<Выйдя из Мерзляковского переулка, Газарян несколько раз
проверялся, а после этого, убедившись, что нет ничего
подозрительного, направился на Поварскую улицу, дом 4, квартира 9. В
этой квартире проживают следующие граждане: Ивлиев - 1 звонок,
Аникеевы - 2 звонка, Ловичев - 3 звонка, Шелехес - 4 звонка и
Фирсанов - 5 звонков. Там он пробыл не более получаса (часы
сломались, не мог определить точное время, а у помощников часов нет.
Эфроимсон* из ХОЗУ до сих пор не выдал, хотя имеет предписание лично
от Будникова). Выйдя оттуда, направился домой. По выходе его принял
решение двум людям наблюдать за Газаряном, а остальных во главе с
собой оставил для наблюдения за квартирой №9 по Поварской №4. Вскоре
после Газаряна вышла старуха, которую мы довели до церкви Бориса и
Глеба, где она, отслужив молебен, ни с кем в связь не входила и
вернулась домой. Старуха нажала кнопку два раза, из чего можно
сделать вывод, что она из семьи Аникеевых. После этого из квартиры
выходил ребенок лет семи (женского пола). Ребенок играл в <дым-огонь>
во дворе и никаких связей со взрослыми не имел. Третьим вышел лысый
гражданин в хорошем костюме серого цвета, в башмаках на высокой
шнуровке и небольшим свертком в руке. Мы довели гражданина до Кремля,
где он взял в Боровицких воротах пропуск на имя Шелехеса Якова
Савельевича. Эти данные я получил у Евсюкова Георгия (Юрия
по-новому), который раньше работал на третьем подъезде в МЧК, а ныне
стоит в бюро пропусков Кремля. Несмотря на товарищеские отношения,
Евсюков отказал пропустить нас в Кремль для следования за лысым
гражданином по служебным удостоверениям. Когда же он после нашего
звонка в отдел получил указание пропустить нас, лысый обнаружен не
был. Мы приняли его лишь через полчаса, когда он вышел из Кремля без
свертка и направился в Скатертный, дом 2, квартира 6, где проживают
две семьи: Шабаев и Пожамчи. Там он находится по настоящее время.
Поскольку считаю нужным продолжать наблюдение и за лысым, и за
Шабаевым с Пожамчи, а также за Газаряном, людей не хватает и прошу
выделить еще группу в мое распоряжение.
Горьков>.
_______________
* Расстрелян как <враг народа> в 1937 году.
- Почему я должен отдавать им мои камни? - пожал плечами Николай
Макарович Пожамчи. Он долил Шелехесу заварки: - Не боитесь, если покрепче?
- Но я один тоже не могу дать ему все, - раздраженно сказал Шелехес.
- Лейте, я не боюсь крепкого чая. Почему это должен делать один я? В конце
концов, в Газаряне вы заинтересованы не меньше!
- Не сердитесь, Яков Савельевич. История вся глупая. Почему мы должны
покрывать этого болвана из золотого отдела? Он провалился - пусть Газарян
отдает свое золото...
- Человек, от которого зависит дело, требует камни. Там тоже
поумнели: золото килограммы весит, а камни невесомы и безобъемны. И потом
Газарян прикрывает нас. Если начнется скандал, вряд ли это будет нам на
руку.
- Кто прижал Газаряна?
- Отец Белова. Старик из торговцев, его реквизнули. Ему терять
нечего. А мальчишка снабжал Газаряна золотом в пребольших количествах. Ну,
папаша и поставил условие: жизнь сына - или донос в милицию. Поэтому
Газарян и суетится.
- Слушайте, - задумчиво предложил Пожамчи, - если так, то на кой ляд
нам с вами играть роль добрых меценатов? Баш на баш: пусть волочет нам
золото, а мы ему выдадим бриллиантовых сколков - розочек... Что они
понимают: настоящий бриллиант или розочка? Им важно числом поболе...
- Резонно. Я вас сведу с Газаряном.
- Зачем? Тут надо соблюдать дистанцию. Скажите, что, мол, жадюга
Пожамчи требует золота. Валите на меня, все равно ему Пожамчи не укусить -
зубы коротки...
- Говорят: руки коротки, - поправил его Шелехес. - Какое золото у
него просить? В чем удобнее?
- Просите в хороших габаритах: кольца, монеты, портсигары...
Они говорили сейчас осторожно, прислушиваясь друг к другу. Основания
для этого были достаточные: Пожамчи вызывали в Наркомвнешторг и
фотографировали для иностранного паспорта. Более того, ему было сказано,
чтобы он в ближайшее время был готов к выезду за границу. <За неделю перед
поездкой познакомим с теми товарищами, которые будут вас сопровождать, а
пока составьте реестр драгоценностей, которые, по вашему мнению, можно
будет легко реализовать на международном рынке>, - сказали ему.
В свою очередь Шелехес, поняв, что провал Белова - первая ласточка в
цепи возможных провалов, только что передал Козловской, которая жила в
Кремле, маленький сверточек.
- Здесь, - сказал ей Шелехес, готовясь вскрыть пакет, - сувенир для
кузена: две деревянные матрешки <а-ля Хохлома>. Кузен присылает питание, а
мне ответить нечем... Вот, извольте взглянуть, товарищ Козловская...
Женщина остановила его:
- Яков Савельевич, будет вам, я ведь не таможенник, а ваш товарищ по
службе. Адрес написали?
- А вот здесь, в конверте, письмецо и телефон. Ваша сестра позвонит
Огюсту, восемьдесят четыре двадцать три...
В деревянных куклах были выдолблены пустоты, и Шелехес спрятал туда
двадцать бриллиантов, самых редких, общей стоимостью на два миллиона
золотых рублей.
Дальнейший план Шелехеса разнился от того, что задумал Пожамчи. Яков
Савельевич рассчитывал получить разрешение на отдых в одном из
прибалтийских государств. Для этого он уже несколько раз обращался в
больницы с жалобами на боли в сердце. Он справедливо полагал, что память о
его погибшем брате, секретаре Курского губкома, положение двух других его
братьев позволит ему получить разрешение на выезд. Жену свою Пожамчи
терпеть не мог, и поэтому для него не стоял вопрос, как быть с семьей. А
для Якова Савельевича главным было, как вывезти с собой семью. Для этого
он рассчитывал в Ревеле, куда отправится один, заполучить верного врача и
послать телеграмму в Москву с требованием немедленного выезда
родственников из-за опасного состояния больного. Более того, он
рассчитывал получить справку о смерти, а затем попросту исчезнуть. Был
Яков Шелехес - умер Яков Шелехес. А уж если его жена и дочь решили
остаться в Ревеле охранять могилку, то это никак не может бросить тень на
братьев, служащих диктатуре пролетариата. Он додумал и самые, казалось бы,
мелочи. Он решил найти в Ревеле человека, который бы вступил в фиктивный
брак с его дочерью, это бы также явилось весомым оправданием для братьев,
в том, конечно, случае, если бы кто заинтересовался судьбой семьи их
<покойного> брата.
Шелехес, кончив помешивать ложечкой сахар в стакане, глянул на
Пожамчи, и они вдруг рассмеялись - одновременно, как сговорились, словно
прочитав тайные мысли друг друга.
- Когда надо начинать опасаться? - спросил Пожамчи. - Предупредите
заранее?
- Я убежден, что вы меня упредите недельки за три...
Пожамчи брал фору: если его отъезд состоится через две недели, он
предупредит об этом Шелехеса дня за три-четыре. Шелехес рассчитывал в свою
очередь предупредить Пожамчи о своем отъезде за неделю.
- А что нам делать с газаряновским золотом? - допив чай, спросил
Шелехес. - Мне золото держать не с руки.
- Мне тоже. Можно реализовать через старика Кропотова.
- Он предложит марки или франки. И то и другое шатается.
- Попросим доллары.
- Кропотов не дурак, - вздохнул Шелехес.
- У него сейчас мало работы, согласится. Обманет, правда, тысчонок на
двадцать...
- Переживем, Николай Макарович... Ну, кланяюсь вам...
- Кланяюсь, Яков Савельевич... Поклон супруге и дочери.
<Выйдя из квартиры, где проживают Пожамчи и Шабаев, лысый
направился в дом Кропотова; там он провел двадцать семь минут (часы
оказались у вновь присланного сотрудника, время теперь даю точное) и
вернулся домой. Кропотов через сорок минут вышел из дома и направился
на Театральную площадь, где имел встречу с Газаряном, который передал
ему чемоданчик.
Горьков>.
- Главный вопрос, который меня мучает, Глеб Иванович, - докладывал
Будников Глебу Бокию, - это куда делся Шелехесов пакетик? В Кремле
пакетик-то остался, Глеб Иванович.
Бокий поднялся из-за стола, потерся спиной об угол большого сейфа -
позвоночник немел все чаще, левая нога делалась неживой, тяжелой. Спросил:
- Кто ему пропуск заказывал?
- Не отмечено.
- Голову за это надо снимать. Сообщите коменданту: пусть дежурного
отдадут под трибунал за ротозейство...
- Брать надо всех, Глеб Иванович. Цепь замкнулась: Белов - Прохоров -
Газарян - Шелехес - Пожамчи - Кропотов.
- А дальше? Куда поведет нас Кропотов? Кого навещал в Кремле Шелехес?
Где его посылочка? Нет, рано еще, Володя. Сейчас надобно смотреть в оба и
не переторопить события.
Дзержинский слушал Бокия очень внимательно. Потом он отошел к
большому итальянскому окну и долго смотрел на площадь, всю в трамвайном
перезвоне, криках извозчиков и звонких голосах мальчишек - продавцов
газет.
- Зря отчаиваетесь, Глеб, - сказал он, выслушав Бокия. - В том, что
вы для себя открыли, нет ничего противоестественного. Старайтесь всегда
прослеживать генезис, развитие. Я просил Мессинга подготовить справку на
всех участников. Картина получается любопытная. Родители Шелехеса имели
крохотный извоз на Волыни. Черта оседлости, еврейская нищета - страшнее не
придумаешь... Отец Пожамчи - дворник, у бар на празднике получал целковый
и ручку им целовал, и сына тому учил Кропотов. Сын раба. То бишь,
крепостного. Ему сейчас семьдесят, значит, и его самого барин порол на
конюшне, и отца мог пороть на его глазах, и мать. Так-то вот. Газарян -
сын тифлисского извозчика. Отец Прохорова начинал с лакея: <Подай, прими,
пшел вон!> И Прохоров ему помогал до тринадцати лет. Впрочем, Прохоров -
особая статья, мы еще к нему вернемся. Люди помнят нищету - причем особо
обостренно ее помнят люди, лишенные общественной идеи, то есть люди
среднего уровня, выбившиеся трудом и ловкостью в относительный достаток.
Мне один литератор как-то сказал: <Вы не можете себе представить, что
значит таскать на базар подушки!> Эта фраза - ключ к пониманию многих
человеческих аномалий, Глеб. До тех пор, пока будет нищета, люди,
выбившиеся из нее, станут делать все, что только в их силах, дабы стать
богаче, чтобы гарантировать себя и детей от того ужаса, который они так
страшно помнят сызмальства. Поворошите память: самые четкие воспоминания у
вас остались с времен детства?
- Нет, - возразил Бокий. - Каторга.
- Ничего подобного, - досадливо поморщился Дзержинский. - Что вам
дороже: лицо отца; луг, который вы увидели первый раз в жизни; ряженые на
святках; горе вашей мамы, когда вас нечем было кормить, или жандармская
рожа в камере следователя? Вот видите... Спорщик этакий... Капитулируете?
- Нет. Соглашаюсь, - улыбнулся Бокий.
- Тогда извольте следовать далее... Страх перед возможной нищетой
способен подвигнуть человека и на высокие и на мерзостные деяния. Вот вам
ответ на наши страхи.
- Тогда надо исповедовать Ламброзо - все зло в том или ином
индивиде...
- Человек, индивид, как вы изволили сформулировать, живет не в
безвоздушном пространстве, Глеб. Мы должны сломать главное: изжить
