до.
Тема его лекции была проста как полено, даже как полполена: <Я и Ле-
нин>. Но несчастный Гегемоныч с утра не выпил, поэтому был искренний и
нетворческий.
Он зашел в класс. Пионеры ждали, одетые как положено.
На передних партах бухали с закуской и стаканами. Чуть подальше пили
из горла без закуски. На задних местах покуривали косячок. В проходах
лежали самые отчаянные активисты, с удовольствием покалывая себя в вену.
Гегемоныч растерялся, он не знал, что так должно быть, что такие уж те-
перь времена. Невзирая на прибамбасы, он был все-таки старомодный дед.
- Ну видел я его, видел, - правдиво и без энтузиазма признался он. -
Ну нормальный он мужик... Лысый, как все эти самые... Что тут рассказы-
вать?
Из прохода поднялся худенький парень.
- Ты не понтуйся, старый, - посоветовал он. - Ты как есть перед паца-
нами говори. Ты знаешь, кто по натуре пионеры? Это такие пацаны, которые
над всеми пацанами пацаны, усек? Скажи хоть, где видал пахана. Колись,
не в падлу.
Хлопец потянулся за выкидухой, но не выдержал и упал в проход.
- Да в гробу я вашего Ленина видал, - честно заявил Гегемоныч.
Из под первой парты выскочил переодетый гебист и огрел бедолагу ог-
лоблей по темечку. Чтоб, значит, не развращал красную молодежь. Мало ко-
го он еще в гробу видел, за всеми не уследишь.
(Говорят, жил человек, у которого на груди была татуировка: изображе-
ние отца в гробу с надписью <там я тебя видал>. Папа был еще жив. Таким
образом сын отомстил ему за плохое обращение в детстве.)
Гегемоныч все отрицал, даже то, что работает на Америку. Дурачина хо-
тел сказать, что видел Ленина один раз, да и то мельком, в Мавзолее. Но
слово не воробей - вылетит, хрен поймаешь.
Его приговорили к пожизненному труду, круглый день и без опохмелки.
Пару месяцев он помучился, но начальство не смогло терпеть его стон и
вовремя назюкало местных. Нарком Эдуард самолично дал разрешение. С ги-
ком и уханьем удальцы забили его камнями. До смерти. И похоронили.
На табличке написали, кто именно здесь зарыт, а рядом каждый чиркнул
свое мнение об этом удивительеом человеке. Местных телок, девок и комсо-
молок до сих пор охватывает стыдоба, когда они шастают мимо могилы, гля-
дючи на всю эту срамоту.
P.S. Братки, вы меня извиняйте, если я коряво пишу. У нас в Красных
Мормонах все такие, не я один. Был вот только один Гегемоныч, руба-
ха-коммунар, аж самого Ленина видел. Вот он подлинный Человечище, хоть и
гад. Так и того порешили. Мы, дураки, надеялись после его кончины зажить
лучше и веселее. Хрен-та! На то мы и живем в Красных Мормонах...
Александр Силаев
Конец истории
В январе он становился сторожем большого синего туалета на окраинной
площади. Судьба, конечно, незавидная. В ней обязаны со временем найтись
свои прелести, как же без них, - но в целом участь хреновая. Зато, как
всем понятно, по справедливости. А год назад он трудился в полиции. Ни-
чего привлекательного. Например, ему пришлось подавлять антинародные
выступления.
До сих пор мерзостно вспоминать. Но кто-то должен подавлять антина-
родные выступления?
Они жили в демократической и свободной стране, но антинародные силы в
ней, разумеется, имелись. Антинародные силы обычно есть везде, даже там,
где и народа-то нет, антинародные силы всегда присутствуют: на вершине
Эвереста, и в Арктике, и в пустыне Гоби, и в пустыне Сахара, и там, куда
рухнул Тунгусский метеорит - там-то особенно, там их, как грязи, а уж на
Луне-то, сколько этих козлов на Луне! Этих тварей только поискать... Они
водятся в доменных печах, они заседают в жерлах вулканов, в канализаци-
онных трубах у них проходят симпозиумы, на Сириусе у них кузница кадров,
в Кремле у них явочная квартира, на Капитолийском холме притон, в Вати-
кане бордель, а в сибирской тайге проходят боевые учения. Они обитают в
каждой кухне, прячутся на компьютерных дисках и вплотную подбираются к
Шамбале. Они внедрены в масонские ложи и революционные кружки, в стада
диких мустангов и в обезяньи стаи. Они держат резидентов в каждом тер-
митнике, а в каждом улье у них завербованная пчела. Зайдешь в хлев, а
там они. Хочешь подняться на трибуну, а там они. Хочешь справить нужду,
а них в сортире идет заседание, и тебя туда не пускают.
Антинародные силы хуже крыс. С крысами можно найти общий язык, сесть
за стол переговоров, подмахнуть двусторонние соглашения. Крысы не люди,
но они нас понимают, они готовы на компромисс, они сами в глубине души
хотят двусторонней договоренности. Подлинно антинародные силы всегда
бескомпромиссны.
Если б не эти вонючие сучкоплюи, на всей земле давно установилось бы
Счастье. Но они есть, и нам никуда не деться. Это факт. И пока будут
они, на Земле никогда не наступит долгожданное Счастье. Добро не одолеет
зло и справедливость не восторжествует, и будут нищие духом, и будут
страдающие за правду, а Царствия Небесного не будет. А если вдруг такое
объявится, его все равно оккупируют антинародные силы, займут тепленькие
места под ласковым райским солнышком, и будут себе поплевывать в божкины
кущи. Нет, не нужно Царствие Небесное - все равно народу не достанется.
Так вот, в его родной стране антинародные силы совершенно не скрывали
себя. Страна, как мы помним, была на редкость демократическая, поэтому
антинародным силам жилось там вольготней некуда. И собирались подонки на
свои антинародные митинги. Злостные сборища требовалось разгонять, не
нарушая конституционных прав граждан. Это выглядело так: у ребят отбира-
ли табельное оружие, выдавали цветы и бросали в людское море на растер-
зание.
Ох и лютовала толпа! Люди не принимали цветов, злобно шурились на ох-
рану правопорядка и грязновато ругались в лицо несчастным. Полиция сто-
нала, но работала, выполняя нелегкий долг.
Единственным оружием бедняг было Слово.
"Круговорот людей - высшее достижение демократии, самое прогрессивное
из всего того, что мы поимели, самое-отсамое, самее некуда, это же не-
фальшивое Равенство, единственно нефальшивое Равенство на земле", - до-
казывал он врагу людей в рваных джинсах, а тот похохатывал, негодяй...
"Ты не прав, папаша, - отвечал он с корявой ухмылочкой. - Тебя, навер-
ное, сильно обманули в детстве, признайся, что обманули, а? Иди, родной,
просветись. Дерьмо твой круговорот." И выплевывал жевачку аккуратно на
его красивые погоны. Он скрипел зубами, вращал глазами, мысленно оплаки-
вал новенькую форму и продолжал гнуть свое...
Люди отвечали одно, будто сговорившись до своего антинародного митин-
га. Что с таких взять? Ничего. Что им дать? Только цветы, только вечные
фразы.
"При коммунизме и даже при социализме, - говорил он, - нет бедных и
триллионеров, потому что в природе нет собственности. Ее нет, потому что
она всехняя. Чтобы ей самоуправлять, надо все равно поделить народ на
политическое быдло и остальную элиту. Отвергнув у себя неравенство по
деньгам, коммунисты завели у себя неравенство в правах. Либералы наобо-
рот. Из их якобы равенства в правах вытекает неравенство по деньгам. Ко-
роче, признав равенство в чем-то, мы приходим к неравенству в чему-то,
потому что общество равных людей не может бытовать. Любое равенство кра-
хается на том, что должен быть начальник и подчиненный. Поэтому в цело-
численном равенство нереалистично. На земле бог сочинил неравенство, за-
поведав людям разные профессии, поделив на шибко крутых и не шибких. Но
мы обмишурили бога на радостях людям. Мы учредили натуральное равенство.
Неужели вам не счастливо жить при воплощенном мечтании, неужели вам хо-
чется взад, в дебри прошлого и даже навсегда минувшего?"
"Если у вас есть деньги, я пойду переводчиком с полицеского на нор-
мальный", - задумчиво сказал один, а остальные грянули хохотом.
"Я хочу как лучше", - чуть не плача, сказал он.
"А мы хотим так, как мы хотим", - ответили ему.
"Но вы не правы", - настаивал он.
"А нам насрать", - заметил парень с тонким просветленным лицом.
Вот так оно, горьковато и незадачливо. Он обиделся. Он решил ни с кем
и никогда не разговаривать. Ни с кем и никогда в жизни. Продержался до
вечера. Оставшиеся цветы разбросал по газону, топча их ногами и выкривая
всякую баламуть. Аж самому страшно, как выкрикивал, и что выкрикивал, и
с каким выражением лица.
В участке вернули табельное оружие. Вы мужественный человек, сказал
начальник. Я знаю, скромно ответил он. Вы превзошли самого себя, не мог
успокоиться шеф. Да, да, качал он умной головой с чистыми глазами. У вас
заплевана вся форма, радостно подмечал командир. А как же иначе, вздыхал
он. Вы знаете свое дело - подвел итог главный. На то и дело, чтоб знать,
философски обронил он. А вы еще и философ, тут же сообщили ему. Никак
как, господин офицер, никак нет, гражданин начальник, никак нет, эксе-
ленц, никак нет, товарищ пахан, что вы, нет. А я в хорошем смысле, ска-
зал экселенц. Тогда, конечно, философ, расплылся он. Хочешь, небось, на
доску почета? Завтра, брат, повешу тебя.
Так и висеть полвека на плохо оструганной и престижной доске, пока не
загниет усталая деревяшка.
Вот такой ценой достается честь. Поняли? А щенки, наверное, думают,
что подавлять митинг может любой. Черта с два! В полиции работать труд-
но, чтобы ни утверждали щенки. Зато сейчас стало легко. Триста шестьде-
сят пять дней счастливой лафы свалились на него неожиданно. Можно без-
дельничать: замы подписывают, а главный аналитический центр выдает реша-
ния. Жалко, что впереди последний месяц блаженства. С каждым днем радо-
ваться труднее: чувствуешь дыхание Нового года, и будущее видится ярче
настоящего.
Он лежит на казенном красном диване, но это не навсегда. Срок полно-
мочий президента Объединенной Евразии по традиции истекает с боем куран-
тов.
В январе он становился сторожем большого синего туалета на окраинной
площади. Судьба, конечно, незавидная. В ней обязаны со временем найтись
свои прелести, как же без них, - но в целом участь хреновая. Зато, как
всем понятно, по справедливости. А год назад он трудился в полиции. Ни-
чего привлекательного. Например, ему пришлось подавлять антинародные
выступления.
Александр Силаев
Что ты, сука, понимаешь в котятах?
Мужичок был так себе, с ноготок. Ушки вялые, хвост капустой, сам как
старый амортизатор - вот такой родился мужичок на свет, вот такой. Посо-
чувствовать бы ему, да некому. На работе он носил пиджак или свитер, а
дома хаживал в спортивном костюме. Смотрите, мол, какой я спортивный, я
и в теннис могу, и в городки, и на шашках. А иногда ходил в одной майке,
ну в тапочках, конечно, и в линялом трико. Тапочкам в январе исполнялось
десять лет; все, кто мог, посильно готовились к их первому юбилею.
Невзначай забрел он на кухню. А там - кто бы вы думали? - копошится
жена. Бывает такое, знаете ли: заходит мужик на кухню, а там ему не лев
и не волк, а всего-то навсего женушка. Успокаивается сразу мужик, раду-
ется, что без волков обошлось, без козлов и красных командиров. С же-
ной-то проще, жена - штука привычная.
- Накормить, Валера? - спросила женщина.
- Накорми, отчего не накормить человека, - вяло согласился Валера,
волнительно дергая за конец майки.
- Переживаешь? - спросила жена.
- Переживаю, Света, - вздохнул он.
- А зачем? - спросила она.
- Жизнь, - коротко объяснил Валера.
- Ну понятно.
Опустился на табуретку. Табуретка - вещь надежная, в лес не убежит и
в поле не утекает. Их надо беречь, табуретка - друг человека.
Света наливала чай, задумчиво и осторожно. Ни капельки ни разлила,
умница. И бутерброды соорудила как надо, как питался ее Валера, с бато-
ном и колбасой. Поставила перед ним заботливый ужин, подвинула солидную
мужнину чашку: на четверть литра, не хухры-мухры. Знатным водохлебом
