было два аппарата: в спальне родителей и в гостиной. До спальни было
ближе, но Андре кубарем катился вниз, где Ноэми уже сняла трубку.
- Алло!.. Да, здесь. Да вот и он. Передаю трубку.
- Меня?
Он не мог поверить: ему никогда не звонили. Наверно, кто-нибудь из
класса забыл в лицее тетради или у кого-то не получается задача.
- Алло!.. Кто это?
И голосом, заставившем Ноэми остановиться, выдохнул:
- Франсина?
Еще ни разу он не слышал ее голоса по телефону и удивился, какой он
серьезный и нежный. Фоном ему служила доносившаяся из трубки музыка.
- Не помешала?
- Нет.
- Что ты делал?
- Собирался идти в мансарду заниматься.
- Чем?
- Математикой.
- У тебя все в порядке?
Он помрачнел: ему вдруг показалось, что она звонит, желая убедиться,
не слишком ли он расстроился из-за встречи с матерью. Он не хотел, чтобы
его жалели, чтобы кто-то, даже Франсина, лез ему в душу. Догадалась ли
она по его молчанию, что, сама того не желая, задела его.
- Знаешь, зачем я звоню?
- Нет.
- Что ты делаешь завтра около пяти?
- Завтра суббота? На пять часов у меня нет никаких планов.
- Я буду в Канне. Хочу повидать Эмилию, дочку доктора Пуатра. Знаешь
такого? Он кардиолог.
- По-моему, его знает отец.
- В следующий понедельник Эмилию должны оперировать по поводу аппен-
дицита, и она страшно трусит. Вот, чтобы подбодрить ее, я и приеду расс-
казать ей о своей операции.
- Тебя оперировали?
- Два года назад. Если ты свободен, я останусь у нее часов до пяти, и
у нас еще будет время до моего отъезда.
- Ты сейчас слушаешь "Erne kleine Nachtmusik"? [6]
- Да.
- Ты звонишь из гостиной?
- Да.
Он представил ее справа у камина, в кресле, которое она называла сво-
им. В тот вечер, когда они с родителями ужинали у них, она поставила ему
эту пластинку и удивилась, узнав, что у него есть такая же.
- Ты любишь Моцарта? Обычно мальчишки предпочитают джаз.
- Это не мешает мне любить и джаз.
Как это по-детски трогательно поставить под телефонный звонок музыку,
напоминающую обоим один из эпизодов их жизни!
- Дверь в кабинет твоего отца открыта?
- Да.
- Он там?
- Заполняет формуляры для социального страхования. А мама на кухне,
отдает служанке распоряжения на завтра.
Последовало молчание, но оно ничего не разрушило, поскольку не смуща-
ло. Первым, опасаясь, что их разъединили, заговорил Андре.
- Ты еще слушаешь?
- Да. Давай встретимся у морского вокзала.
- Захватишь купальник?
- Вряд ли. Я хочу просто побродить по порту. Но если ты...
- Нет. Как скажешь.
- Не возражаешь?
- Я и так купаюсь каждое утро.
- Когда же ты встаешь?
- В шесть.
Он удивился ее естественности и раскованности, хотя из соседней ком-
наты, дверь в которую была открыта, ее отец слышал все, что она говорит.
- Мне так рано не подняться. Я ужасная копуша. Не поднимай братья шум
с семи утра, не знаю, когда бы я вставала.
Андре не мог бы говорить столь непринужденно, будь рядом отец, а уж
если бы его слышала мать - и подавно. Он завидовал Франсине, завидовал
ее семье, дому, квартире, где так спокойно, уютно, гармонично.
- А ты что делаешь?
Ему показалось, что ее дыхание вдруг участилось.
- Наклонилась, чтобы выключить проигрыватель. Пластинка кончилась. Ты
не заметил? Он глупо спросил:
- Погода в Ницце хорошая?
- Полагаю, не хуже, чем в Канне, - последовал ироничный ответ.
Он услышал ее смех, и ему стало радостно и в тоже время грустно.
- Сколько ты еще выпил шоколадных коктейлей?
- После нашей встречи - два.
- С двумя шариками?
- С двумя в каждом. А ты?
- Надеюсь, завтра ты меня угостишь.
- Смеешься надо мной?
- Нисколько.
- Находишь мои привычки детскими?
- Могу тебе признаться кое в чем еще более детском. Представляешь, я,
засыпая, до сих пор кусаю простыню. Это в моем-то возрасте! Мама гово-
рит, что я разорю ее.
Он никогда не чувствовал себя столь близким другому человеку.
- Твой отец будет смеяться надо мной.
- Почему?
- За подобные разговоры.
- Мой отец из принципа никогда ни над кем не смеется. Единственный,
над кем он позволяет себе подшучивать, - он сам. Кстати, он сейчас нак-
лонился, чтобы видеть меня, и грозит мне пальцем.
Франсина снова засмеялась, и он услышал, как она говорит в сторону:
- Это Андре, мама. Я позвонила ему, чтобы спросить, не сможет ли он
встретиться со мной завтра. После долгой беседы с Эмилией о хирургии и
плохого чая мне будет приятно поболтать с ним... Алло! Извини. Вошла ма-
ма. Она интересуется, не очень ли тебя замучили экзамены.
- Ничуть. Передай ей от меня спасибо.
- Он говорит, что нет, и благодарит тебя... Ладно, не хочу брать на
себя ответственность, мешая твоим занятиям. До завтра, Андре. В пять ча-
сов на морском вокзале. Оставь где-нибудь мопед, чтобы не таскать его с
собой по улицам.
Его всегда поражал этот образ: двое влюбленных под руку, и мужчина
свободной рукой придерживает велосипед.
- Спокойной ночи, Франсина. Мое почтение твоим родителям. - И твоим
тоже.
Далеко не то же! Впрочем, его родителей не было дома. Вряд ли они
участвовали бы в этом телефонном разговоре: они ничего не знали.
Должно быть, на бульваре Виктора Пого продолжают говорить о нем. Неу-
жели Франсина рассказала родителям о том, что они видели?
- Я им все рассказываю, - призналась она, когда приезжала ужинать к
ним на виллу.
В тот вечер, как и в другой, на ужине в Ницце, Андре показалось, что
между его матерью и г-жой Буадье не возникло симпатии. А вот глядя на
мужчин, сидевших в креслах друг против друга, чувствовалось, что они -
старые друзья, могли бы встречаться почаще и вместе им легко и не скуч-
но.
Его матери было явно не по себе. Как обычно в таких случаях, она го-
ворила слишком много, слишком лихорадочно, и г-жа Буадье смотрела на нее
не без удивления.
Андре не принимал участия в беседе. Сразу после ужина он увел Франси-
ну в свои владения, в мансарду с голыми балками.
- Тебе повезло! - воскликнула она. - У тебя есть свой уголок, где
можно не наводить порядок.
В мансарде царил обычный кавардак, и Франсина делала открытие за отк-
рытием.
- Ты играешь на гитаре?
- Пробовал три года назад, но быстро потерял интерес.
- К гантелям тоже?
- Я упражняюсь с ними, когда переработаю или злюсь. Они хорошо успо-
каивают нервы.
- На кого злишься?
- На себя.
- И часто такое бывает?
- А ты никогда не злишься на себя?
- Иногда. Если обижаю кого-нибудь. Ты тоже?
- Нет.
Он пытался объяснить. Чуть было не ляпнул:
- Злюсь, когда причиняю боль самому себе. Слишком просто и не совсем
точно.
- Когда веду себя не так, как следовало бы. Например, у нас в школе
есть преподаватель, который не любит меня, но я так и не знаю почему.
- Могу спорить, что это преподаватель английского языка. - Как ты до-
гадалась?
- Потому что я никогда не могла понять наших преподавателей английс-
кого и немецкого. Преподаватели языков непохожи на других.
- Так что же, раз он не любит меня, я должен стать его врагом?
- Не уверена.
- Я знаю, как разозлить его, и знаю, что весь класс будет на моей
стороне. И когда такое случается, я начинаю его жалеть. А потом сержусь
на себя и за то, что пожалел его, и за то, что разозлил.
- И тогда, возвратясь домой, берешь гантели. ТЫ ложишься на этот ков-
рик, верно?
Кусок красного ковра, скорее, половика с неровными краями, сохранив-
шийся еще с Эльзасского бульвара.
- Я почти всегда занимаюсь и читаю на полу. А поскольку пол сосновый,
бывает, и занозу посадишь.
- Один из моих братьев тоже любит валяться на полу. Папа говорит, что
для молодых это очень полезно.
- Когда я слушаю музыку, то лежу на спине. У них не было мансарды;
она привела его в свою комнату с мебелью светлого дерева: почти ничего
лишнего - все просто, свежо.
- Видишь, у меня нет беспорядка. Да и родители не допустили бы этого.
Что могли сказать Франсина с матерью, если они действительно говорили
о нем, в то время как Буадье, заполняя служебные формуляры, слышал их
разговор через открытую дверь?
- Ты уверена, что это была она?
- Он ее тоже сразу узнал. Разве сын не узнает свою мать с другой сто-
роны улицы? И потом, ее машина...
- А она видела вас?
- Не знаю. В какой-то миг Андре побледнел и сразу изменился.
- Она одна вышла из того дома?
- Я увидела ее первой, когда она была еще в дверях.
Промолчи я, он ничего и не заметил бы: ведь мы собирались идти в дру-
гую сторону. Слова вырвались у меня непроизвольно.
- Ясно.
- Думаешь, он мучается?
- Я не настолько хорошо его знаю, чтобы ответить на твой вопрос. Он
понимает, что это за дом? - Я тоже познакомилась с ним недавно и видела
его всего три раза, но могу поспорить, что, проводив меня, он снова вер-
нулся туда.
- Поэтому ты и звонишь?
- Отчасти. Мне хочется снова увидеть его. Может быть, я нужна ему. Но
завтра я действительно должна ехать в Канн, к Эмилии.
- Ты будешь говорить об этом с Андре?
- Конечно нет, если только он не начнет первым, что, по-моему, не в
его стиле. Напротив, он постарается ничего мне не показать. Друзей у не-
го никогда не было - он их не ищет, о себе говорить не любит, и, похоже,
ему никто не нужен.
- Даже ты?
- В какой-то момент, в самом начале нашего разговора, я думала, он
повесит трубку. А ты знали?
- Что?
- О его матери?
- Пожалуйста, не задавай мне таких вопросов.
- Значит, знала.
- Люди говорят разное и чаще плохое, чем хорошее. Мне не в чем упрек-
нуть ее.
- Но ты не хотела бы с ней дружить?
- Не из-за этого.
- Сознайся, вы не очень-то понравились друг другу.
- Здесь, пожалуй, нет ни ее, ни моей вины. Она, скажем так, не совсем
понятна мне и утомляет меня.
- Женщины, вы еще не перестали сплетничать?
- Значит, подслушиваешь? А что ты думаешь сам? Ведь ты знал ее раньше
меня.
- Ничего не думаю. Если интересоваться характером и судьбой всех, ко-
го я знал в молодости, мне не хватит времени на собственную жизнь.
- Но ведь ты не будешь отрицать, что из-за нее он бросил медицину и
поступил в стоматологическое училище?
- Вполне возможно, но такое могло случиться и со мной. Он был менее
терпелив, чем мы, - хотел жениться. Дантистом он мог быстрее заработать
себе на жизнь, чем решив стать врачом. Даже без специализации ему приш-
лось бы, если мне не изменяет память, учиться пять лет.
- И как они жили, пока он учился?
- По вечерам, а иногда и по ночам он работал в протезной мастерской -
вот и все, что я знаю. - Думаешь, он счастлив и ни о чем не жалеет?
Что мог сказать Буадье? И что мог ответить на этот вопрос Андре, воз-
вращаясь в свою мансарду? Впрочем, ни на один вопрос, которые он задавал
себе, ответа не находилось.
Что он знал? Кто что-нибудь знал? И знал ли отец? А Наташа? И все их
друзья, некогда приходившие на виллу, но которые больше не появлялись
там?
Это не касалось ни Буадье, щебетавших в своей благоустроенной кварти-
ре, ни друзей, никого.
Его, Андре, тоже. Она его мать. Он хотел быть свободным, значит, сво-
бодна и она. Нет у него права судить ни отца, ни кого бы то ни было, ра-
зве что самого себя.
Главное, жить без тревог. Так, чтобы никто не усложнял его жизнь,
жизнь, которую он терпеливо строил для себя сам.
Пусть его раз и навсегда оставят в покое. Перестанут откровенничать
или полуоткровенничать с ним, не трогают его воспоминания, как это сде-
лала мать, и не пытаются вбить в него другие, чуждые ему.
Никто не имеет права давить на него!
Андре не хотелось ни заниматься, ни слушать музыку, ни упражняться с
гантелями. Не хотелось ничего, разве что не думать больше ни об этой
встрече, ни о том, что она могла означать.
