Ладно, но только один кусочек.
Он взял ветчину руками, съел без хлеба.
- А что на обед?
- Холодные лангусты.
Наверху заходили. Встала мать. Ему не хотелось встречаться с ней, и
он на цыпочках вернулся к себе.
Здесь у него тоже был проигрыватель и пластинки, но он сбегал на чер-
дак за Моцартом, которого слушал накануне целый вечер.
Его ванная находилась в другом конце коридора, как раз напротив. Он
открыл настежь обе двери и вскоре уже лежал в ванне, расслабив свое
большое тело, не выражая ни радости, ни печали.
Начиналось воскресенье.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Глава I
Шел дождь. Не яростный и короткий или шквальный, а настоящий тропиче-
ский ливень, который обрушивается на Лазурный берег два-три раза в год,
забивая водостоки, заливая подвалы, превращая дороги в реки.
На равнине Био мопед с трудом двигался сквозь толщу воды, а машины с
огромными желтыми фарами-усами ползли как черепахи.
В черном непромокаемом плаще, в резиновых сапогах, но с непокрытой
головой, с прилипшими ко лбу волосами-Андре никогда не носил шапку, - он
ждал, застыв, словно промокшая птица на телеграфном проводе. Когда Фран-
сина с толпой парней и девушек вышла из лицея, она не удержалась от сме-
ха.
- Какой ты мокрый, Андре! Что же ты не укрылся от дождя?
Поверх юбки и кофты на ней был прозрачный плащ, на голове такой же
прозрачный капюшон.
Не встретив ответной веселости, она удивилась, потом встревожилась.
- Что с тобой? Сердишься?
- Нет.
- Давно ждешь?
- Несколько минут.
- Ты на мопеде?
- Да. Я поставил его в гараж.
В голосе его не чувствовалось радости.
- Пойдем в наш бар?
- Нет. Мне надо поговорить с тобой. Пойдем лучше в кафе, где нас ник-
