Когда Прево переходит с места на место, сверяюсь с прибором и
осторожно выравниваю машину. Лечу на высоте две тысячи метров,
мне предсказывали, что здесь ветер будет самый благоприятный.
Изредка зажигаю'лампочку, проверяя работу мотора,-- не все
приборы у меня светящееся; а потом опять остаюсь в темноте,
среди моих крохотных созвездий, что льют такой же неживой,
такой же неиссякаемый и загадочный свет, как настоящие звезды,
и говорят тем же языком. И я, подобно астрономам, читаю книгу
небесной механики. Я тоже исполнен усердия и чужд всего
земного. А вокруг все словно вымерло. Прево держался долго, но
и он засыпает, и теперь я полнее ощущаю одиночество. Только
мягко рокочет мотор, да с приборной доски смотрят мне в лицо
мои спокойные звезды.
А я призадумываюсь. Луна сегодня нам не союзница, радио у
нас нет. Ни одна самая тоненькая ниточка не свяжет нас больше с
миром, пока мы не упремся в окаймленный огнями Нил. Мы в
пустоте, и только мотор держит нас на весу и не дает сгинуть в
этой смоле. Как в сказке, мы пересекаем мертвую долину
испытаний. Здесь никто не поможет. Здесь нет прощенья ошибкам.
Что с нами будет -- одному богу известно.
Из-за приборной доски сквозит лучик света. Бужу Прево --
это надо убрать. Прево медведем ворочается в темноте,
отфыркивается, вылезает из своего угла. Мастерит какое-то
хитроумное сооружение из носовых платков и черной бумаги. Вот
уже и нет луча. Он ворвался к нам словно из другого мира. Он
был неуместен среди отрешенного фосфорического свечения
приборов. Это был не звездный свет, а свет ночного кабачка. Но
главное, он сбивал меня с толку, затмевая мерцание приборов.
Мы летим уже три часа. И вдруг справа вспыхивает какое-то
странное, словно живое, сияние. Смотрю направо. За сигнальным
огнем на конце крыла, который прежде не был мне виден, тянется
светящийся след. Неверный свет то разгорается, то меркнет --
вот оно что, я вхожу в облачность. Она отражает сигнальный
огонь. Так близко от моих ориентиров я предпочел бы ясное небо.
Озаренное этим сиянием, засветилось крыло. Свет уже не
пульсирует, он стал ярче, от него брызнули лучи, на конце крыла
расцвел розовый букет. Меня сильно встряхивает -- начинается
болтанка. Я вошел в толщу облаков и не знаю, высоко ли они
громоздятся. Поднимаюсь на высоту две пятьсот -- вокруг все то
же. Спускаюсь до тысячи метров. Огненный букет словно прирос к
крылу и только разгорелся еще ярче. Ладно. Как-нибудь. Ничего
не поделаешь. Будем Думать о другом. Там видно будет. А
все-таки не по душе мне это освещение -- кабак, да и только.
Прикидываю: сейчас приходится поплясать, это в порядке
вещей, но ведь меня понемногу болтало всю дорогу, хоть высота
была большая и небо чистое. Ветер ничуть не ослабел, стало
быть, скорость наверняка превышала триста километров в час.
Короче говоря, ничего я толком не знаю" попробую определиться,
когда выйду из облаков.
И вот выхожу. Огненного букета как не бывало. По его
неожиданному исчезновению я и узнаю, что облака остались
позади. Всматриваюсь -- передо мною, насколько можно разобрать,
неширокий просвет, а дальше снова на пути стеной встают облака.
И снова ожил букет на крыле.
Вынырнув на мгновенье, опять увязаю в черной смоле. Это
уже тревожно, ведь если я не ошибся в расчетах, до Нила рукой
подать. Может быть, посчастливится заметить его в просвете
среди туч, но просветы так редки. А снижаться боязно: если
скорость была меньше, чем я думал, подо мною все еще
плоскогорья.
Я пока не тревожусь всерьез, боюсь только потерять время.
Но я знаю, когда настанет конец моему спокойствию,-- через
четыре часа и пятнадцать минут полета. Когда минет этот срок,
станет ясно, что даже при полном безветрии (а ветер, конечно,
был) долина Нила не могла не остаться позади.
Достигаю бахромы облаков, огненный букет на крыле
вспыхивает чаще, чаще -- и вдруг пропадает. Не по душе мне эти
шифрованные переговоры с демонами ночи.
Впереди загорается зеленая звезда, яркая, как маяк. Так
что же это, звезда или маяк? Не по душе мне и эта
сверхъестественная лучезарность, эта звезда волхвов, этот
опасный призыв.
Проснулся Прево, зажигает лампочку, проверяя обороты
мотора. Гоню его, не нужен он мне со своей лампой. Я выскочил в
просвет между облаками и спешу посмотреть, что там, внизу.
Прево опять засыпает.
Ничего там не высмотришь.
Мы летим четыре часа пять минут. Подошел Прево, сел рядом.
-- Пора бы уже прибыть в Каир...
-- Да, не худо бы...
-- А там что, звезда или маяк?
Я немного убрал газ, конечно, от этого и проснулся Прево.
Он всегда очень чуток ко всякой перемене в шуме мотора. Начинаю
медленно снижаться, надеюсь выскользнуть из-под облаков.
Только что я сверился с картой. При любых условиях
плоскогорья уже позади, подо мною ничто не должно возвышаться
над уровнем моря, я ничем не рискую. Продолжая снижаться,
поворачиваю на север. Так я непременно увижу огни. Города я
наверняка уже миновал, значит, огни появятся слева. Теперь я
лечу под скоплением облаков. Но слева одно опустилось еще ниже,
надо его обойти. Чтобы не заплутаться в нем, сворачиваю на
северо-северо-восток.
Нет, это облако опускается все ниже, заслоняя горизонт. А
мне дальше снижаться опасно. Высотометр показывает 400, но кто
знает, какое здесь давление у земли. Прево наклоняется ко мне.
Кричу ему:
-- Уйду к морю, там буду снижаться, а то как бы на
что-нибудь не наскочить!..
Впрочем, ничего не известно, может быть, я уже лечу над
морем. Тьма под этой тучей поистине кромешная. Прилипаю к
стеклу. Разглядеть бы хоть что-нибудь внизу. Хоть бы огонек
мелькнул, хоть какая-нибудь веха. Я словно роюсь в золе. В
недрах погасшего очага пытаюсь отыскать искорку жизни.
-- Морской маяк!
Мы вместе заметили эту подмигивающую западню. Безумие! Где
он, этот маяк-привидение, эта ночная небылица? Мы с Прево
приникли к стеклам, отыскивая этот призрак, только что
мелькнувший в трехстах метрах под нами, и вот тут-то...
-- А!
Кажется, только это у меня и вырвалось. Кажется, я только
и ощутил, как наш мир содрогнулся и затрещал, готовый разбиться
вдребезги. На скорости двести семьдесят километров в час мы
врезались в землю.
Потом сотую долю секунды я ждал: вот огромной багровой
звездой полыхнет взрыв, и мы оба исчезнем. Ни Прево, ни я
ничуть не волновались. Я только и уловил в себе это напряженное
ожидание: вот сейчас вспыхнет ослепительная звезда -- и конец.
Но ее все не было. Что-то вроде землетрясения разгромило
кабину, выбило стекла, на сто метров вокруг разметало куски
обшивки, рев и грохот отдавался внутри, во всем теле. Самолет
содрогался, как нож, с маху вонзившийся в дерево. Нас яростно
трясло и колотило. Секунда, другая... Самолет все дрожал, и я с
каким-то диким нетерпением ждал -- вот сейчас неистраченная
мощь взорвет его, как гранату. Но подземные толчки длились, а
извержения все не было. Что же означают эти скрытые от глаз
усилия? Эта дрожь, эта ярость, эта непонятная медлительность?
Пять секунд... шесть... И вдруг нас завертело, новый удар
вышвырнул в окна кабины наши сигареты, раздробил правое крыло
-- и все смолкло. Все оцепенело и застыло. Я крикнул Прево:
-- Прыгайте! Скорей!
В ту же секунду крикнул и он:
-- Сгорим!
Через вырванные с мясом окна мы вывалились наружу. И вот
уже стоим в двадцати метрах от самолета. Спрашиваю Прево:
-- Целы?
-- Цел! -- отвечает он и потирает колено.
-- Пощупайте себя,-- говорю.-- Двигайтесь. У вас ничего не
сломано? Честное слово? А он отвечает:
-- Пустяки, это запасной насос...
Мне почудилось -- его раскроило надвое, как ударом меча, и
сейчас он рухнет наземь, но он смотрел остановившимися глазами
и все твердил:
-- Это запасной насос...
Мне почудилось -- он сошел с ума, сейчас пустится в
пляс...
Но он отвел наконец глаза от самолета, который так и не
загорелся, посмотрел на меня и повторил:
-- Пустяки, запасной насос стукнул меня по коленке.
3
Непостижимо, как мы уцелели. Зажигаю фонарик, разглядываю
следы на земле. Уже за двести пятьдесят метров от того места,
где самолет остановился, мы находим исковерканные обломки
металла и сорванные листы обшивки, они раскиданы вдоль всего
пути машины по песку. При свете дня мы увидим, что почти по
касательной наскочили на пологий склон пустынного плоскогорья.
В точке столкновения песок словно лемехом плуга вспорот.
Самолет чудом не перевернулся, он полз на брюхе, колотя хвостом
по песку, словно разъяренный ящер. Полз на скорости двести
семьдесят в час. Жизнь нам спасли круглые черные камни, что
свободно катятся по песку,-- мы съехали, как на катках.
Опасаясь короткого замыкания -- как бы все-таки нс
случился пожар,-- Прево отключает аккумуляторы. Прислоняюсь к
мотору и прикидываю: мы летели четыре часа с четвертью, и,
пожалуй, скорость ветра в самом деле достигала пятидесяти
километров в час, ведь нас порядком болтало. Но, может быть, он
дул не так, как нам предсказывали, а менялся -- и кто знает, в
каком направлении? Значит, определить, где мы находимся, можно
с точностью километров в четыреста...
Ко мне подсаживается Прево.
-- И как это мы остались живы...
Не отвечаю и что-то совсем не радуюсь. Одна догадка
шевельнулась в мозгу и не дает покоя.
Прошу Прево засветить фонарь, чтоб он служил мне маяком, а
сам с фонарем в руке отхожу. Иду все прямо, внимательно смотрю
под ноги. Медленно описываю широкий полукруг, опять и опять
меняю направление. И все время всматриваюсь в песок под ногами,
будто ищу потерянный перстень. Совсем недавно я вот так же
искал на земле хоть одну живую искорку. Все хожу и хожу в
темноте, догоняя кружок света, отбрасываемый фонарем. Так и
есть... так и есть... Медленно возвращаюсь к самолету. Сажусь
возле кабины и соображаю. Я искал -- есть ли надежда -- и не
нашел. Ждал, что жизнь подаст мне знак,-- и не дождался.
-- Прево, я не видал ни единой травинки... Прево молчит,
не знаю, понял ли он. Мы еще потолкуем об этом, когда
поднимется занавес, когда настанет день. Ничего не чувствую,
одну лишь безмерную усталость. Оказаться посреди пустыни, когда
ориентируешься с точностью до четырехсот километров... И вдруг
вскакиваю на ноги:
-- Вода!
Баки разбиты, бензин и масло вытекли. Вода тоже. И все уже
всосал песок. Находим продырявленный термос, в нем уцелело
пол-литра кофе, на дне другого -- четверть литра белого вина.
Процеживаем то и другое и смешиваем. Еще нашлось немного
винограда и один-единственный апельсин. И я прикидываю: в
пустыне под палящим солнцем этого едва хватит на пять часов
ходу...
Забираемся в кабину, будем ждать утра. Ложусь, надо спать.
Засыпая, пробую оценить положение. Где мы -- неизвестно. Питья
-- меньше литра. Если мы не очень уклонились в сторону от
трассы, нас найдут в лучшем случае через неделю, и это уже
поздно. А если нас занесло далеко в сторону, то найдут через
полгода. На авиацию рассчитывать нечего: нас будут разыскивать
на пространстве в сотни тысяч квадратных километров.
-- Экая досада,-- говорит Прево.
-- Что такое?
-- Уж лучше бы разом конец!..
Нет, нельзя так сразу сдаваться. Мы с Прево берем себя в
руки. Нельзя упускать надежду, пусть тень надежды,-- быть
может, совершится чудо и спасение все-таки придет с воздуха. И
нельзя сидеть на месте -- вдруг где-то рядом оазис? Значит,
