ведь должен держать бытие на себя, иначе оно упадет и раздавит народы.
Нужно постоянное поддержание правил общежития, через мораль, традиции,
Уголовный кодекс и мировые религии. Плевать на счастье маленького чело-
века - я тоже знаю, что нет никакого счастья, ни у маленького, ни у
большого. Думаешь, ты первый это сказал или единственный это вспомнил?
Так вот, декларированный лозунг - тоже не истина, а всего лишь инстру-
мент поддержания бытия на себя. Есть одна истина, как я ее вижу, да как
и веками виделось: поддержание бытия на себе, без нас, касты поддержате-
лей, все загнулось бы к чертям, причем очень быстро загнулось бы. Рели-
гий много, а суть одна - спасать этот мир от самого этого мира. Точнее,
спасать его от подонков и негодяев, от придурков и шибко умных, от раз-
рушителей и таких, как ты. Думаешь, есть у масонства иная цель? Нет,
только служение жизни - в том смысле, чтобы она могла продолжаться
дальше. А уж как - ее дело, лишь бы человечество жило, понимаешь: ЖИЛО,
и не говори мне о других задачах - все они второстепенны и третьесортны
перед задачей поддержания бытия. Столько факторов и столько тенденций
норовят опрокинуть мир, ты не представляешь хрупкость порядка, не предс-
тавляешь напора энтропии на мир, мощь хаоса, число его вольных и особен-
но невольныъх сподвижников. Мы работаем веками, и работы хватит на тыся-
челетия, мы будем работать вечно, пока живо человечество. Потом оно, ко-
нечно, умрет, но если есть тот свет и на нем с нас спросят: о, тогда мы
отчитаемся за каждый год жизни человечества как за свою заслугу. И не в
идеологиях суть: мы создали мировые религии, мы создали партии полити-
ческого прогресса, и диктатуры мы устанавливали, и демократии, не в этом
функция. Мы же системщики, нам что христианство, что коммунизм - в прин-
ципе одинаково, то и то жизнь поддерживает, людишек держит, разными,
правда, средствами, но одинаково жестко.
- А почему вас называют масоны? - залюбопытствовал Артур Шопенгауэр.
- А повелось так, дурь вот такая, - ответил предиктор. - И как не на-
зывай, суть одна: мы слуги, конечно же. Из центров координируем разные
вещи, но все равно ведь стараемся для людей. Повторю, если не уяснил: мы
бытие держим на себе, мы даем этому миру стабильность, мы даем этому ми-
ру возможность жить - в первую очередь на основе знания, в котором пре-
восходим других людей.
- Ах вот оно как! - закричал радостный Шопенгауэр. - Вот спасибо те-
бе, сказал ты мне, за что я убью-то тебя. Я, оказывается, твой идейный
противник.
- Да ты вообще гондурас пятикрылый, - ушел предиктор в свое.
- Да ладно тебе, - улыбнулся Шопенгауэр. - Последние минуты, а ты вы-
еживаешься. Я одной фразой обозначу, в чем мы круто расходимся. А то,
может, ты не знаешь, так я уж просвещу, окажу такую честь. Мир, знаешь
ли, нужно не поддерживать. Слабая задача - мир на себя держать. Он обыч-
но и сам нехило держится. Мир нужно изменять. Изменять, как ты понима-
ешь, в одну сторону, в другую все равно не получится - чтобы мир этот
был взрослее. Вот в том и суть. А вас всех на фонари, мешаетесь вы
сильно, застряли в детстве, не хотите быть умнее и круче, и другим не
даете - боитесь.
- Я ничего не боюсь, - засмеялся предиктор.
- А вот этого, козел вонючий? - Шопенгауэр прижал ствол <беретты> к
его виску.
- Не-а, - продолжал предиктор улыбаться и жмуриться.
- А вот этого, ослинушка ты моя? - ласково спросил Шопенгауэр, давя
спусковой крючок безотказного другана.
Пуля вышла с той стороны черепа.
- Ловко ты его опроверг, - одобрительно сказал молчавший Илюха.
- По-другому бы он не понял, - объяснил Артур. - А жалко, кстати:
незряшный мужик, просто карма его херовая, а так редкостного ума поли-
тик.
- Масона сколько не корми, все во власть смотрит, - заметил знающий
Добрыня Никитич.
- И черту под хвост, - вставил Илья.
- Это уж верно, - захохотал Алеха.
У Адика все же были нелады в сексе, чего таить? А у Ивана Потапова не
было, женщин у него было - немерено и не считано. И у Ганса Крюгера де-
вок было вдосталь. И Мордухаю Блеменфельду было с кем спать, а вот Адику
подчас не было. Банальный факт, зачем константировать? А закавыка в том,
что положил этот Адик миллионы Крюгеров, Потаповых и Блеменфельдов, оты-
мел один всю матушку Европу - насильно, конечно, а как еще трахать за-
комплексованный континент? И так он ее, и эдак, и извращенным, как в на-
роде говорят, способом. Один, почти один. И полегло этих Гансов и Морду-
хаев - как собак. И Потаповых в распыл пустили, до всех дошла очередь. У
каждой басни, как водится, должна быть мораль. Здесь речь идет,
собственно говоря, о настоящих мужчинах...
- О великий и могучий Харт лэнд, - возносил Шопенгауэр молитву свою.
- О прекрасная и святая земля, дай мне силы возродить тебя и превратить
в цветущий сад, в империю, которая будет стержнем планеты. Дай мне силы
установить мировую ось. Дай мне силы стереть в пыль врагов твоих. Дай
мне силы раздать земли и деньги твоим друзьям. Дай мне силы победить се-
бя, убить в себе - чересчур человеческое. Дай мне силы проснуться богом.
Дай мне силы любить тебя так, как люблю сейчас, о великий и могучий
Хартлэнд. Ты - возлюбленнная моя страна, тебя выбрал я из мириады миров,
тебя хочу я поднять и возродить к утраченному величию. Ради тебя жизнь
моя и смерть моя, силы мои и слава моя, слезы мои и кровь. О великий и
могучий Хартлэнд, убей меня, если не можешь дать мне то, чего хочу, чего
прошу, чего домогаюсь. О великий Хартлэнд, кто еще был так предан тебе,
кто клялся тебе моими словами, кто может дать тебе больше тебя? Кто ум-
нее меня? Кто сильнее меня? Кто больше познал? Кто больше моего плакал и
стонал, кто больше молился и молчал, кто больше говорил и бился? Кто?
Покажи мне такого, если можешь. А если не можешь найти его на земле -
выбери меня, лучшая страна, и отдайся навеки, и не предай, раздели со
мной судьбу свою, бой и мир, жизнь и смерть, величие и могущество. О ве-
ликий и могучий Хартлэнд, это написано нам с тобой на роду - величие и
господство, победа и власть, возрождение и зависть врагов. О великий
Хартлэнд, услышь меня, не отвернись, дай мне силы драться за нас с то-
бой. Услышь меня, твою мать, Господи, только услышь, и мы будем вместе,
о моя земля, о великий Хартлэнд, я не могу без тебя, любовь моя...
Он стоял на коленях в высокой траве и плакал. Никто не видел слез,
никто не разобрал слов, он был один, и только вечернее солнце сверху. Он
не сдерживал себя, рыдал и молился, слезы текли полноводным морем, и
никто не смог бы остановить его. Он убил бы любого, кто помешал. Только
высокая трава вокруг и вечернее солнце над головой устраивали его в этот
час. Весь мир был внутри, он сверкал и переливался, он взрывался тысячью
красок, он валил его на землю и заставлял кататься по ней, с матом и во-
ем, с криком и прозрачной слезой. На секунду он замер, услышав ответ. О
Господи, шептал он. И целовал зеленую траву.
Так плакал Шопенгауэр.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ, В КОТОРОЙ ОСКОРБЛЯЮТ БЕДНЫХ ЛЮДЕЙ
С козла бы шерсти клок, и то хозяюшке в радость. Паршивую овцу хоть
бы в Царствие небесное. С валютой и на болоте не загниешь. Не всякую
дверь хвостом прободаешь. Не каждый плевком самолет собьет.
Но если захочет - собьет, никуда не денется.
- А куда мы пойдем? - спросил Шопенгауэр друзей.
- Туда, где поотвязнее, - мечтательно сказал Леха.
- Туда, где бухло бесплатное, - уточнил Илья.
- И с бабами без проблем, - добавил Добрыня.
Шопенгаэур вздохнул:
- Я предпочел бы идти туда, где дорогущее бухло или его нет вовсе,
где напряг с женщинами, где серая, скучная и безотвязная жизнь. Халявный
алкоголь очень быстро развращает, вы уж меня простите. Да он и сам по
себе не ведет в актуальные состояния. До женщин мне особого дела нет, но
напряг - он вам же полезнее. А жизнь я действительно предпочел бы в дос-
ку безотвязную, серую и упорядоченную, трусливую и дурную. Сделать ее
сильной - вот наша задача, вот ради чего мы с вами народились на свет.
Прав я?
- Теоретически ты прав, - задумчиво сказал Илья. - Но лично я пойду
туда, где наливают бесплатно, есть такой уголок - за семью морями, пятью
горами, за спиной Кощея бессмертного, но есть. Она самая, земля обето-
ванная.
- Я туда, где с бабами без проблем, - протянул Добрыня.
- А я в Китеж-град, - мечтательно произнес Алеха. - Буду тамошних во-
ров на колени ставить и порядок наводить. Попомнят меня еще местные жи-
тели, глядишь, и памятник рукотворный соорудят. Хочу, чтоб еще при жизни
мне поставили монумент. И надписали: мол, избавителю народа, добра мо-
лодцу и миссиюшке, Лехе-россиянину, сынку поповскому.
- В добрый путь, - сказал Шопенгауэр друзьям своим, нисколько на тех
не обидевшись.
Он-то знал, что каждый бродит, как тому на роду написано. Но все, ко-
му надо - все равно по жизни встречаются. Расстались они у пресловутого
камня, и двинул Шопенгауэр дальше один, на прескучнейшие территории, в
ущербный край, на хилые земли.
С утра шел дождь. И с вечера он шел, и с ночи. Ну хоть что-то здесь
движется, хоть дождь и тот идет, обрадовался Артур. Он вообще любил сля-
котную погоду. За это чуть его не судили на хилых землях.
Шел он по грязи, радовался дождю и смеялся. А чегой-то гнида смеется,
когда печалится надобно, - подумали смурные крестьяне и повязали стран-
ного. Шопенгауэр не сопротивлялся. Больно надо с крестьянами воевать, в
деревенских палить, на всякую хрень изводить патроны.
Доставили его в местный суд. Ай-да, думают, засудим дурковатого за
отклонение от общепринятых норм. Чего это он радуется грустной погоде?
Чего это он смеется, не убоявшись народного правосудия? Чего это он в
костюме-тройке, когда сенокос на дворе?
Ох и насмеялся он вволю в судейском здании.
- Десять лет ему без права опохмелки, - настаивал прокурор.
- Десять лет чего? - хохотнул Артур.
- Десять лет оттрубишь в сельсовете писарем, - насупился прокурор. -
По правде, конечно, расстрелять тебя надо, но уж больно писарей не хва-
тает.
- Ну ладно, - покорно сказал Шопенгауэр. - Народная воля - закон.
Уединился суд на совещание, и вынес-таки вердикт: десять лет, как по-
ложено, и без опохмельного расслабона.
- Обвиняется ересиарх за отклонение от правильной веры, - начал буб-
нить судья финальную речь.
Шопенгауэр не дослушал, рассмеялся звонко и пошел к выходу. Отодвинул
в сторонку оторопелых, толкнул тяжеленькую дверь и вышел на мокрый воз-
дух. Вдохнул полной грудью, и был таков. Никто, его, разумеется, не за-
держивал, ибо в хилых землях было заведено: приговор народного суда суть
высшая правда, от которой не убежишь. Не было там аппарата государствен-
ного насилия. Приговоренные сами себя штрафовали, расстреливали и на по-
путках добирались до мест заключения. Ну, обычай такой у них, не тра-
титься на конвой.
О поступке Артура Шопенгауэра местные летописи оставили упоминание
как о кратковременном визите Антихриста. Не по-людски он вел себя, ох,
сука, не по-людски. От его люциферского деяния двое мужичков утопились,
остальные крепко задумались, неделю глушали самогон, но так и ничего и
не просекли, решили - чем черт не шутит, пока бог задремал.
А Шопенгауэр пошел дальше, не правду искать, конечно же. Что ее ис-
кать, правда и так в тебя, причем сразу и целиком. Нет, глобальнее цель
имел - Артур Шопенгауэр искал кривду.
Дай-ка, думаю, начну ее выпрямлять. Глядишь, и начнется тогда в Харт-
лэнде правильная житуха. Набилась как-то в конференц-зал окрестная ин-
теллигенция.
- Начать путь можно в любой момент, и в этом для людей заключается
великая надежда, - порадовал он собравшихся. - В любой точке жизни можно
