то не услышит.
Он повел ее на площадь Массены, выбрал столик на террасе под оранже-
вым тентом, провисшим под тяжестью скопившейся воды.
- Хочешь остаться здесь?
- Так ведь не холодно.
- Но ты весь мокрый.
- Не впервой.
На террасе они были не одни. За соседним с голиком сидела пара бело-
курых скандинавов, явно совершающих свадебное путешествие: все на них,
от шляп до обуви, было новенькое.
Другие посетители, в большинстве люди пожилые, выходили из автобуса с
бельгийским номерным знаком. Они много лет ждали пенсии, чтобы приехать
на Лазурный берег, а через час-другой их снова посадят в автобус и отве-
зут в Монте-Карло под столь же яростный нескончаемый дождь.
- Что будешь пить?
- А ты?
- Фруктовый сок.
- Не коктейль?
- Здесь его не делают.
Официант быстро, не глядя, обслужил их, вытирая на ходу столики мок-
рым полотенцем.
- Что-нибудь случилось, Андре? Ты не такой как всегда. Она уже гово-
рила "как всегда", хотя виделись они всего лишь в пятый раз, считая два
семейных обеда.
- Скажи честно, - голос его звучал неприветливо, твой отец звонил мо-
ему?
- Не знаю. А почему он должен звонить? Их мысли были далеко друг от
друга. Она не понимала его.
- Ты хорошо знаешь, что я хочу сказать.
- Ах вот ты о чем! Разумеется, мой отец ничего не сказал и говорить
об этом не собирается.
- Не уверен.
- Почему?
- Мой отец знает.
- Что знает?
- Что мне все известно о матери.
- И ты считаешь, что мои родители...
- А кто же еще?
- Так-то ты им доверяешь!
- Я больше никому не доверяю - ни твоим родителям, ни своим.
- А мне?
- Именно об этом я и думаю.
Он не лгал. Глядя на нее, он пытался представить, какой она будет в
сорок лет. На какую из двух матерей станет похожа? А может быть, на На-
ташу?
Вид у него был усталый, взгляд измученный, но жесткий.
- Не могу поверить, чтобы мой отец позвонил твоему и рассказал, что
мы видели твою мать выходящей из дома на улице Вольтера.
Глаза Франсины вдруг потускнели, и она нервно разорвала картонный
кружок-подставку под пивные кружки.
- Я не узнаю тебя, Андре.
- Прости.
- Что же все-таки произошло?
- Теперь я ничего не знаю. Они словно сговорились и ни на минуту не
оставляют меня в покое. Я уже дошел до того, что начинаю бояться экзаме-
нов.
- Что они говорят?
- Трудно объяснить. Иногда это что-то неопределенное: мелкие, на пер-
вый взгляд безобидные замечания. Иногда настоящие обвинения - либо про-
тив самих себя, либо друг против друга. В субботу мать поджидала меня в
саду, и мне пришлось выслушать все, что она думает об отце. Удручающий
портрет!
- Она была пьяна?
- Откуда ты знаешь? Она не ответила.
- Да, репутация у нее порочная. Нет, в тот день она не пила.
- В чем же она упрекает твоего отца?
- Она делает это так, что я становлюсь сам не свой. Во всем и ни в
чем.
- Он изменяет ей?
- Нет, этого она не говорила. А что, он изменял?
- Не знаю, Андре.
- Ты что-нибудь слышала?
- Нет, клянусь. Я просто пытаюсь понять.
- Никогда еще у меня не было такого мрачного воскресенья. За обедом
они не обменялись ни словом, обращаясь лишь ко мне или Ноэми. Я чувство-
вал, что они, каждый по-своему, наблюдают за мной. Они видели во мне
судью, чей приговор пытались угадать.
- Ты уверен? Тебе не кажется?
- Сразу видно, что ты не живешь в нашем доме.
Мать вышла из-за стола первой и поднялась к себе, посмотрев на нас
так, словно хотела сказать: "Ну и ладно! Говорите все, что хотите".
Она думает, что отец откровенничает со мной и собирается рассказать
что-то еще, бросить на нее тень, как делает она сама.
- А отец тебе ничего не говорил?
- По-моему, у него было такое желание. Мы остались вдвоем, друг на
друга не смотрели, уставились на яблочную кожуру в наших тарелках. Воп-
реки привычке обычно он курит только у себя на антресолях, он закурил
длинную тонкую сигару; я, кажется, и сейчас еще чувствую этот запах.
- Не суди маму слишком строго, Андре, что бы тебе ни сказали, что бы
ты ни узнал.
Он словно стыдился своих слов и сделал вид, что закашлялся от дыма, а
потом вышел из комнаты.
Я попытался работать, с грехом пополам настроился. В доме стояла ти-
шина. Ноэми отправилась к дочери - та вышла замуж и живет в Муан-Сартру.
Нас было трое. Я думал, что отец у себя в мастерской.
- Тебе удалось позаниматься? - Я никак не мог войти в работу. Мне бы-
ло страшно. Казалось, с минуты на минуту что-то произойдет. Свистел мис-
траль, нервы мои напряглись до предела.
Андре украдкой посматривал на девушку, словно проверяя, можно ли ей
доверять, не выглядит ли он наивным в ее глазах.
Он уже знал, как важны слова, как они возникают из прошлого, искажен-
ные, ядовитые, и задавался вопросом, почему Франсина так непохожа на
других.
- Около четырех мне захотелось есть, и я пошел на кухню. Проходя мимо
комнаты родителей, я услышал какой-то рокот, похожий скорее на бесконеч-
ный монолог, а не на разговор Говорил отец, тихо, твердо, не давая прер-
вать себя.
- А потом?
- Я выпил стакан молока, налил второй. Часов в пять, когда я уже дав-
но вернулся к себе, я услышал, как за ворога выехала машина. С чердака
мне было не видно, и я подумал, что они уехали вместе.
Растерянная, она лихорадочно искала возможность подбодрить его.
- Как ты думаешь, из-за чего изменились отношения?
- Между отцом и матерью?
- Да.
- Наверно, из-за меня. После того, что мы увидели в прошлый четверг,
я не мог оставаться самим собой. Они оба заподозрили, что мне все извес-
тно, и теперь каждый как бы пытается перетянуть меня на свою сторону.
- Отец тоже?
- Не так, как мать. Деликатнее. В воскресенье, разговаривая со мной,
он словно сожалел, что ему приходится это делать.
Раз в две недели, по воскресеньям, Ноэми не приходил к ужину, и мы
сами накрываем на стол - картофельный салат и холодное мясо уже приго-
товлены в холодильнике. Когда в восемь с четвертью я спустился вниз,
отец все уже сделал.
- Поужинаем вдвоем, сын?
- А где мама?
- Она ушла, а куда - не сказала.
Расспрашивать Андре не осмелился. Может быть, родители поссорились?
Произошло более или менее решительное объяснение? Мать угрожала перед
уходом?
- Есть хочешь? - Не очень.
- Я тоже, но все-таки надо перекусить.
Ни тому, ни другому кусок в горло не лез.
- Тебе удалось поработать?
- С трудом.
- Кажется, дочка Ноэми опять ждет ребенка.
Даже эта фраза, если вдуматься в нее, связывалась, хоть и отдаленно,
с их тревогами. Жена каменщика-итальянца, дочь Ноэми чуть ли не постоян-
но была беременна. Едва отлучив от груди одного ребенка, она уже ждала
другого, и только тогда по-настоящему радовалась жизни, когда с гор-
достью носила свой выпирающий живот.
- Странно, что у тебя нет друзей.
Что ответить? Да он и не хотел отвечать.
- Ты счастлив, Андре?
- Как все.
- Что значит: "Как все"?
- Бывают дни хорошие, бывают плохие. По-разному.
- От чего это зависит?
- И от себя, и от других. Главным образом от себя самого.
Он смотрел, как хлещет дождь, как темные фигуры, выскочив из машин,
бросаются бежать, слышал, как хлопают дверцы.
- Мы убрали со стола, сложили в мойку посуду.
- Ты к себе?
- Хочу еще раз полистать историю девятнадцатого века - боюсь, что на
ней-то я и сверну себе шею.
В десять часов мать еще не вернулась. В одиннадцать он, сам не зная
почему, начал беспокоиться, хотя, случалось, она приходила и позже, осо-
бенно если была с Наташей.
Увидев в гостиной отца, он удивился, и удивление его возросло, когда
он заметил, что отец звонит по телефону.
- Благодарю вас, Наташа... Нет, ни малейшего представления... Да, к
пяти часам.
Их взгляды встретились, и отцу не удалось скрыть свое волнение.
- Мама не у нее?
- Нет.
- И не заходила к ней?
- Даже не звонила.
- Но ты хоть представляешь, где ее искать?
- Нет.
Интересно, о чем же так долго, безразличным, бесстрастным голосом ра-
зговаривал отец? Но спросить он не осмелился.
Теперь спросила Франсина:
- И что вы делали?
- Ждали. Отец курил, пытался читать, внезапно вставал, ходил по гос-
тиной и время от времени, краснея, посматривал на меня. Я листал журнал,
не вникая в текст, и торчал внизу лишь затем, чтобы не оставлять отца
одного. Мне показалось...
Он замолчал и невидящими глазами уставился на скандинавскую пару, ко-
торая, держась за руки, молча смотрела на проходящий по площади Массены
транспорт, на полицейского в шлеме, который время от времени свистел, а
иногда, сердито размахивая руками в белых обшлагах, подходил к неисправ-
ным машинам.
- Что тебе показалось?
- Что его мучают угрызения совести и он сожалеет о случившемся днем.
- Он так ничего и не сказал?
- Позже, но сначала, около полуночи, пытался отправить меня спать.
- Ложись, сын. Поверь, для беспокойства нет никаких оснований. У ма-
тери кроме Наташи есть и другие подруги. И мы напрасно портим себе
кровь.
Я все-таки остался с ним. И вот тогда он спросил:
- Она тебе ничего не говорила? Не пыталась объяснить свое поведение?
- Нет.
- Вчера, по-моему, вы долго оставались вдвоем в саду.
- Она рассказывала о том, как вы с ней встретились и поженились, о
квартире на набережной Турнель.
- Имена называла?
- Упоминала ваших друзей.
- У нас был только один друг. Послушай, Андре. Извини, что я говорю
об этом теперь, когда тебя надо оградить ото всех забот. Не знаю, что
случилось, но я тоже заметил, что с некоторых пор ты изменился. Не прошу
у тебя откровенности. Лучше, чем кто бы то ни было, я понимаю, как неле-
гко затрагивать эту тему. Твоя мать уверена, что ты знаешь, и вбила себе
в голову, что это я рассказал тебе обо всем.
- Тогда, - заметила Франсина, - почему ты заговорил о телефонном
звонке моего отца? - Постой, я не закончил. В субботу моя мать, а такое
бывает часто, лгала, чтобы узнать правду. Речь шла о твоих родителях. И
между прочим она бросила отцу:
- Ты - как Буадье: они вечно суются не в свои дела.
- Мои родители?
- Ты не понимаешь, Франсина?
- А ты-то понимаешь?
- Пытаюсь. Я лучше тебя знаю свою мать, особенно с некоторых пор.
Отец прав, говоря, что она страдает. Я даже уверен, что она всегда стра-
дала.
- От чего?
- От того, что не такая, какой хотела быть. Если бы твоя мать болела
раком и стонала целыми днями, ты сердилась бы на нее?
- Конечно нет.
- А здесь разве не то же самое? Она не выбирала свой темперамент, ха-
рактер, склад ума.
- Так сказал тебе отец?
- Почти.
- Он не сердится на нее?
- Напротив, упрекает себя за то, что не смог сделать ее счастливой.
- Видишь ли, сын, - прошептал он мне, густо покраснев, - когда берешь
на себя ответственность за судьбу другого человека...
Молодые люди замолчали, глядя на бельгийцев, которые семенили за ги-
дом к автобусу, стоявшему возле террасы.
- Когда вернулась твоя мать?
- Около двух часов ночи. Мы услышали шум у ворот. Сначала хотели бро-
ситься туда - нам показалось, что машина врезалась в столб. Отец первым
взял себя в руки и не позволил мне выйти. Он прислушался. Мотор продол-
жал урчать. Машина резко дернулась назад, потом въехала на аллею и, на-
конец, остановилась в гараже.
- Поднимался бы ты к себе, Андре. Если она увидит нас здесь вдвоем...
- А ты?
- Я тоже поднимусь.
Он даже погасил свет. Мы направились к лестнице и уже добрались до
второго этажа, когда ключ начал тыкаться в замочную скважину.
- Ты видел мать в тог вечер?
- Нет. Я был у себя в комнате, и до меня доносился ее пронзительный
голос, такой, словно она крепко выпила. Прохаживаясь от будуара до ван-
