начала нужно признать, что ты не мужик, что не достоин ты пока столь вы-
сокого звания. Надобно признать, что пока ты по жизни - так себе, ло-
хан-лопухан. Что настоящие мужики в этой жизни уже другие, а не те, что
стране угля дают. Что настоящие-то мужики если на митинги и выходят - то
на трибуну. А голодают и пикетируют одни лопухи. Ну как такое признаешь?
Даже если через полгода отвалится тебе денег, как сейчас-то расписаться
в своей ничтожности? Чтобы вылезти из дерьма, надо себя сначала дерьмом
признать. А это подвиг. А не все в нашей жизни способны на подвиги. Луч-
ше жить в дерьме и чуствовать на своей стороне сермяжную правду, тем и
радоваться. Так вот это простой пример, а бывают и посложнее.
...Вот тут-то в зале и зашелестели, а потом зашипели, а затем и вовсе
начали кидаться тухлыми помидорами. Понял Шопенгауэр, что лишнего сболт-
нул, обидел, знать, кого невзначай. Он-то думал, что здесь интеллигенция
восседает, а оказалось - и сюда пролетарии просочились. На самом деле,
конечно, никто не просачивался. Интеллигенция в хилых землях водилась
особая, похужей иного пролетария, если брать, конечно, с точки зрения
Шопенгауэра. И обожала тамошняя интеллигенция тухлые помидоры. Как что
неверно - так хвать помидор и давай пуляться. Сильные мира сего быстро
усекли повадки тамошней интеллегенции. Поняли, в частности, что способна
она толком на одно - питаться да пуляться тухлыми помидорами. Поэтому
уважали ее несильно, покупали за грош десяток. А кого не покупали, те
выходили на помоечку к бомжам и гнули им крикливые оппозиционные речи.
Бомжи слушали краем уха, и лупили по тамошней интеллигенции из рогаток.
Но тамошняя интеллигенция не чувствовала подлинного отношения к ней бом-
жей и бомжат. Поэтому считала себя народной. Поэтому, например, заступи-
лась за простых парней, когда Шопенгауэр начал поливать грязью их тяже-
лую участь.
Шопенгауэру, конечно, было плевать и на тухлые помидоры, и на
свинство, и на заляпанный костюм-тройку. Он хохотал. У него была привыч-
ка - он всегда хохотал, когда его неправильно понимали. А когда пра-
вильно понимали, хохотал еще громче. Такой уж он парень, все ему нипо-
чем, все о стенку горох, все шрапнель о кремлевские ворота. В зале сразу
успокоились, когда увидели, что солидный мужчина так несолидно хохочет.
Он ведь шизик, догадались люди.
Шизиков в хилых землях не уважали, но относились к ним тепло и с со-
чувствием. Жалели, утешали, берегли для пополнения генофонда и ласково
совали в рот карамельки. А не угостить ли оратора карамелькой? И потяну-
лись было на сцену ходоки с теплыми речами, зашуршали обертками... но
хохотнул Шопенгауэр как триста ненормальных за раз, свистнул диким пос-
вистом и пропал за кулисы. Только его, сорванца, и видели.
И пошел он нечисть лесную разводить.
А Илюха-то свое нашел. Чуду Юду одолел, басурманскую дивизию покру-
шил, Кощеюшку мимолетом удолбал, кикимору болотную снасильничал, турков
побил и с чеченами разобрался. Но нашел-таки золотую мечту: за семью мо-
рями, за пятью горами, в тридевятом каганате, в черном лесу, в зеленую
ночь, да за оранжевым фикусом - все так, как колдун велел. Вот там-то,
за оранжевым фикусом, и есть оно, чудо дивное, местечко заветное... Зау-
рядная по всем параметрам точка. Только бухло бесплатное, а так скукота.
А Илюхе чего? Скуку сам развеет, закусь найдет, было бы чем душу сог-
реть.
И Добрыня своего достиг. Народу положил тьму, пару городишек спалил,
а достиг-таки! Козлов окрестных поизводил, травы скурил немерено, лиха
хлебнул вдосталь. Но разрешал-таки наболевшее, не грустит теперь на тему
ласки, любви и плотского удовольствия. Нашел он чертог фантастический,
где женщин несчитано, все дивных прелестей, и любому отдаются как изб-
ранному: и косому, и хромому, и с головой враждующему. Лишь бы нашел
чертог пресловутый. А Добрыня что? Сам чертог нашел, и подходы все зами-
нировал. Ревнивый он, наш Добрынюшка.
И Алехе повезло. Без сучка, но с задоринкой дошел он до града Китежа.
Без передряг добрался, без проволочек и бюрократической канители. А в
Китеже братва выкаблучивается, дурью мается и выеживается. С приезжающих
на общак червонец дерут. С отъезжающих - в пятикратном размере. Вот зае-
хал он в городские врата на автомобиле <тойота>, и подошли к нему четве-
ро неумытых. А плати-ка, говорят, два червонца. Один за себя, как поло-
жено, а другой за тачку свою, ненашенскую. Но так нечестно, возмутился
по-наивности Леха. Зашлись дураки своим трезвым хохотом. Ну, говорят,
бля, а ты, бля, чего, бля, уж не того ли ты, бля? Толком ничего не гово-
рят, лопочут и лопочут себе, в сторону не отходят, дорогу по хорошему не
дают. И сплошное у них бля, и ничего у них вразумительного. Осерчал Леха
на такой вопиющий иррационализм. Достал <макаров>, пальнул для веселухи
в чистое небо. Ребятки юмор не оценили, достали пушки свои. И ну эти
пушки на Леху наводить. Долго так наводили, наверное, полсекунды. Он за
это время двоих положил. Другие двое успели навести пушки и невежливо
выстрелить. Только зря, конечно, надеялись эти олухи. Леха, не будь ду-
рак, на землю присел, кувыркнулся и приземлился. А пока акробатикой за-
нимался, еще из <макара> пульнул пару раз, и точнехонько разнес ребяткам
некрасивые черепа. Те даже опечалиться не успели, так он ловко невезучим
вхреначил. Обрадовался Леха. Четыре мертвяка - не хухры-мухры, это не
чушь собачья уже, а настоящая мужская работа. А чего бы мне еще такого
мужского сделать, подумал Леха. И понял, что хочется ему убивать, нет
для него сейчас лучшей работы и вернейшего призвания. Убивать так уби-
вать, было б кого.
Остановил он на улице пацаненка и поспрашал: а где у вас, пацаненок,
сидит главный злодей и беспредельщик? Со своей, как водится, кодлой?
Главного-то беспредельщика все знают, и пацаненок знал. Указал он адрес,
и дорогу объяснил, чуть в попутчики не набился. Но не взял Леха сопливо-
го, не детское это дело - людей мочить.
Пошел он к беспредельщику с парадного входа. Но пристали к нему ох-
раннички, начали нести всякую баламуть: кто, мол, да куда, да чего тебе
надобно? А идите-ка, сказал Леха. Дела у меня к вашему козлу. Не поняли
те, опешили, не раскумекали, кто в козлах. Пока в догадках мучились и
рефлексией маялись, достал Леха свой пистоль да стрельнул. А затем еще
раз. И еще раз. Завалил, короче, всех троих, чтоб думали ребята побыст-
рее. А то вздумали рефлексией маяться, когда разбор на дворе.
И пошел он по лестнице на третий этаж, где пахановы апартаменты. И
там к нему телохранники подоспели, числом двое. Начали ему слова грубые
говорить и жесты неприличные делать. Вот придурки-то, подумал он, вот
шпана. Стрелять же надо сразу на поражение, а пацаны веселухой тешатся.
Не стал Леха свой <макар> извлекать, надоело изводить боекомплект на
голь перекатную. Дай, думаю, так завалю. Разомнусь, вспомню лихое вре-
мечко, покажу щенкам удаль богатырскую. Ну и показал. Одного щенка голы-
ми руками уделал, другого приобутой ногой. Первому костяшками в горло, а
второму в промежность, по ребрам, и затем - фиксирующий в висок.
Выбежал на шум сам Пахан. Ого, говорит, не слаб ты. Пойдешь, значит,
ко мне для особых поручений. Не бойся, говорит, по бабкам не обижу. За-
мочишь парочку дружбанов моих, сразу и расплачусь. А дальше плакать
стал, какие у него дружбаны, сплошь иудушки да сучары; мочить таких, не
перемочить. Рассмеялся Алеха: давай, молвит, адреса ихние, всех ухерачу,
только, смотри, по бабкам не наколи. Обрадовался Пахан, надиктовал ему
семь имен с адресами. Вот, говорит, все мои городские конкуренты, вот
кто мне кровь-то портит и спать не дает. Аванс-то дай, деловито попросил
Леха. Конечно, засуетился Пахан, полез по ящикам, зашарил по карманам,
вымутил наконец пачку баков. Вот, сказал, десять штук тебе за будущую
верную службу. Нормально, молвил Алеха и потребовал себе достойный
инструментарий. Это мигом, ответил Пахан и повел его в святую святых.
Чего там только не висело на стенах, не лежало на полках и не валя-
лось на мохнатом ковре! Все было: сионисткий <узи> и велокорусский <ка-
лашников>, итальянский <беретта> и ковбойский <кольт>. А также сюрикены,
катаны и другие предметы из замечательного мира ниндзей. Ну как, горде-
ливо спросил Пахан, ценишь, брат, мое великолепие? Ага, восхитился Леха.
Здорово живешь, уголовная твоя рожа. Обиделся бандит, матюгнулся глухо,
недобро зыркнул. Че, параша петушиная, не нравится? Вижу, не нравится,
рассмеялся Леха. А еще вижу, что петух ты траханный, чертила парашная,
чушка тюремная, мандавошка камерная, дунька лагерная, чмо обиженное и
козел захарканный. Понял, да? Не понял Пахан таких речей, надулся и ра-
зобиделся, покраснел, глаза выкатил, хвостом затрясся и рогом зашевелил.
А сделать-то ничего не может, Леха с <макаром>, а он, бедолажечка - с
пилкой для ногтей. Спасибо тебе, сказал, за оружие красивое и добротное.
А еще спасибо тебе, Пахан, за адресочки заветные. Поблагодарил его Леха,
да и шваркнул свинцом в воровское пузо. Полилась кровушка на мохнатый
ковер. Ох, и знатно разворотил кишки, упоенно подумал Леха. Стрельнул
ради любопытства в грудину. Отстрелил затем пару бандитских ушек. Убей
меня, пидар, убей на х.., умолял тот. Вспомнил тут Алеха живые христовы
заповеди, да и сжалился. Добил контрольным в неразумную голову. Собрал
со стены автоматическое оружие, прихватил самурайский меч и направился к
выходу.
Погрузил барахлишко в <тойоту>, да и отбыл по первому адреску. Ока-
зался концом пути уютный коттедж за резной оградой. Похреначил Алеха
очередями пулеметными, подолбил в окно из гранатомета. Народцу потусто-
роннего извел тьму. Остальные бегали в полуумии. Вот теперь пора, решил
он и двинул за резную ограду. Бронежелет пахановский нацепить не забыл,
и мечом опоясаться не приминул. Пригодились ему и жилет, и катана ста-
ринная. Ей и отсек он злодею голову, посчитав излишней для того рос-
кошью. Понравилось Лехе катаной-то убивать.
И успел до утра заглянуть на огонек еще к шестерым. Сначала хреначил
из автоматического оружия, а головенку подрезал японским клинком. Кайф
получил запредельный. Ни одна женщина и ни один наркотик такого не даст.
Ему не даст, по крайней мере, а на остальных Лехе было наплевательски
начихать.
По седьмому адресу ждали его не только авторитет с кодлой. Это было
для него уже заурядно: ну авторитет, ну кодла, ну полудурки хреновы, че-
го с них возьмешь? Ан нет, ждал его сюрприз, девушка неписанной красоты,
именем Дюймовочка. Затрахали беднягу, конечно, вусмерть. Это тебе не
лесбийские нежности на болоте, это покручее покажется: семеро пареньков,
все крутые и навороченные, истомленные по нехитрому и долгому сексу. Уж
на что слыла Дюймовочка распутницей, а такого и в бреду не видала. Не-
хитрый-то секс нехитрый, только много его, непропорционально много... Ну
да мир не без доброго человека. Зашел Алешка-избавитель, покрошил в щеп-
ки злодеяк, встал на одно колено и молвил добро: свободна, мол, красави-
ца. Иди на все четыре стороны, делай, чего хочешь, живи, с кем на ум
взбредет. Иди, ясно? Чего стоишь, твою мать? Я кому сказал? Я тебе ска-
зал, проститутка!
Заплакала она слезами горючими. Как же так, говорит, презирают меня
добры молодцы. Как же так, а? Прищурилась хитро, улыбнулась ласково, да
и поцеловала Алешку в губы. Богатырь не волк, в лес не убежит. Особенно
когда в губы.
Проснулись Леха с Дюймовочкой, а вокруг терема народ стоит. Местные,
так сказать, жители. Хлеб-соль в руках, на устах речи медовые. И фанфары
выкобениваются. Понимает, стало быть, народ, кто к ним пришел и чего на-
делал. А Леха парень простой, этикету особо не обучен. Спрашивает сразу
по-нашенски: будет мне, ребята, памятник рукотворный? Делать нечего,
