чем тот начнет действовать. Оба пекутся о человеке.
Оба правы. Первый считает, что человек неизменен и независим. Он забыл
о тех двадцати годах обучения, принуждения, тренировки, которые так или
иначе сформировали этого человека. Забыл, что умение любить приходит от
молитвенного состояния души, наученной молиться, а не от отсутствия
внутренних обязательств перед чем бы то ни было. Если не освоить музыкальный
инструмент, как играть? Если не выучиться грамоте, как писать стихи? Но не
прав и второй, он полагается на поддержку стен, а не на самого человека. На
храм, а не на молитву. Но не камни главное в храме -- тишина, ради которой
их сложили. В храме и в человеческом сердце. Сердце, исполненное тишины. Мой
храм -- сердце. А кто-то обожествил камень и молится на него, чтобы
камень...
Точно так же я молюсь на царство. Я обожествил его для того, чтобы оно
помогало людям. Я не жертвую людьми царству. Я создаю царство, чтобы
заполнить и одухотворить человека. Главное для меня -- человек. Я подчиняю
человека царству, чтобы он нашел себя и свое место в жизни. Я не ищу для
своего царства рабов. Давай оставим свойственный нам язык, он не передает
сути, разделяет причину и следствие, слугу и хозяина. Но в жизни осязаемы и
реальны только связи, взаимосвязи и внутренние зависимости. Я -- царь, я
подчинен моему народу жестче, чем мне любой из моих подданных. Я выхожу на
террасу дворца и вслушиваюсь, как они ночью жалуются, бормочут, стонут и
всхлипывают от боли, радостно смеются. Их жизнь я превращаю в гимн Господу.
Такова суть моего им служения. Я -- вестник, я собрал их и помогаю
переправиться. Я -- раб и несу на плече паланкин. Я -- толмач.
Я -- узел, увязавший их в одно целое, ключ свода, преобразивший их в
храм. На что роптать им? Разве унизительно для камней поддерживать свод?
Так не спорь же о путях -- спор лишен смысла.
Бессмысленно спорить и о людях. Мы всегда путаем следствие с причиной.
Откуда узнать людям, что проницает их, если не существует слов,
чтобы выразить это ощущение? Как капле почувствовать себя рекой? Но
течет все-таки река. Как клетке дерева почувствовать себя деревом? Но растет
все-таки дерево. Как камню ощутить себя храмом? Но все-таки храм сберегает
тишину, словно житница.
Откуда знать людям, что они делают, -- никогда не поднимались они на
гору, никогда не пытались обрести себя в одиночестве и тишине. Одному
Господу ведомо, каким вырастет дерево. Люди знают другое: этот тянет вправо,
а этот влево. И каждый мечтает уничтожить соперника. Но никто из них не
знает, куда же они все вместе плывут. Точно так же враждуют деревья в
тропиках. Они теснят друг друга и крадут друг у друга солнце. А лес тем
временем разрастается и одевает густым мехом гору, одаряя зарю птицами.
Неужели ты веришь, что в их слова умещается вся жизнь?
Что ни год, находится сказитель, что поет о невозможности войн, ведь
никто на свете не хочет страдать, оставлять жен и детей, воевать за землю,
на которой никогда не поселится, никто на свете не хочет умереть под палящим
солнцем с вывороченными кишками -- от вражеского снаряда. Спроси любого,
хочет ли он воевать, и каждый ответит: "Нет!" Но проходит год -- и царство
вооружается. Все, кто не признавал войны, -- ибо суть ее не исчерпать
скудным человеческим, -- проникаются общим для всех духом, который никак не
выразишь, и идут на войну, что не имеет ни малейшего смысла для каждого по
отдельности. Дерево растет и ничего не знает о себе. Постичь его может лишь
поднявшийся на вершину пророк. Нарождающееся, отмирающее всегда больше, чем
люди, оно проходит сквозь них, но они не в силах уловить его словом Чувство
безнадежности -- вот знак наступивших перемен; царство при смерти, ты узнал
об этом, потому что жители его изверились в нем. Но ты будешь не прав, если
призовешь неверов к ответу, обвиняя их в близкой смерти царства. Неверие --
свидетельство неблагополучия. Но как узнать, что причина, а что следствие? О
том, что морали больше нет, ты узнаешь, увидев министров-взяточников. Можно
отрубить министрам головы, но они -- только свидетельство общего разложения.
Закопать покойника не значит бороться против смерти.
Но покойника нужно закопать, и я закапываю его. Министры развратились,
я уничтожаю их. Но хочу сохранить достоинство и запрещаю обсуждать их. Мне
претят слепцы, укоряющие друг друга за слепоту. Я не вправе терять свое
время на их пререкания. Мои солдаты дали стрекача, генерал обвинил их в
трусости, они стали винить во всем генерала. И сообща, генерал и солдаты,
стали ругать вооружение. Армия винит поставщиков. Поставщики ругают армию. И
те и другие вместе честят систему. Я объясняю им: сухие ветки нужно
обрубить, потому что они свидетельствуют о смерти, но считать их причиной
смерти дерева -- глупо. Дерево при смерти, поэтому ветки сохнут. Сухая ветка
-- знак близкой смерти.
Видя безнравственность, я караю ее, но не провинившиеся занимают меня
-- другое. Плохи не люди, плохо то, что в людях сгнил человек. Меня заботит
занемогший ангел...
Я знаю, объяснения не лечат -- излечивает поэзия. Кого спасли
объяснения врача? Врач определил: "Причина смерти в..." Да, действительно,
причина ясна: человек умер из-за больных почек. Но почки еще не вся жизнь.
Мы так логично все выстроили, так аккуратно собрали керосиновую лампу,
заправили ее, но света нет: не поднесли огня.
Любишь потому, что любишь. Нет доводов, на основании которых вспыхивает
любовь. Средство одно -- творчество, если сердца забьются в унисон, значит,
люди вместе, ты помог им объединиться. И мало-помалу музыка, завладевшая их
душой, станет мотивом их деятельности.
Спустя какое-то время музыка обрастет доводами, причинами, станет
силой, потом догмой. Вокруг твоей статуи соберутся логики и перечислят все
основания, почему твоя статуя прекрасна. И не ошибутся, она и впрямь
прекрасна. Но не логика открыла им это.
XLVIII
Я знаю: нам не о чем жалеть, и это величайшее из утешений. Ни о чем не
стоит жалеть и ни от чего не нужно отказываться.
-- Прошлое -- тот же пейзаж, -- говорил мне отец -- здесь у тебя гора,
там речка, по прихоти памяти ты расставляешь между ними города, которые
любишь навещать. Если тебе чего-то недостало, ты строишь воздушный замок.
Построить его легко: ничем не помешаешь нашему мечтанью, оно так летуче,
податливо, ненадежно, оно всегда во власти случая. Но не сожалей, твердя,
что лучше бы помнить другое. Воспоминания хороши тем, что они есть. В
наличии -- главное достоинство моего замка, его дверей и стен.
Какой завоеватель, завладев землями, сожалел, что гора поднимается
здесь, а река течет там? Для вышивки необходима ткань, для пения и танцев --
правила, для человеческих трудов -- выучка.
Сожалеть о полученных ранах -- все равно что сожалеть о том, что
родился на свет или родился не в то время. Прошлое -- это то, что сплело
твое настоящее. С ним уже ничего не поделать. Прими его и не двигай в нем
горы. Их все равно не сдвинуть с места.
XLIX
Главное -- идти. Дорога не кончается, а цель -- всегда обман зрения
странника: он поднялся на вершину, но ему уже видится другая; достигнутая
цель перестает ощущаться целью. Но ты не сдвинешься с места, если не примешь
того, что существует вокруг тебя. Пусть для того, что
бы вечно уходить от существующего. Я не верю в отдых. Если мучает
противоречие, недостойно закрыть на него глаза и постараться поскорее
успокоиться, согласившись с первой попавшейся из сторон. Кто видел, чтобы
кедр прятался от ветра? Ветер раскачивает его и укрепляет. Умудрится тот,
кто из дурного извлечет благо. Ты ищешь смысла в жизни; но единственный ее
смысл в том, чтобы ты наконец сбылся, а совсем не в ничтожном покое,
позволившем позабыть о противоречиях. Если что-то сопротивляется тебе и
причиняет боль, не утешай, пусть растет -- значит, ты пускаешь корни, ты
выбираешься из кокона. Благословенны муки, рождающие тебя, нет подлинности,
нет истины, которые явились бы как очевидность. А то расхожее решение, что
тебе обычно предлагается, -- удобная сделка, снотворное при бессоннице.
Я презираю тех, кто валяет дурака, лишь бы позабыть о сложностях, кто
ради спокойной жизни душит порывы сердца и тупеет. Запомни: неразрешимая
проблема, непримиримое противоречие вынуждают тебя превозмочь себя, а
значит, вырасти -- иначе с ними не справишься. Искривляя корни, ты
пробиваешь безликую каменистую землю, и питаешься ею, и творишь во славу
Божию кедр. Истинна слава лишь того храма, который вытерпел износ не от
одного десятка поколений. И ты, если хочешь вырасти, позволь противоречиям
изнашивать тебя, они -- твой путь к Господу. Нет в этом мире другого пути.
Согласись, прими страдание, и оно поможет тебе подняться.
Но есть слабые деревья, они не выдерживают песчаных бурь. Есть слабые
люди, они не в силах себя превозмочь. Убив в себе величие, они кроят себе
счастье из посредственности. И согласны вековать на постоялом дворе. Они
согласились на выкидыш, они скинули самих себя. Мне нет дела до того, что с
ними станется. Они плесневеют среди скудости готового и верят, что
счастливы. Они не пожелали видеть врагов в себе и вокруг себя. Они
отвернулись от необходимости, неудовлетворенности и неутолимой жажды, через
которые говорит с ними Господь. Они не тянутся к свету, как тянутся к нему в
гуще леса деревья, -- солнце не может сделаться запасом, они всегда будут
гнаться за ним сквозь густую тень соседних, будут вытягиваться и расти, пока
не станут ровными стройными колоннами, их породила земля, но они
возвеличились, потому что искали своего бога. Бог никого не ловит. Он
существует, и человек может взрастить себя на Его просторе, как дерево с
могучей кроной.
Не снисходи до общепринятых мнений. Люди сосредоточат тебя на тебе
самом и помешают расти. Они привыкли считать заблуждением все, что
противоположно их истине, твои метания и противоречия для них легки и
разрешимы, и, как плод заблуждения, они отбросят семя твоего будущего роста.
Они хотят, чтобы ты обобрал сам себя, стал потребителем, довольствовался
готовым и делал вид, будто сбылся. Для чего тебе тогда искать Господа,
слагать гимн, карабкаться на горную вершину, чтобы упорядочить пейзаж,
который клубится сейчас перед тобой хаосом? Для чего спасать в себе свет?
Ведь его не поймать раз и навсегда, его нужно ловить каждый день.
Не мешай, пусть они говорят. Легковесные души советуют тебе, они хотят,
чтобы ты был счастлив. Прежде времени хотят они успокоить тебя, покой ты
обретешь только в смерти, только после смерти послужит тебе накопленное.
Копишь ты не запас на жизнь, а мед на зиму вечности.
Если ты спросишь меня: "Так будить ли мне спящего или оставить спать,
не мешая его счастью?" -- я отвечу, что ничего не знаю о счастье. Но если на
рассвете -- заморозки, неужели ты не разбудишь друга? Неужели оставишь его
без восходящего солнца? Многие любят спать и не хотят просыпаться, но все же
высвободи их из блаженных объятий сна, выгони из дома, они должны сбыться.
L
Женщина обирает тебя ради дома. Кому не желанна любовь -- запах жилого,
журчание во дворе родника и едва слышный звон кувшинов, -- любовь,
благословленная детьми, следующими один за другим, и в глазах их покой
вечера?
Но не пытайся выразить благо словесно и отдать предпочтение либо славе
воина в пустыне, либо дарам домашней любви. Отделили одно от другого слова.
Всерьез любит воин, он узнал безбрежность пустыни, всерьез бьется за колодец
