рос ты запуганный как зверушка, печально разводил руками поповский сын.
Но-но, зыркал старшой на Леху.
А что, не дает поганец спокою? - любопыствовал гость. А то, отвечали
хором. Ночами посевы топчет, как свинья, сетовал сам Илюха. Народную
стройку подорвал на соседнем хуторе, вспомнил Добрынюшка. Стекло, гад,
сует в народное масло! - брызгал Леха слюной. А откуда известно, что это
он? - не отставал настырный немчура.
Ясно дело, что не он, говорили наивному. Как сам не понимаешь? Шес-
терки его беспредельничают. Агентура вредоносит. Засланцы под каждым
кустом. Предиктор - это сила, вздыхали мужественные.
Поотвинтим ему рога, твердо сказал Шопенгауэр. И не таким умникам
откручивали. Узнать б только, где вражина гнездо свил. Да и нагрянуть
всей братвой, положить охрану мордой в пол, а злодеюку вывести под белы
рученьки. И предать под народный суд. А ежели упираться вражина станет,
завалить его прямо там, козла, контрольным в черепушку.
- Вот это дело, - сказал Алеха. - Это я понимаю.
А сапог-то, чай, повкусней веревки?
Грызи, женушка, че дают!
- Ненавижу мерсы S-класса, - говаривал пацан в кургузом пиджачке. -
Чего в них хорошего-то, в мерсах? Дорогие, черти. <Линкольн> в два раза
подешевле, а размером покруче будет. Ну их, шестисотые, выпендреж один.
А я парень экономный, на старость коплю.
- Знаете, чего нужно делать с правительством? - предлагал оратор. -
Надо по справедливости. Закопать живьем в землю.
- Ха-ха-ха, гы-гы-гы.
Так хохотал на это Артур Шопенгауэр.
<Я забыл на секунду: чтобы здесь был свет, ток должен идти по нам>, -
поделился Гребенщиков.
Мераб Мамардашвили аплодировал и смеялся.
<А жизнь - только слово, есть лишь любовь и есть смерть>, - напомнил
Цой.
Он уже умер.
<В каждой любви, кроме любви, есть еще много чего!> - вставил Григо-
рян.
А покажите-ка нам лучше канатного плясуна! - бесновалась публика.
Делать нечего, вышел ей и плясун.
- Ну так вот, - скулил Васюха. - Я с ними договор подписал, понимае-
те, ДОГОВОР. С жуликами-то, с МММ проклятущей. Ну а они? Договор ведь
подписан! Нельзя ведь обманывать! Почему государство не возмещает, поче-
му не гарантирует, почему не за людей? Договор ведь подписан, а госу-
дарство не возмещает.
Артур Шопенгауэр был внимателен и осторожен к жизни простых людей. Он
ходил в толпу, говорил с лысыми стариками, пропускал вперед беременных
женщин, подносил тяжелые сумки школьницам и пенсионеркам, задавал вопро-
сы, отвечал на вопросы - делал вид, что познавал жизнь. Выслушал он Ва-
сюху, порыдал тот у него на плече, излил свою душу.
- Засунь этот договор себе в задницу!
Так хохотал Артур Шопенгауэр.
- Сначала я тряпки продавал, - объяснял пацан. - А затем с корешами
заводик открыл. Бухло штампуем алкаголикам на потребу.
- Так незаконно ведь, - ужаснулась печальная тетка.
- А то! - радостно гаркнул пацан, хлопнул дверцей <линкольна> и ука-
тил.
- Если бы меня не убили, через пять лет в СССР был бы капитализм, -
вздохнул Лаврентий. - Но меня убили. Мне-то все равно, а вам сорок лет
мотаться. Сплошное татаромасонство.
- Нескладуха вышла, - вздыхали честные крестьяне Нечерноземья.
- Хо-хо-хо.
Так хохотал Артур Шопенгауэр.
- Значит так, - сказал Илюха. - Гниду будем валить.
Дюймовочку бросили. Подкатил на болото царевич, погрузил к себе в са-
лон ласковую девушку жабу и был таков. И пошла Дюймовочка по свету лю-
бовь искать. Долго ли, коротко ли, а пришла красавица в стольный Китеж
град. Там ее и встретили.
- Ух ма, - извлек Добрыня богатырскую свою палицу. - Раззудись, пле-
чо.
- Ностальгируешь? - подивился Леха, играя с <калашниковым>.
- Сколько охраны? - поинтересовался Артур.
- Какая разница? - ответил Илья.
Нап говорил: главное - ввязаться, а там посмотрим. В детстве он обо-
жал уединяться и читать книги. Школьные ребятишки доставали его, то ли
драться с ним хотели, то ли играть. Тогда маленький Нап хватал лопату и
с воем гнал прочь удалых сверстников. Кричал, что поубивает всех к чер-
ту. Отогнав назойливых, возвращался к книгам. В юности он сам писал про-
зу.
Жириновский накатал повесть в сорок лет. Простая такая повесть, не
лучше многих и не хуже некоторых. Что-то про ментов, про пацанов, про
Сталина и бытовуху. Хотел мужчина в сорок лет пробиться в писатели. Хо-
тел созвать знакомых, достать свежий номерок <Нового мира> и сказать,
скромно потупив честолюбивый взор. Не хотите, мол, посмотреть. А знако-
мые читали бы повесть и лучились зеленой завистью. Ан нет, накладочка
вышла. Критики сочли творчество заурядным, впрочем, правы были те крити-
ки, многие из них рубили в литературе посильней Жириновского... Так он и
не заделался писателем в сорок лет. Зато через два года Владимир уже
баллотировался в президенты. Миллионы людей выбрали его сердцем. Промы-
сел ли то Божий? Он сильно мучился в детстве, страдал в юности, хранил
нерастраченное во взрослые годы. Господь по своей привыке снизощел к то-
му, кто так много хотел и так много страдал. Господь добр к таким. Шо-
пенгауэр вынул <беретту> и пару раз огрызнулся в воздух. Канатный плясун
почуял недоброе и бочком начал протискиваться к проходу. Шопенгауэр пос-
меивался. Люди на площади волновались. Они-то ждали канатного плясуна, а
тут стрельба, порох, непонятое...
Артур прикоснулся к горячему микрофону.
- Я не знаю, с чего начать, - произнес он застенчиво. - Я ведь не
публичный оратор. Мне есть, что сказать, но еще нет единственно верных
слов. Но, может быть, я попробую?
Солнце било ему в глаза, а Шопенгауэр изучающе глядел в очи солнцу.
Смотрел в его оранжевые зрачки и посмеивался. Солнце не выдержало и
улыбнулось в ответ. Я наконец-то не один, обрадовался Артур, солнце те-
перь мне друг, солнце всегда будет со мной и никогда не предаст. Ведь
солнце не предает тех, кому улыбнулось. Как бы подоходчивее рассказать
это людям?
- Все просто, - продолжал Артур. - Источник энергии и силы всегда
внутри. Понимание внутри. Переход отсутствует: либо есть, либо нет. И
если нет того, что примет инфомацию, говорить бесполезно. Но если имеет-
ся то, ради чего принять информацию, ее примут. Если есть душевный кри-
зис - есть потребность в новой порции знания. Почему так много тупиц?
Человек пребывает на каком-то уровне, он стабилен в своем состоянии -
новое знание будет отторгнуто. Он не стремится на другой уровень, потому
что не знает, что другой уровень где-то есть. Можно прочитать ему все
философские книги планеты, такой парень скажет: а, шизомуть, - и пойдет
пастись на лужайку. Если вежливый, то скажет, что это не по его мозгам.
Но мозги у всех одинаковые. Разная структура души. А структура души раз-
ная лишь потому, что различны жизни. Все определяют обстоятельства, в
которые человека загоняют другие обстоятельства, и так до бесконечнос-
ти...
Но это неважно. Принципиальна ошибка мудрецов, которые пытались сочи-
нить общие для всех правила жизни. Нет, допустим, ничего более лживого,
чем категорический императив Канта. Я напомню его: поступай так, чтобы
максима твоих поступков могла лечь в основу всеобщего законодательства.
Я постараюсь объяснить, почему это величайшая ложь. Он предполагает, что
правила для всех общие, и если есть мораль, то она недифференцирована.
Закон внутри нас должен быть одинаковым. Я утверждаю, что закон внутри
нас должен быть разным. Августин говорил, что Абсолютное Зло невозможно,
потому что уничтожит само себя. Представьте империю, где люди относятся
друг к другу по канонам Абсолютного Зла - так вот, они уничтожат сами
себя, и империя умрет. Я говорю, что Абсолютное Добро не менее опасно в
том смысле, что тоже уничтожит само себя. Представьте страну, где люди
живут по канонам Великого Добра - такая страна не выживет, развалится
изнутри или растопчется извне, не су ть важно. Эволюция подтверждает,
что в первую очередь выживают скомпенсированные сообщества, без крена в
любую сторону. Наивные опровергаются просто: если бы сообщество Абсолют-
ного Добра представлялось желательным, мы уже родились бы в нем. То, что
такое сообщество не создалось за тысячелетия, а если и создавалось, то
погибало, говорит о его нежизнеспособности, а следовательно - вредности
и ненужности. А стремление к его построению - абсурдно.
Между тем кто-то должен стремиться именно к его построению, и в этом
нет противоречий, я потом объясню... Нет сомнения, что весомые преиму-
щества по жизни получает не скомпенсированная <справедливая> особь, не-
сущая в себе равное количество позитива и негатива. Нет, проще жить или
святым, или подонкам, людям крайностей, и нетрудно объяснить, почему.
Радикальная установка - всегда лишний источник так необходимой всем нам
энергии. Святой и подонок никогда не колеблются в выборе. У них всегда
есть вектор и эталон, всегда есть цель и всегда есть воля. Они никогда
не думают, что им делать. На свете столько несотворенного добра и несо-
вершенных подлостей, что им просто некогда думать. Счастлив тот, кто
имеет императив: всегда любить людей или всегда ненавидеть, и всегда
плевать, как они к тебе при этом относятся. Не повезло тому, кто каждому
воздает по заслугам, кто благодарит хороших и мстит плохим, кто взвеши-
вает каждый шаг, на весах размеряя любовь и ненависть. А не слишком ли
ответил? А не рано ли простил? А не много ли ей внимания? А не грубо ли
сказанул? А не зря ли обидел? А не зря ли убил? А за что такой дорогой
подарок? А не слишком ли за них рисковать? А не слишком жизнь отдать?
Нельзя реверансы взвешивать. Ничего не бывает слишком, всего только ма-
ло. Чем больше сделал, тем лучше, а что сделал - куда менее важно, чем
масштаб сделанного. Казалось бы, противоречия. Однако не так все. Об-
ществу нужен баланс, а человек должен вести жизнь по максимуму: всех
убить, всех спасти, всем подсобить, всем, чтоб до каждого дотронуться.
Но за общество бояться не надо. Оно себя защитит, лишних святых по пси-
хушкам спрячет, лишним негодяям вышку даст, со всем лишним так или иначе
разберется. Слишком добрых заклюют справедливые, и слишком злых заклюют
справедливые, и друг друга они же заклюют. Однако чтоб чего-то по жизни
сделать, часто нужно идти в моральные экстремисты. И вот здесь возникает
вопрос: а на чью сторону? И вот здесь не надо Канта слушать, и Христа
слушать, и Заратустру - все они люди умные, но к тебе касательство не
имеющие. Себя надо слушать, себя, инстинкты свои врожденные и приобре-
тенные, особенно приобретенные. Нравится жить ради ближнего - вот и жи-
ви, и сноси удары, и побои, и плевки, что самое сложное. Делай добро,
люби людей, а знаешь, за что люби? За то, что они люди. За то, что они
родились. За другое любить несерьезно... А вот нравится деньги отнимать,
убивать - отнимай, убивай, никто тебе не судья, пока не поймали. А зна-
ешь, за что убивай? Людей-то? За то, что люди. За то, что родились, су-
кины дети, дышат с тобой одним воздухом. За то, что судьба твоя - уби-
вать. Вот за это и убивай. Только любое дело надо делать серьезно. А
иначе лучше вообще не делать, чем людей-то смешить...
Кстати, сочинил я вам: добрые, злые... Увлекся. Нет, конечно, ни за-
конченных негодяев, ни святых. Сильные есть и слабые. Причем сильный
способен на все, а слабый - ни на что. Даже на любовь. Не говоря уж о
более сложных штуках. А сильный на все готов. Добро творить, зло - какая
разница? Лишь бы Действовать. Но какой-то пафос у него есть - в любом
случае пример берется либо с Дьявола, либо с Бога. Так что подражайте
кому хотите, пафосы по ценности не различны...
А какое вообще общество нужно? Какая страна будет правильной? Та
страна, где все делается правильно. И влюбляются правильно, и разводят-
