любви. Хотя бы от Дюймовочки, если нет под рукой или под ногой цареви-
ча-паренька. Так хочется любви, в конце-то концов. Дюймовка ведь совре-
менных взглядов. Так и ласкали они друг друга три дня и четыре ночи, в
принципе - две гетеросексуалки.
Нап умел и любил разговаривать с большой массой людей. Риторический
прием один, сказывается основная профессия: батарейка ставится напротив
и начинается задушевное. Нап славился своей лаконичностью. Немногие ре-
шались беседовать с ним начистоту. Переспорить было невозможно. Только
циклоп Кутузов убедил, что больше понимает в национальных особеностях
родной географии. Бородино, кстати, выиграл Нап. И по жизни Нап выиграл.
У того же Кутузова. Толстой этого не понял и не отразил. Или не захотел
отразить. Он не раскрыл образ, а за это на выпускных сочинениях ставят
два. Ладно, кто мудреца к ночи помянет - тому глаз вон...
Адик более внятный вегетарианец. Он не хотел второй мировой. Зубами
грыз ковер, когда узнал, что Франция и Англия ее начали. Он не желал
нормальным странам ничего ненормального. Своего хотел парень: Чехии,
Польши, Австрии. Умные демократы его подставили. Пришлось драться и ко-
го-то побеждать. Потом его взяли грубым числом: так в школьном саду пя-
теро верзил забивают смелого одиночку. Но правильная одноклассница выбе-
рет одиночку, а не тех, кто его побил... История тоже выбрала побежден-
ного Адика. А с Россией просто. С Россией мы были правы, и он был прав.
Мы были правы, когда хотели первыми - не наш смельчак-то был, ох, не
наш. Он был прав, когда ударил первым. Пошел замес. Но войны-то все рав-
но не хотел, мириться пробовал. Сталин посылал его на хер...
А я вот самогончика притырил, заорал с порога Алеша Попович. Че, му-
жики, бухаете без меня? Садись, садись, Леха, хлопнул Муромец по спине.
Давай, налей родимой, по пятьдесят грамм, за Соловушку. Нескладно выш-
ло-то, мужики. Ну да ладно, помянем. Вторую за Отчизну, ну а третью,
братишки - за наше братство.
<Татаромасоны?> - оживился Иосиф Виссарионович. Да, да, они самые,
подлецы. Сосо знал, чего творил - изводил народец под корешок. А народец
визжал кайфоватым визгом. Народец балдел, когда ему надевали стальной
ошейник и снимали со стены сыромятную плеть. Народец улетал душой в рай,
когда стальные шарики вспарывали ему спину. Народец стонал, когда все
тело пронзала родная боль. Народец чувствовал, когда сапог сдавливал ему
горло, народец хрипел и извергал горячую сперму... Сосо умел доставлять
людишкам удовлетворение.
Итак, татаромасоны. А скажи-ка, Лаврентий, кто из наших ближайших то-
варищей состоит в татаромасонской ложе? Ха-ха-ха, смеялся Лаврентий,
ха-ха-ха, да все они там состоят с 1905 года. Все как один, сукины дети,
даже Лазарь, даже маршал Советского Союза Жуков... А почему ты раньше
молчал о татаромасонском сговоре? - по-отечески щурился друг детишек.
Конспирировались, вздыхал Лаврентий Палыч.
Деяния татаромасон ужасны. Взять хотя бы татаромасонское иго, три
столетия истощавшее Русь. А убийство Петра Третьего, возжелавшего покон-
чить с татаромасонством? А кто сказал Дантесу, что Наташа шлюха и всем
дает? А кто народного заступника и кумира Николая Чернышевского подвел
под арест? Кто вывел в люди Гришку Распутина? Кто втянул нас в бестолко-
вую и кровавую бойню четырнадцатого года? Кто подставил адмиралов в Цу-
симском бою? Кто, наконец, стравил белых с красными? Кто топил в пруду
благородных дев, а затем кивал на комиссаров? Кто назюкал Фанни Каплан
пульнуть в доброго царя?
Ответ прост, как и все ответы на земле.
Ну нет, рявкнул Артур Шопенгауэр, моментально передергивая затвор.
Есть очень сложные вопросы и очень сложные ответы на них. Яйца курицу не
учат, настаивал он, опустошая магазин <беретты>. Было заметно, как сов-
ременное оружие прекрасно чувствует себя в руках давнего человека. Пис-
толет мурлакал и жмурился, а Шопенгауэр нежно чесал его за ухом. Они бы-
ли одним целым - человек и его оружие. Пришлись впору и полюбили друг
друга.
А уж как изощрялась в любви Дюймовочка! И так она подругу свою нежи-
ла, и этак, и такое ей шептала, что словами не описать и пером не выска-
зать... И целовала ее, и баюкала, и колыбельные напевала, и в обнимку
спала. Просыпались односекундно, чтоб скорее вернуться и подольше не от-
пускать.
А Васюха свой сапог дожевал. Причмокнул от удовольствия, и за вторым
под лавку полез. Хотела жена вмешаться, отобрать такой вкуснятины да
испробовать. Ан нет, Васюха сказал, идика-ка ты, милая, восвояси. Хрен
тебе. Не бабье это дело, сапогом-то закусывать. На вот лучше, веревку
погрызи, что ли...
А выпьем-ка, братаны, за князя. Делать нечего, опрокинули стопари за
Красное Солнышко. А выпьем-ка за Чернигов. А за Господина Великий Новго-
род? А за баб? А Змеюшку помянуть? Уклюкались, короче, по-черному...
Нап разговорки разговаривать не любил. А особенно, если попусту. Жен-
щины стояли в очередь, заходила одна... <Заходите, раздевайтесь, ложи-
тесь>, - говорил Нап, не поднимаючи головы. Сидел за столом, писал, ду-
мал. Как же так, кричала красивая, я же великая актриса. Ну и что, мать
твою? Не ценил Нап подобного выпендрежа.
Татаромасоны всюду. В троллейбусах, в парках, под заборами и в Крем-
ле, на вечерних балах и военных сборах. Простые татары от них тоже стра-
дают. Не меньше, поди, чем простые чукчи и австралопитеки. Главное здесь
- не впасть в огульный национализм. Мы, патриоты, ничего не имеем супро-
тив татар, они нам как соседи со времен мамаевских... Подлинный червь -
татаромасон! От незваного гостя и заурядного чингизида он отличается по
ряду характерных примет.
Курица не баба, сапоги не сожрет.
<Ну какое же извращение, - думала Дюймовочка, - если это любовь?>
- Я долго пытался понять, - говорил заезжий мужик, - чего это мы так
странно живем? Не совсем хорошо живем, хочу я сказать. Климат вроде ни-
чего, земля обильна. Да порядка в ней нет! Пришлите хоть кого, что ли.
- Ладно, будет вам мандарин, - сказали китайцы.
- И муэдзин, - добавили арабы.
- Чтоб не перессорились, их разделит миротворческий корпус НАТО, -
подытожил госсекретарь.
- Ой, спасибушки! - завопил мужик
И пошла в земле русской житуха куда более странная...
- Лично я похмеляюсь пивком, - сказал Илюха, а Нестор вовремя подсуе-
тился и записал этот примечательный факт.
Тяжела и неказиста жизнь простого летописца, да ведь? Всегда прихо-
дится считать, что какой-то парень важнее тебя. Его слова исторические,
а твои - нет. Ты ведь так себе, пишущая машинка. Это чрезвычайно огорча-
ло Нестора. Поэтому он так много фальсифицировал. Перевру, думаю, исто-
рические слова, авось и мое в истории сохранится.
На самом деле, конечно, похмелялся Илюха водой колодезной...
А вот Добрыня и в самом деле пивком.
Только Алеша предпочитал похмеляться с утреца свеженькой басурманской
кровью.
Выйдет в чисто поле, зарежет кого, и похмеляется. Тем и славен был в
свое время, так и называли Алеху - герой, мол, своего времени.
Когда в древлянские земли вошел миротворческий корпус НАТО, все трое
бросили родные дома и предпочли соленую партизанскую участь.
- Ты всегда будешь такой нежной? - пытливо спрашивала подруга Дюймо-
вочку.
- Я тут подумал, - объявил Шопенгауэр, тренированно всаживая пули в
мишень. - Не пора ли переосмыслить? Я пересмотрел, суки. Вчерашняя тос-
ка, на х..., отменяется. Отныне, на х..., все по-другому. И жизнь хоро-
ша, и жить хорошо. Забил косячок и радуешься. Зашибил человечка и балде-
ешь. А уж работенку какую провернул - вообще кайф, до конца дней своих.
Не убили - счастлив. Убили - х... с ней. Какой, бля, пессимизм к собачим
херам? На свете столько всего несделанного, столько работы, столько дел
- о...еть. Смотрю на все это дерьмо и радуюсь. Мне - поднимать страну из
экономического провала. Мне - творить из ничего новую веру. Мне - приз-
вать людей к новой жизни: к яркости и к цвету, к отвязке и к любви, к
работе и к подвигу. Мне - создать религию завтрашнего века. Мне - думать
об идеологии национальго возрождения. Мне, суки, Хартлэнд на ноги ста-
вить, мне, слышите, ублюдки и долбоебы! Потому что никто, блядь, этого
не сделает за меня, все лентяи сонные, или воры, или мудаки, или на со-
держании у спецслужб.
Невидимые зрители аплодировали. Грохнул выстрел. Ну конечно, кому-то
не понравились столь бесстрашные речи, они всегда кому-то не нравятся,
как правило, большинству. Еще выстрел, и Шопенгауэр упал, в падении гро-
хотнул из <беретты>. Кто-то закричал. Не нравится, козлы? Так это я доб-
рый. Завтра я вас распакую по концлагерям.
По нему стреляли минимум с двух позиций, причем слева била уже корот-
кая очередь. Он огрызался одиночными, экономя запас.
- Подожди, щас мы их угондошим на хер! - заорали поблизости.
Из лесочка выкатил БТР. Пару раз дернулось огнем, и все стихло. Двое
недругов полегли сразу, третий пытался было бежать, подраненый и обезу-
мевший. Несчастного положили аккуратным выстрелом в голову. Перестал
подранок дергаться, снесло подранку ровнехонько половину черепа. Щелк -
и разбили кость, выплеснулся мозг, отлетела душа, если, конечно, у раз-
ных сук бывает душа...
Из бэтээра выпрыгнул незабвенный Илюха.
- Поехали на базу, - обнял он старину Шопенгауэра. - Отбухаемся в
дым, сегодня у нас - святое дело. Бухал хоть раз с нашими?
Артур глядел на славного мужика, на легенду, спасителя, гордость
большой земли. Слез не сдерживал, даже не пытался.
- Ладно, ладно, - Илюха отечески трепал его по загривку.
- Поехали, - весело сказал Шопенгауэр.
- У нас и девки есть, - зевнул подоспевший Леха. - И водяра. И кося-
чок. И тушенки со сгущенкой завалом. И антенна спутниковая. Такая уж
она, лесная житуха.
- Я знаю, что вы пассионарные парни, - скромно сказал Шопенгаэур.
- Надеюсь, что это не оскорбление, - рассмеялся Илюха.
А Шопенгаэур просто расхохотался. Смешливый стал с некоторых времен.
Пальчик такому покажи - обхохочется. Можно и не показать, все равно об-
хохочется. Нельзя ставить веселое настроение в зависимость от внешних
факторов. Причина смеха - всегда в тебе. Человек ведь всегда смеется над
одним и тем же, и не над чем другим, только не признается себе, всякий
раз полагая, что смеется над новым. Ну да, конечно, ситуация другая, по-
вод другой, а смеешься над тем же. Есть вот люди, которые никогда не
смеются, ни в какой ситуации, а есть - которые смеются всегда, хоть уби-
вай ты их. Шопенгауэр хотел походить на последних, здорово это - хохо-
тать на собственных похоронах, красиво и по-мужски. Красиво и по-мужски
никогда-никогда не быть серьезным, кроме самых, конечно, пиковых ситуа-
ций, кроме прикосновения к самым важным штукам. Их не так много, важ-
ных-то штук: любовь, власть, бессмертие... Что еще? Красота, знание,
мастерство. Наверное, деньги, но только чтоб не зарплата, а много. На-
верное, секс, но только не абы с кем, а с любимым человеком. Наверное,
дружба. Ах да, Шопенгауэр чуть не забыл - смерть и насилие.
Остальное - по большому счету херня, думал он, и по малому счету хер-
ня, и по среднему. Лечь бы на стол посреди этой херовушку и залиться от-
вязным хохотом над снующими мимо.
ГЛАВА ВТОРАЯ, В КОТОРОЙ СПОРЯТ С ИММАНУИЛОМ КАНТОМ
Всем заправляет главный Предиктор. Татаромасоны чтят своего вожака,
отдают ему честь и много чего еще. Лицезреть Предиктора считается огром-
ной удачей. А уж говорить с ним, или дотронуться до него, или поцеловать
в щечку! Предиктор - большой человек, чего уж там...
А вы его видели? - спрашивал заинтригованный Шопенгауэр. Видеть суку
не видели, но слышал с рождения, объяснял Добрыня, хлебая неиссякаемый
муромский портвешок. Меня мамка этим козлом в детстве пугала. Вот и вы-
