нас снова будет дом, да и зима на пороге, Мы не сможем жить в машине,
когда грянут морозы и пойдет снег. Если мы не подыщем себе жилья,
придется уехать в какой-нибудь другой город, где можно найти дом,
квартиру, что угодно - мы согласны почти на любое помещение. Я буду
вынужден уйти с работы и...
- Переезд вам ничего не даст, - перебил я. - Ехать некуда. Везде
одно и то же.
- Мистер! - воскликнул Куинн высоким, срывающимся от отчаяния
голосом. - Объясните мне, в чем дело? Что все-таки происходит?
- Кто его знает, - пожал я плечами. Не мог же я сказать ему правду.
Ему и без того было тошно. Для него лучше, если он проведет эту ночь в
неведении. Так вот оно и будет, подумал я. Повсеместно. Население
земного шара превратится в кочевников, которые будут скитаться в
надежде набрести на места получше, а таких мест уже днем с огнем не
сыщешь. Вначале они будут кочевать семьями, потом, возможно,
объединятся в племена. Со временем многих сгонят в резервации или
специально для них отведенные области типа резерваций, ибо только при
этом условии уцелевшие правительства сумеют оказать им хоть какую-
нибудь помощь. Но до самого конца не переведутся бродяги, которые будут
остервенело биться за крышу над головой и всеми правдами и неправдами
раздобывать себе пропитание. Вначале, в первом порыве бешенства, им,
быть может, посчастливится захватить какие-нибудь жилые строения - свои
собственные дома или чужие, неважно. На первых порах они будут драться
за пищу, воровать продукты, припрятывать запасы. Но все жилища
пришельцы постепенно либо сожгут, либо разрушат каким-нибудь иным
способом. Они превратят их в руины, пользуясь своим неограниченным
правом собственности, и едва ли этому можно будет помешать, поскольку
они будут действовать втихую. И с чистой совестью - ведь, как
полноправные владельцы этих домов, они сочтут такое обращение со своей
собственностью вполне законным, и пожарам не будет конца. И нет на них
никакой управы, а если и есть, то сразу ее не найдешь, Ведь с Этвудами не
вступишь врукопашную, не дашь бой кегельным шарам. Их можно только
ненавидеть. Их трудно изловить, не менее трудно уничтожить, и у них
всегда поблизости есть крысиная нора, через которую они могут улизнуть в
другой мир.
И придет время, когда, не останется больше жилых строений,
кончится пища, хотя вопреки всему человек, возможно, еще будет кое-как
влачить жалкое существование. Но из каждой тысячи людей останется
только один, и когда наступит этот день, пришельцы окончательно
выиграют войну, которой на самом деле и не было. И человек из хозяина
планеты превратится в затравленное животное.
- Мистер, - прервал молчание Куинн, - я не знаю вашего имени.
- Меня зовут Грейвс, - сказал я.
- Так что же вы скажете, Грейвс? Что будем делать дальше?
- То, что вам следовало сделать с самого начала, - ответил я. - Мы с
вами сейчас взломаем дверь и войдем в помещение. Вы и ваша семья
будете спать под крышей, вам будет где готовить себе пищу, и вы
приобретете собственный туалет.
- Но это же незаконное вторжение! - вскричал он.
Вот так, подумал я. Даже на грани отчаяния человек не теряет
уважения к законам, охраняющим право собственности. Не кради, не
вторгайся в чужие владения, не прикасайся к тому, что принадлежит
другому. Из-за этого-то мы и оказались сейчас в таком положении. Именно
из-за них, из-за этих законов, столь почитаемых, что мы слепо подчиняемся
им даже тогда, когда они, обернувшись ловушкой, отнимают у нас право
первородства.
- Вы ведь хотите, чтобы ваши дети спали под крышей, - сказал я. -
Вам нужно место, где вы могли бы побриться.
- А вдруг кто-нибудь окажется поблизости и...
- Если кто-нибудь явится и попытается выставить вас за дверь,
пустите в ход пистолет.
- У меня нет пистолета, - возразил он.
- Так достаньте, - посоветовал я. - Утром первым делом
раздобудьте себе оружие.
И я подивился, как легко и незаметно из гражданина, свято
соблюдающего законы, я превратился в другого человека, человека,
готового написать новый закон и защищать его до последней капли крови.
29.
Солнечный свет косыми полосками пробивался в щели между
планками жалюзи, падая в тишину, покой и тепло комнаты, которую я не
сразу узнал.
Я неподвижно лежал, полузакрыв глаза, ни о чем не думая, ни над
чем не ломая голову, только наслаждаясь этим своим состоянием.
Солнечный свет, тишина, мягкая постель и едва уловимый запах духов.
А ведь такими духами, мелькнуло у меня, душилась Джой.
- Джой! - позвал я, быстро сев в кровати, - я вдруг все вспомнил: и
ночь, и дождь, и все, что произошло накануне.
Дверь в соседнюю комнату была открыта настежь, но никто не
откликнулся.
- Джой! - снова крикнул я, выбираясь из постели.
Спустив с кровати ноги, я ощутил холодное прикосновение пола, а
из неплотно прикрытого окна дул прохладный ветерок.
Я подошел к двери и заглянул в соседнюю комнату.
Постель после ночи была не прибрана, только кое-как прикрыта
одеялом. Джой там не было. И тут я увидел приколотую к двери булавкой
записку.
Я сорвал ее и прочел:
"Паркер, милый, я беру машину и уезжаю в редакцию. Нужно
доредактировать статью для воскресного номера. Вернусь после полудня.
Кстати, где то самое хваленое мужское начало? Ты даже не пытался
подгрести ко мне с нескромным предложением. Джой".
Я вернулся в свою комнату и, не выпуская из рук записки, присел
на край кровати. Мои брюки, пиджак и рубашка были развешаны на стуле,
а под ним на полу стояли ботинки с засунутыми в них носками. В одном
углу стояла винтовка, которую я прихватил из лаборатории Стирлинга. Я
вспомнил, что она оставалась в машине. Должно быть, перед тем как
уехать в редакцию, Джой перенесла ее из машины в комнату.
"Вернусь после полудня" - написала она в записке. И кровать ее
была не застелена. Словно она приняла как должное, что отныне мы будем
жить именно так. Словно иного образа жизни не существует вообще.
Словно она уже приспособилась к происшедшим переменам. И возможно,
что вначале человек приспособится к новым условиям с такой же
легкостью, радуясь всему, что хоть как-то избавит его от трудностей и
горечи разбитых надежд. Но за этой первой кратковременной ассимиляцией
придут гнев, ожесточение, осознание утраты и ощущение полной
безнадежности.
Джой вернулась в редакцию, чтобы поработать над статьей для
воскресного номера. Мой сосед продолжал ездить в свою страховую
компанию - даже теперь, когда трещал по швам его личный мирок. Все это,
конечно, объяснимо - ведь человек должен есть, человек должен как-то
существовать, должен иметь деньги. Но за этим, наверно, скрывалось нечто
гораздо большее, подумал я. Для человека это было средством - быть
может, единственным оставшимся в его распоряжении средством -
сохранить привычную рутину, внушить себе, что жизнь изменилась не
полностью, что кое-какие из старых, давно заведенных порядков остались
нетронутыми.
А я? - спросил я себя. Что теперь делать мне?
Я мог вернуться в редакцию, сесть за свой стол и до отъезда в
командировку настрочить еще несколько статей. Мне как-то даже чудно
было думать об этой поездке - она полностью вылетела у меня из головы.
Будто сама идея ее была для меня новостью, будто раньше я даже не знал о
ней, а если и знал, то так давно, что вполне естественно было о ней забыть.
Я мог поехать в редакцию, но, собственно, с какой целью? Чтобы
написать статьи, которые никто никогда не прочтет, статьи для газеты,
которую через несколько дней, быть может, перестанут выпускать?
Труд, бесполезный до чертиков. Настолько бесполезный, что о нем
и думать-то не хотелось. Возможно, что именно потому никто не пожелает
меня выслушать - если люди о чем-то не знают, они избавлены от
необходимости об этом думать.
Я выпустил из пальцев записку Джой, и она, затрепетав, медленно
опустилась на пол. Я протянул руку и взял со стула рубашку. Я, правда, еще
не решил, что мне делать, но так или иначе, прежде чем я за что-нибудь
возьмусь, мне следовало одеться.
Я вышел на крыльцо - стоял теплый, солнечный день, скорее
летний, чем осенний. Дождя как не бывало, на дворе было сухо, только кое-
где сохранились маленькие лужицы, как доказательство того, что он все-
таки недавно шел.
Я взглянул на часы - было уже около полудня. Машина
страховщика стояла перед соседним блоком, но ни его самого, ни его
близких нигде не было видно. Вероятно, по субботам он не работал, и семья
спала допоздна. Как раз то, что им необходимо. подумал я, небольшой
подкрепляющий отдых под крышей.
В конце улицы я разглядел вывеску ресторана и понял, что голоден.
Там, наверно, есть телефон, а мне нужно позвонить Джой.
В ресторане было душновато и не слишком чисто, но он был
переполнен. Я пробрался к стойке и, подождав, пока какой-то посетитель
покончил с едой, захватил освободившийся табурет.
Я дал заказ подошедшей официантке, встал и протолкался сквозь
толпу в угол к телефонной будке. Я втиснулся в нее и закрыл за собой
дверь. Опустил монету, набрал номер и попросил телефонистку соединить
меня с Джой.
- Ну как, отредактировала свою статью? - спросил я ее.
- Соня ты, соня, - промурлыкала она. - Ты давно встал?
- Только что. Как дела?
- Гэвин рвет и мечет. Поступили кое-какие интересные сведения, а
он не может их использовать.
- Что-нибудь о...
- Не знаю, - ответила Джой, видимо поняв, о чем я собираюсь
спросить. - Возможно. В банках обнаружена недостача денег. Известно,
что...
- Недостача денег?! Так ведь Дау только вчера мне говорил, что
банки забиты деньгами.
- Наверно, так оно и было, - сказала она. - Но с тех пор картина
изменилась, Еще вчера в полдень деньги были на месте, а вечером к
закрытию огромные суммы просто-напросто исчезли.
- И ни из кого слова не вытянешь, - предположил я.
- Точно. От тех, кого Гэвину и Дау удалось поймать, толку не
добьешься. Они ничего не знают. Со многими же - с теми, кто поважнее и
посолиднее, они вообще не могут связаться. Сам знаешь, как обстоит дело с
банковскими служащими в субботу. Их разве найдешь?
- Где уж, - согласился- я. - Кто на рыбалке, кто в гольф играет.
- Паркер, ты думаешь, что тут не обошлось без Этвуда?
- Не знаю, - ответил н. - Но меня бы это ничуть не удивило.
Попробую навести справки.
- Интересно, как? - насторожившись, спросила она.
- Я мог бы съездить в усадьбу "Белмонт". Этвуд ведь предлагал...
- Мне это не нравится, - резко перебила она. - Ты однажды уже там
побывал.
- Я не стану нарываться на неприятности. С Этвудом я как-нибудь
управлюсь.
- У тебя нет машины.
- Я возьму такси.
- На такси у тебя нет денег.
- Шофер отвезет меня туда и привезет обратно, - сказал я. - На
обратном пути я могу заехать в редакцию, получить деньги и расплатиться
с ним.
- Все-то ты продумал, - заметила она.
- Ну, во всяком случае, почти все.
Продумал ли я вообще хоть что-нибудь, спросил я себя, повесив
трубку.
30.
Окно было закрыто - первое, что бросилось мне в глаза. Прошлой
ночью, удирая отсюда, я оставил его открытым, хотя у меня тогда возникло
странное ощущение, что, несмотря ни на что, мне нужно вернуться и
закрыть его.
Но сейчас это окно было плотно прикрыто, и все окна занавешены
изнутри; я попытался вспомнить, были ли на них занавеси накануне, да так
и не вспомнил.
Дом, старый и мрачный, купался в бледных лучах солнца, а с
востока, с берега озера, доносился отдаленный плеск волн. Я стоял и
смотрел на дом, внушая себе, что мне здесь нечего бояться. Что это самый
обыкновенный старый дом, который, разомлев, греет на солнце свои
дряхлые кости.
- Хотите, чтобы я вас подождал? - спросил шофер.
- Я ненадолго, - ответил я.
- Смотрите, дело ваше, хозяин. Мне-то все равно. Счетчик ведь
щелкает.
Я направился по вымощенной кирпичом дорожке к дому. Под
