- Спасибо.
- Пожалуйста, называйте меня хотя бы Лидой. Или мадемуазель Боссэ, а
то вы говорите со мной как со столом.
- Это в традициях русского театра - стол ли, шкаф.
Лида рассмеялась.
- Что вы? - спросил Исаев, зараженный ее весельем.
- Первый раз вижу интеллигентного человека - оттуда...
- Откуда? - не понял Исаев.
- Из ЧК, - тихонько прошептала она.
- Ну, спасибо, - сказал он, - тронут...
- Угощайтесь дарами Ревеля. Особенно вкусны белые пирожные со
сливочным кремом. А вот <наполеон> сегодня неудачен, слишком сухой...
- Я не ем сладкого, Лида.
- А я-то старалась, дуреха. Все ваши - необыкновенно застенчивые
люди, только за компанию едят, а ведь я - на жесточайшей диете...
- Ну, давайте, я - <наполеон>, а вы - одно сливочное.
- Ох какой хитренький - я женщина волевая. Не буду.
- С вами сразу легко: это - редкое качество у наших женщин.
- А я не совсем ваша женщина, - ответила Лида, - папа - француз, а
мама - эстонка.
- Вы давно с нами?
- Два года...
- Отчего вы сказали, что я - первый интеллигентный <оттуда>?
- Потому что остальные добрые, но все какие-то стальные, а не
плотские. И сразу смотрят, нет ли отдушины в соседний номер с фонографом,
будто я сама этого до смерти не боюсь... А потом вы Рублева назвали...
<Буржуй проклятый, иконы писал> - так мне один ваш сказал.
- Это пройдет.
- Я за это Богу молюсь... Я верующая, вы это, пожалуйста, запомните и
при мне никогда не ругайте Христа.
- Вы православная?
- Я никакая. Я просто в Бога верю. У меня вообще-то богов много -
Христос, Бах, Толстой... Иногда собеседник делается Богом - но это
ненадолго. Мой муж был Богом... Я не сумасшедшая, просто я всегда говорю
то, что думаю, - иначе как-то совестно людям в глаза смотреть. Хотите еще
кофе?
- С удовольствием.
- Господи, не отказывается! Ура! Власть переменилась! Вы на прощанье
скажете: <Товарищ, береги себя> - или нет?
- Скажу.
- Жаль. А то б вы мне совсем голову вскружили. Я очень влюбчивая,
Максим Максимович, - вас так надо называть? Максим Максимович. Почему вы -
с ними?
- А вы?
- Ну, это дурно - вопросом на вопрос.
- В общем-то верно. Как отвечать - я вас толком не понимаю: где
кокетничаете, где вправду интересуетесь?
- Ну, я не знаю, где и как... Разве я могу сама себя разделять? Ваши
себя так контролируют, так уж контролируют - оттого за ними и следят. Надо
все время быть самим собой - как Бог на душу положит. У меня есть леденцы.
Хотите?
- Спасибо. Не хочу.
- Да ну вас к черту... Ничем не угодишь...
- Экая вы, - заметил Исаев, - <даешь эмансипацию>!
- Что вы! - ужаснулась Лида. - Мне во сне дети снятся с оборочками и
в панталончиках. Ну что же вы молчите: я видела, вы собрались мне
ответить. У вас брови сросшиеся, - значит, вы злой ревнивец.
- Ну и хитрющая же вы.
- Я? Ужасно хитрая. А что? Хитрость - это второй ум... Вы тоже в
тюрьме сидели? Мучили вас, да?
- Нет. Все у меня благополучно. Даже успел лицей кончить, курс
математики начал слушать...
- Какой вы молодец! А то я иногда рассуждаю: ну зачем, зачем я с
ними? Все мои против них, а я с ними, и расстреляют еще как шпионку!
Знаете, как расстреливают: чик - и нету. На остров бросят, а скажут, что
пытался убежать и ранил конвоира. О, я знаю, чего вы хотите! У меня есть
американские сигареты. С медом. Угадала?
- Угадали.
- Я умею читать мысли по глазам. Мне предлагали контракт по Южной
Америке - <сеансы чудес мадемуазель Боссэ>.
- Отказались?
- Антрепренер сразу стал лезть ко мне за корсет. И потом я могу
отгадывать по вдохновению. Профессионально - я только на сцене
выдрющиваюсь. И деньги на бочку. Ну? Что вы молчите?
- Я жду.
- Чего?
- Сигарет.
- Это я вас обманула. У меня их нет. Просто я для себя угадывала,
чего вы хотите.
- Лида, спасибо за кофе - я у вас хорошо отдохнул, а теперь мне пора.
Боссэ покачала головой:
- Роман просил меня быть с вами. Знаете, если вы со мной пойдете, все
на меня будут смотреть - я же смазливая и у меня глаза с блудом. А потом
он просил вас заболеть. Он сказал, что мы вас навестим, когда врачи
поставят первый диагноз... Не верите мне - шифром разговариваете, думаете,
что я дурочка, как все женщины. А мне Антон Иванович говорил, что мудрее
меня нет женщины.
- Деникин?
- Да. Необыкновенно милый человек. Я не понимаю, отчего вы его
ненавидите? Надо было послать к нему хорошего агитатора, и он бы перешел
на вашу сторону. Я пыталась ему все объяснить, но я же не специалист в
этой области...
- Интересно, что вам Антон Иванович ответил?
- О, я запомнила, он очень смешно мне ответил. Он сказал, что, если
английскому лакею сказать <спасибо> за работу, он тогда вас на всю жизнь
запомнит и отблагодарит, а нашему скажи - Антон Иванович тут замолчал
надолго, глаза все тер пальцами,- так неминуемо решит, что вы блажной, и
не преминет тебя облапошить, а если замечание сделаешь - так начнет кол из
плетня дергать...
- Добрый человек Антон Иванович, - усмехнулся Исаев.
- Ну, началось! Я этого больше всего боялась... Почему вы так
жестоки? Почему вы не ищете путей к миру, а норовите заменить заповедь <не
убий> на новую: <ответь ударом на удар>?!
- Помните, у Екклезиаста? <Ибо тот из темницы выйдет на царство, хотя
родился в царстве своем бедном>. Ну, вышли? Вышли. Снисходительность -
свидетельство доброты? А снисходительность к нации - это как?
- Вы философ? Тогда отчего сердитесь? Даже стали Екклезиаста
приводить, а я его в жизни не читала.
- Плохо.
- А вы почему этого Екклезиаста защищаете?
- Я защищаю свою точку зрения; а вы - прелесть. Все-таки давайте-ка
мы ослушаемся Романа и я потихоньку пойду один.
- Роман будет волноваться. Хотите, погадаю по Лермонтову?
- Хочу.
- Говорите страницу.
- Сто шестая.
- Ага! Один плюс шесть - семь. Вы в семерку верите!
- Угадали.
- Вот видите. А строчка какая?
- Первая.
- Снизу или сверху?
- Сверху.
- <Когда надежде недоступный...> Это что-то мало. Давайте дальше
посмотрим... <Не смея плакать и любить>. Ага, так! <Когда надежде
недоступный, не смея плакать и любить, пороки юности преступной я мнил
страданьем искупить...>
Исаева поразило, как преобразилось лицо Боссэ.
Когда былое ежечасно
Очам являлося моим
И все, что свято и прекрасно,
Отозвалося мне чужим, -
Тогда молитвой безрассудной
Я долго Богу докучал
И вдруг услышал голос чудный,
<Чего ты просишь? - он вещал, -
Ты жить устал? Но я ль виновен,
Смири страстей своих порыв,
Будь, как другие, хладнокровен,
Будь, как другие, терпелив.
Твое блаженство было ложно;
Ужель мечты тебе так жаль?
Глупец! Где посох твой дорожный?
Возьми его, пускайся вдаль...>
Лида опустила книжку на колени, долго сидела молча, зажгла Исаеву
спичку, когда он кончил разминать папиросу, и сказала очень серьезно и
просто:
- А смотрите-ка - ни одного восклицательного знака.
Исаев поднялся:
- Прелесть вы, Лида... До свиданья... Пора...
Лида отрицательно покачала головой.
- Нет уж, - сказала она, - один вы никуда не пойдете...
ОПЕРАЦИЯ
__________________________________________________________________________
Сначала Оленецкая не очень-то обратила внимание на эту телеграмму: ее
принесли из секретариата и попросили зашифровать вне очереди, как особо
секретную. Она думала о Викторе, ждала каких-то сведений о нем, а Нолмар
назначил встречу только на следующий четверг, потому что, сказал он,
<следует проявлять максимум осторожности во всем, если мы хотим помочь
Воронцову>.
Но, вчитавшись в телеграмму, подписанную, как и первая о Викторе,
кодовым номером <974>, Оленецкая поняла, что эта телеграмма дает ей повод
пойти к Нолмару. В телеграмме говорилось: <По сведениям, поступившим из
информированных источников, следует предполагать приезд в Ревель трех
высших представителей из Лондона для встреч с нашими европейскими
торговыми агентами. О месте встречи сообщается, что, вероятно, это
произойдет в Нымме, в доме барона Грауерса. 974>.
<А зачем ждать вечера? - подумала Мария Николаевна. - Телеграмма
такова, что следует рисковать. А может быть, что-нибудь есть от Виктора. Я
схожу к нему во время обеда>.
- Убежден? - переспросил Роман собеседника. - Не путаешь?
- Я не путаю. С Воронцовым сидел вот этот, - и человек указал на
фотографический портрет Пожамчи.
- Вот так фокус... Дядя Коля?..
- Что?
- Ничего... Я встречался с этим человеком. Более того, я его знаю.
Ладно. Спасибо тебе, Ян.
В квартире Нолмара раздался телефонный звонок:
- Отто Васильевич, наш знакомый идет по городу.
- Где вы?
- Возле Домской церкви.
- А он?
- Пошел вниз.
- Куда - вниз?
- К городу.
- Стойте там, сейчас за вами приедут.
Нолмар позвонил своим людям в полицию и бросился к машине.
Оленецкая подошла к его дому с текстом исаевской <дезы> через две
минуты после того, как он уехал.
- Роман, - услышал резидент в телефоне голос того, кто отвечал за
пост наблюдения за Нолмаром, - Карл побежал куда-то, наверное, за
доктором, очень торопился.
- Бедный Карл, - ответил Роман задумчиво, - ладно, я попробую помочь
ему сам.
- А мне что? Идти к тете Линде?
- Нет. Побудь дома, вдруг ты понадобишься... Может быть, кто-нибудь
приедет к нашему Карлу.
Второй сигнал был еще более неожиданный. К Роману прибежал Ханс
(<Сколько раз я его просил не пыхтеть по улице - нет более запоминающегося
человека, чем тот, кто бежит>, - подумал Роман), организовавший наблюдение
за нолмаровской квартирой. Он сообщил, что только что довел до русского
посольства женщину, которая довольно долго звонила в пустую квартиру
немца.
- Немолодая, лет сорока... Ничего приметного...
- Глаза?
- Серые. Или голубые. Одним словом, светлые.
- Родинки на лице, особые приметы?
- Родинок нет. Губы такие, обыкновенные...
- Сережки? Очки? Сумка?
- О! Сумка была. Коричневая, тоненькая.
- Из чего сделана?
- Сделана из этого... ну... как его... в Африке живет...
- Крокодил?
- Точно!
- Во что одета?
- Коричневая курточка и туфли коричневые. А пряжки золотые.
Коричневую курточку из материала в пупырышках сразу узнали в
раздевалке: она принадлежала шифровальщице Оленецкой. На ней были
коричневые туфли с <золотыми> пряжками, а раскрытая плоская сумочка
крокодиловой кожи лежала на столе в ее комнате.
Простившись с Боссэ возле Вяйке-Карья - Исаев сказал ей, что дальше
пойдет к себе на явку проходными дворами, - он юркнул в парадное, вышел на
другую, пустынную улицу и неторопливо двинулся к центру.
Эта прогулка с Лидой была разыграна не зря - женщина была маяком для
тех людей Романа, которые организовали наблюдение за возможными чужими
наблюдателями. Они-то и дали ей условный сигнал, что опасности нет, за
Исаевым никто не <топает>, только поэтому она его и оставила...
Исаев так строил свои беседы, встречаясь в Ревеле с кадетами и
