не чекистом были, а торговым комиссаром...
Б у д н и к о в. Кого вы можете назвать из ювелиров-оценщиков более
подходящими кандидатами для торговых операций с нами?
П о ж а м ч и. Карф самый надежный из всех.
Б у д н и к о в. Вы не помните место, где покупали у беспризорника
бриллианты в последнюю декаду мая восемнадцатого года? Я правильно называю
дату?
П о ж а м ч и. Совершенно правильно.
Б у д н и к о в. Припомните, пожалуйста, место, где вы покупали
бриллианты у беспризорного, и, возможно, людей, что были неподалеку, их
внешний вид.
П о ж а м ч и. Мальчишка-то портфель принес, говорит мне: <Дяденька,
купи портфель>, а я ему: <Пшел вон, зачем мне портфель твой>. А он тогда
сказал, чтоб я внутрь заглянул. Ну, я как заглянул внутрь, так все вокруг
исчезло, будто никого кругом не было...
Б у д н и к о в. Вы сразу поняли, что это ценные камни?
П о ж а м ч и. Мне хватит одним глазком глянуть, ведь я всю жизнь
этому делу отдал...
Б у д н и к о в. Я приготовил план Смоленского рынка - вот этот
забор, а вот тут мясные ряды. Постарайтесь обозначить место, где вы
встретили беспризорника.
П о ж а м ч и. За точность до метра не ручаюсь, но, думаю, вот здесь.
Лошадь там еще стояла, сено хрупала, возле забора.
Б у д н и к о в. Обозначьте это место и подпишите план рынка.
Укажите, что крестиком вы отмечаете себя, был там тогда-то...
П о ж а м ч и. Зачем же мне себя крестиком обозначать? Это примета
плохая. Я себя палочкой обозначу. Вот так.
Б у д н и к о в. Спасибо. А теперь ответьте мне, Пожамчи, как вы
могли быть на Смоленском рынке в последней декаде мая восемнадцатого года
да еще возле забора, если именно в мае восемнадцатого года рынок был
закрыт, а забор, который вы так хорошо помните, поставлен лишь прошлой
весной?
П о ж а м ч и. Не может этого быть!
Б у д н и к о в. Вот заключение Хамовнического исполкома, можете
ознакомиться, это заключение санитарной инспекции города, и, наконец, вот
допрос управляющего рынком Усыскина...
П о ж а м ч и. Тут какая-то путаница!
Б у д н и к о в. Я устрою вам очные ставки с управляющим рынка, с
санитарным инспектором города и с представителем исполкома. Вас это
устроит?
П о ж а м ч и. Премного благодарен.
Б у д н и к о в. Теперь ответьте на следующий вопрос: вы показывали,
что знаете Карфа и верите в его компетентность. Карф по просьбе наших
людей оценил в Лондоне бриллианты не в миллион золотых рублей, как это
сделали вы, а в семь миллионов рублей золотом.
П о ж а м ч и. Кто?
Б у д н и к о в. Карф. Ваш авторитет.
П о ж а м ч и. Когда он оценил?
Б у д н и к о в. Вчера.
П о ж а м ч и. Мало ли что можно сказать...
Б у д н и к о в. Карф мог ошибиться на шесть миллионов в оценке
бриллиантов?
П о ж а м ч и. Владимир Петрович, вы разрешите мне сперва акт
посмотреть, где он подписуется под семью миллионами... А то я пока в
растерянности и недоумении.
Б у д н и к о в. Я покажу вам этот акт, когда сочту нужным. Надеюсь,
вы понимаете, что трибунал у меня поддельный акт не примет?
П о ж а м ч и. Можно мне уйти в камеру?
Б у д н и к о в. Вы себя плохо чувствуете?
П о ж а м ч и. Нет... Устал...
Б у д н и к о в. Я тоже устал. Тем не менее будем продолжать. Вы были
знакомы с московскими или петербургскими аристократами, крупными
капиталистами, политическими деятелями?
П о ж а м ч и. Кто б меня из них на порог пустил... Принесешь какую
ценность, в прихожей сунут чек, вещь возьмут - и все.
Б у д н и к о в. Лично вы с ними никаких дел не вели?
П о ж а м ч и. Только выполнял поручения моих хозяев, Ивана
Афанасьевича Ненахова и Павла Михайловича Рябинина... Они оба удрали, так
что за них я не в ответе...
Б у д н и к о в. С Разумовскими не были знакомы?
П о ж а м ч и. Никогда.
Б у д н и к о в. С Юсуповыми-Эльстонами?
П о ж а м ч и. Да, господи!
Б у д н и к о в. С Воронцовым?
П о ж а м ч и. Нет.
Б у д н и к о в. С Львовым?
П о ж а м ч и. Нет, Владимир Петрович.
Б у д н и к о в. Значит, Воронцов лжет?
П о ж а м ч и. Какой Воронцов?
Б у д н и к о в. Виктор Витальевич.
П о ж а м ч и. А где он?
Б у д н и к о в. Вы с ним были знакомы или нет?
П о ж а м ч и. Нет.
Б у д н и к о в. И не виделись?
П о ж а м ч и. Нет.
Б у д н и к о в. Тогда позвольте спросить: с кем вы провели вечер в
Ревеле в кабачке <Золотая крона> восемнадцатого марта этого года?
П о ж а м ч и. Я?
Б у д н и к о в. Вы.
П о ж а м ч и. А я не помню, где проводил вечер восемнадцатого марта
в Ревеле...
Б у д н и к о в. Полно врать-то, Пожамчи. Идите в камеру и не
удивляйтесь, если встретите в камере кого-нибудь из своих ревельских
знакомых.
Пожамчи поднялся со стула и закричал:
- Только с ним не сажайте! Молю! Не могу я на него смотреть, на
изверга! Не могу-у-у!
Будников не ждал такой реакции: сказал он про знакомых на всякий
случай, ожидая, что Пожамчи начнет вертляво и осторожно интересоваться,
кто именно может быть с ним в камере, назовет, возможно, фамилии, к этим
фамилиям можно будет позже приглядеться и серьезно подготовиться,
основываясь на этой зацепке, к следующему допросу.
- Тогда вот вам ручка и пишите мне все про него, - сказал Будников,
заставив себя зевнуть и всем своим видом показать полнейшую свою
незаинтересованность, - а я пока распоряжусь, чтобы его перевели в другую
камеру...
Через два часа Пожамчи кончил давать показания о Воронцове: и о
ключах для сейфа, и о предполагаемом налете, и о том, что белоэмигрантам
нужно золото для борьбы с Советами, золото, а не бумаги.
Во время облавы на Гохран и повального обыска всех выходивших из
здания служащих у Шелехеса найдено ничего не было. Не дал результатов
продолжительный обыск у него дома. Когда чекисты приехали на его дачу, то
руководящий обыском Мартирос Арутюнов только присвистнул - дача стояла на
участке величиной два гектара. А дома ничего найдено не было, и
перекапывать надо было два гектара, не меньше.
- На каком основании я арестован? - спросил Шелехес. - Я заявляю
категорический протест и отказываюсь давать показания до тех пор, пока
сюда не будут приглашены представители Наркомюста и республиканской
прокуратуры.
Несмотря на уличающие показания Газаряна, признание Левицкого в
получении от Шелехеса бриллиантов, несмотря на предъявленных к опознанию
кукол, отправленные в Ревель мифическому племяннику Огюсту, Шелехес на все
вопросы отвечал либо молчанием, либо полным отрицанием своей вины.
Кропотов, умерший в момент ареста от разрыва сердца, был недостающим
звеном в обвинении Шелехеса.
- Газарян клевещет на меня, - говорил Шелехес, - я не могу принимать
за серьезные показания изобличения жулика и подлеца, Левицкий - старый
спец, который ненавидит всех и вся. Что касается Огюста, то позвольте мне
называть племянником того человека, который мне мил и в воспитании
которого я принимал посильное участие, либо вызовите его в судебное
заседание. Не моя вина, если в кукол из Хохломы кто-то сунул бриллианты, я
не собираюсь брать на себя чужую вину!
...Будников доложил все обстоятельства, связанные с Шелехесом, Бокию.
Тот выслушал его, по своей обычной манере хмуро, и предложил:
- Давай-ка я с ним побеседую. Вон, - он тронул мизинцем несколько
бумаг, лежавших перед ним на столе, - видишь, сколько писем пришло? Просят
освободить и дают за него гарантии.
- Яков Савельевич, моя фамилия Бокий, я товарищ Феди.
- Не думал, что встречусь с Фединым товарищем в тюремной камере.
- Я тоже на это не рассчитывал.
- Не моя вина, товарищ Бокий, не моя.
- Моя?
- Недобросовестных ваших сотрудников, вот кого.
- Уж если кого нам и было горько брать, так это вас.
- Ваш сотрудник, который допрашивает меня, объявил мою вину:
показания Газаряна - раз; дружба с покойным Кропотовым - два; бормотанье
Пожамчи - три; посылочка в Ревель - четыре. Если подходить с точки зрения
логики, то все эти обвинения липовые, рассыплются, как только на них
дунешь.
Бокий вдруг улыбнулся: улыбка у него была белозубая, обезоруживающая,
добрая.
- Ну, дуньте, - сказал он, - дуньте. Честное слово, я готов дуть
вместе с вами.
Шелехес сильной пятерней потер лоб, хмыкнул что-то под нос, потом
широко расправил плечи:
- Ну, давайте, хотя мне это невыгодно: надо беречь позицию для суда.
- Я ж не веду протокола.
- А память зачем дана людям? Ну, ладно, Газарян. Первый пункт.
Оговорить можно кого угодно и в чем угодно. Отчего вы верите проходимцу, а
мне не верите? Где улики? Бриллианты в кармане? Дома в тайнике? Где они?
Пункт второй. Кропотов. Как можно инкриминировать мне покойника? Посылка?
Не отказываюсь, я ее передал товарищу Козловской, просил ее осмотреть -
она должна это припомнить, если вы ее спросите, но она отказалась.
Левицкий? Он и есть Левицкий. А если меня шельмуют?
- Делает тот, кому выгодно. Это не я, Яков Савельевич, это древние.
Кому выгодно вас шельмовать?
- Тем, кому поперек глотки стоят Федор и Осип.
- Я вас очень внимательно слушаю и готов слушать дальше, но просил бы
вас не спекулировать именами братьев.
- Упоминание не есть спекуляция.
- Так, как это делаете вы, - чистейшей воды спекуляция, и это не
понравится трибуналу, вы уж поверьте.
- Значит, несмотря на отсутствие улик, вы решитесь меня вывести на
трибунал?
- Неужели вы думаете, что вас будут судить без улик?
- Какая же это откровенность: пугаете меня будущими уликами, а сейчас
о них молчите... Ничего себе товарищи у Федора!
- Кто для вас дороже: братья или родина?
- Это несоизмеримые понятия.
- Какое больше?
- И мерить это нельзя, у человека ведь помимо разума есть сердце.
- Как вы думаете, если я подобный вопрос задам Федору, он сможет
ответить?
- Не знаю. Они - иные. Они бы, верно, ответили, что им революция
дороже, чем брат.
- Верно. Они скажут так. Слушайте, Яков Савельевич, я сейчас нарушаю
все законы... Слушайте меня внимательно: скажите мне, где ваши
драгоценности, и мы сделаем все, чтобы сохранить вам жизнь. Поймите, на
эти треклятые камушки мы должны покупать хлеб для умирающих детей. Вы ж
сами отец... Пожалуйста, поймите меня и помогите мне помочь вам... У нас
на вас есть улики, понадобится - будут еще. Поэтому если вы скажете - ну
хоть не под протокол, а так, - где все это взять, ей-богу, я буду
стараться как-то смягчить дело. Иначе - я вас пугать не хочу - трудно мне
будет, даже ради Феди, помочь вам.
- Это шантаж, гражданин Бокий, - сказал Шелехес после недолгого
раздумья, - и я поставлю об этом в известность и ваше начальство, и
трибунал!
Бокий отвалился на спинку стула, как от сильного удара, потом
медленно поднялся и, сутулясь, вышел из кабинета, только у двери
остановился и как-то недоумевающе посмотрел на Шелехеса.
Ожидающий его Будников спросил:
- Ну, как? Вышло?
Бокий, не отвечая ему, устало махнул рукой и пошел к себе.
В приемной его ждал секретарь Уншлихта.
- От Владимира Ильича, - сказал он, передавая телефонограмму. -
Просили сообщить о причинах ареста Шелехеса Якова Савельевича и
спрашивали, возможно ли его освобождение до суда на поруки партийных
товарищей или перевод из мест заключения ВЧК в Бутырскую тюрьму.
Бокий взял ручку и написал ответ - быстро, без исправлений, словно он
