Майкл Скотт РОЭН
В ПОГОНЕ ЗА УТРОМ
1
Я резко нажал на тормоз и остановился; машина, шедшая впереди,
промчалась через перекресток как раз в ту минуту, когда сменился свет. Я
сидел, ругая себя, и следил за тем, как исчезали в сгущавшемся сумраке
задние фары, а за ними устремлялись вдаль бесконечные движущиеся ряды.
Идиот, сидевший сзади в шикарной спортивной машине немецкой марки,
просигналил, но я был слишком раздражен, чтобы обращать на него внимание.
Перед тем, как сменился свет, у меня было время - полсекунды, я мог
утопить педаль газа до пола и прорваться. Я был достаточно близко к
светофору, чтобы проскочить, но эта развязка была сложной, запутанной, да
и видимость во все четыре стороны была паршивая. Достаточно было найтись
кому-нибудь столь же нетерпеливому, как я, и... Черт бы побрал, я же
заботился о безопасности! Но в этом ведь был весь я, не так ли? Надежный
водитель, надежная машина, надежная работа, жизнь без опасностей и
приключений...
Тогда почему я так разъярился? На работе у меня был не тот день,
чтобы взвыть окончательно, да такие дни вообще выпадали редко. И вдруг я
по-глупому пожелал, чтобы так оно и было, чтобы у меня был повод, от чего
взвыть, с чем побороться, чтобы придать жизни какую-то изюминку. Я поднял
глаза к небу и вдруг сразу позабыл все свое раздражение. Солнце уже зашло,
оставив землю во мраке, но в сгущавшихся тучах оно все еще освещало новый
пейзаж - какое-то редкое, фантастическое побережье на закате: покатые
холмы, глубокие заливы, полосу прибрежных отмелей, бесконечные архипелаги
островов в тихих рукавах из расплавленного золота. Из-за пологого склона,
по которому уходила дорога, этот пейзаж казался еще более убедительным -
словно я смотрел вниз с крутого холма на настоящую дельту. Если не считать
того, что настоящая дельта была гораздо менее живописной: плоский, мрачный
промышленный речной берег был засорен сначала во время бума судов и
кораблестроения, а затем - еще раз, когда начался спад. Товары, с которыми
я имел дело, через эти доки теперь не проходили; доки казались настолько
же мертвыми, насколько живым казался небесный пейзаж.
Дикое разноголосье гудков оторвало меня от грез. Свет опять сменился,
и я задерживал очередь. С некоторой долей злорадства я дал полный газ и
так быстро промчался через перекресток, что оставил блестящего мерзавца
стоять позади меня. Однако здесь круговое движение переходило в двухрядку,
и буквально через несколько секунд он догнал меня и, урча, с беспечной
легкостью промчался мимо. Меня охватило желание погнаться за ним, бороться
и биться с ним, как на дуэли, просто ради престижа, но я отказался ему
поддаться. Что со мной происходит? Раньше я всегда испытывал отвращение к
болванам, выкидывавшим номера на переполненных пригородных дорогах, -
такое же отвращение я испытывал и сейчас, раз уж на то пошло. Вопрос о
трусости здесь не стоял - ведь в определенном смысле подвергались риску
жизни других людей. Да и в любом случае мы уже снова возвращались в
пределы нормальной скорости. Мимо меня промчался еще один автомобиль - той
же марки, того же производства и года выпуска, что и мой, даже цвет был
одинаковым. Мне пришлось внимательно посмотреть на него, чтобы убедиться в
том, что машина не моя, и я снова обругал себя. Напряжение сказывалось или
что? Как бы там ни было, сидения в той машине были под леопардовую шкуру,
а на перчаточном ящике кивала собачка. В моей, по крайней мере, ничего
такого не было; а впрочем, с тем же успехом могло и быть - таковы, во
всяком случае, были мои ощущения по отношению к ней и самому себе в тот
момент. Господи, мне тоже следовало бы ездить на "порше"! Или на
чем-нибудь менее пижонистом - "рейндж ровере" или бешеном МГ, на чем-то,
что могло бы разогнать холодную кровь лучше, чем мой опрятный спортивный
автомобиль. Если бы я был действительно птицей высокого полета, как все
утверждали - этаким чудо-мальчиком, мне полагалось бы по меньшей мере
получать от всего этого чуть больше удовольствия, вместо того, чтобы
откладывать всю свою наличность в позолоченную кубышку, в банк и в чуточку
нелегальное золото.
Я остановился у входа - все тот же обычный вход, самый короткий путь
домой. Домой к чему? В моей памяти возникла моя квартира - моя чистенькая,
пустая, тщательно спроектированная дорогостоящая маленькая мансарда, где
становилось все теплее, когда включалось отопление. Мне неожиданно стало
тошно при мысли о том, что надо готовить обед, а перспектива есть
что-нибудь подогретое из морозильника прельщала меня еще меньше. Я резко
переключил передачу, как раз вовремя просигналив о перестроении. Я
намеревался пообедать вне дома, причем не там, где ел обычно. Возможно,
утром я об этом пожалею, но сейчас я собирался найти какое-нибудь более
экзотическое место, пусть даже оно окажется не слишком чистым. На эту
мысль меня навели доки; я припомнил, что там было множество странных
местечек, когда я проезжал там в последний раз - Господи, как же давно это
было! Я тогда был подростком, так что могло быть и десять лет назад. И
ехал я просто на автобусе, выглядывая в окно, по пути куда-то в другое
место. Я был ребенком, когда ступал по этому асфальту в последний раз, в
те времена, когда отец водил меня смотреть, как разгружают суда. Я любил
корабли, но доки иногда казались мне довольно печальными - с сорняками,
прорезавшимися между старыми флагштоками и ржавеющими рельсами кранов.
Даже в ту пору они уже умирали. Я смутно припомнил, что в последнее время
предпринимались попытки восстановить часть доков для обозрения туристов,
как достопримечательность, но как и с каким успехом - это мне не
запомнилось.
Почему я никогда не возвращался сюда? Не было времени: при моей
работе, светской жизни и занятиях спортом, других развлечениях и
честолюбивых планах. Дела всегда отвлекали меня. Я вовсе не ставил себе
целью отказываться от своего пристрастия к бесцельным блужданиям, но, так
уж получилось, что оно прошло. Впрочем, как и многое другое. На самом деле
у меня не было выбора, если я хотел оставаться на гребне и идти вперед. И
все же эти походы в доки, вид всех этих ящиков и контейнеров с загадочными
иностранными ярлыками - они когда-то будили во мне что-то, верно?
Я не могу сказать, что именно они побудили меня заняться моим
ремеслом; свой выбор я продумал очень тщательно, еще в колледже. Но они
добавили что-то, внесли искру жизни, которой недоставало другим
профессиям. Это, конечно, продолжалось недолго. Нельзя было ожидать, что
эта искра выживет в неумолимой рутине, сухом круговороте бланков, счетов и
векселей. Я, правда, не особенно скучал по ней. Взамен появились новые
источники удовлетворения, более реальные. Но сейчас, когда у меня вдруг
появился намек на настрой искать приключений, восставая против рутины,
мысль о доках пробудила во мне ноющее чувство сожаления. Может быть,
именно оно породило это внезапное упорное желание пойти туда пообедать -
стремление снова открыть для себя прежние острые ощущения, былое
вдохновение во всех моих начинаниях. Без него я чувствовал себя довольно
поникшим - почти опустошенным.
Я нахмурился. Нахлынули менее приятные воспоминания - слова,
брошенные мне Джеки много лет назад, во время одной из наших последних
угрюмых ссор. Это было типичным для Джеки: один из безумных образов,
всегда возникавших в ее мозгу, что-то насчет изящных раскрашенных яиц из
Сингапура, красовавшихся на ее каминной полке. О том, что для того, чтобы
приготовить краску, из них высасывали желток. "У тебя бы это хорошо
получилось! Вот чем тебе следовало бы заняться! Высасывать сердцевину,
чтобы раскрашивать шелуху! Красиво и нарядно снаружи, и плевать, что
внутри все пусто! Не будет цыплят - какая разница! Внешний вид - вот что
так дорого твоему сердцу..."
Я фыркнул. Мне не следовало ждать от Джеки, что она сможет видеть
вещи такими, как они есть. И все же... Поворот был где-то неподалеку,
прямо у подножия холма - как же она называлась? Поворот я знал, и название
улицы мне было не нужно, но я увидел его на стене, свернув с кругового
движения. Дунайская улица.
Насколько я помнил, здесь, в округе все названия улиц были такими.
Дунайская улица, Балтийская, Норвежская - они носили названия отдаленных
мест, казавшихся когда-то знакомыми, как родной дом, для живших и
работавших здесь людей, даже если они никогда их в глаза не видели. Именно
оттуда шло их процветание, деньги, которыми оплачивались эти мрачно
возвышавшиеся каменные стены, когда-то производившие впечатление - пока
песчаник был светлым, а ныне - почерневшие от сажи. Сельдь, специи и
древесина, янтарь, меха и шелка - самыми разными и экзотическими товарами
оплачивались булыжники, барабанившие сейчас под моими шинами, еще в те
времена, когда главной улицей города была ухабистая колея, полная грязи и
конского навоза. Названия некоторых маленьких боковых улочек были совсем
загадочными - Серет-стрит, аллея Пенобскот; улица, на которой я, в конце
концов, остановился, называлась улицей Тампере.
Я понадеялся, что название улицы не отражает дурных привычек ее
обитателей [игра слов: Тампере - город в Финляндии, tamper - по-английски
"портить, иметь злой умысел"] и что с машиной ничего не случится; но
сидеть в ней дальше я был уже не в состоянии. Я хотел вести разведку
пешком, вдыхая запах моря, который доносил ветер. Вместо этого я
почувствовал на лице холодные капли дождя, на минуту повернул назад, а
потом посмотрел в небо, и у меня перехватило дыхание. Напротив, над крышей
склада сияли последние лучи великолепного заката, а на фоне этих лучей,
прямые и черные, как деревья зимой, сетью выделялись головки мачт. Но это
были не обычные мачты современных яхт и не гордые радары более крупных
судов; это были мачты корабля с прямым такелажем, причем огромным, какой
можно было встретить у "Победы" или "Катти Сарк" [знаменитые корабли,
отличавшиеся большой парусностью]. В последний раз я видел нечто подобное,
когда проходило ралли Высоких Кораблей, и то по телевизору. Неужели такую
штуку пришвартовали здесь хулиганы-туристы, или это было что-то
действительно древнее? Это надо было увидеть. Я поплотнее запахнул свою
легкую куртку и отправился в путь в густые тени, пролегавшие между далеко
отстоявшими друг от друга уличными фонарями. К черту погоду, к черту все!
Я слегка удивлялся самому себе. Вне всякого сомнения меня обуял дух
восстания.
Часа через полтора я, естественно, горько раскаивался в своем
решении. Мои волосы прилипли к застывшей от ветра голове, насквозь
промокший воротник тер мне шею, и я отчаянно хотел есть. Все странные
местечки, которые мне запомнились, были теперь просто заколоченными дырами
в стенах или убогими маленькими кафе с затертыми щитами рекламных
объявлений и пластиковыми столиками, едва различимыми сквозь закопченное
стекло, - все они были закрыты и, должно быть, закрыты уже годами. Море
было слышно, но я его так и не увидел, не было и следов мачт или других
признаков, которых можно было бы ожидать от места, стремящегося привлечь
внимание туристов. Теперь я был бы счастлив, съев что-нибудь из
приготовленного в микроволновой печи у себя дома, если бы только мне
удалось добраться до своей машины, но, в довершение ко всему, я
заблудился, неправильно повернув где-то среди безликих стен складов, и
