рибут, в меня вдолбил с малолетства папаша. Еще до того, как научиться
говорить, я отстукивал ложкой по краям миски сигналы SOS, когда ел овся-
ную кашу. Итак, оставались сущие пустяки: научиться прыгать с парашютом
и выучить пароли.
Через полгода я сдал на "отлично" экзамен, а еще через месяц, не веря
собственному счастью, трясся, упакованный в вализ, в почтовом вагоне по-
езда "Москва-Берлин". В Берлине в советском посольстве меня распаковали,
выдали испанский паспорт на имя Хулио Меркадера и отправили уже легально
на поезде в Мадрид. На вокзале в Мадриде меня встречал "брат" - настоя-
щий, чистокровный испанец Рамон Меркадер. Он посвятил меня в курс дела,
и только от него я узнал о своем задании: мне предстояло открыть оружей-
ный магазин в Толедо.
Через несколько дней я прибыл с чемоданом денег в древнюю испанскую
столицу - сказочный город на отвесной скале, заповедный уголок, которого
не коснулась цивилизация. Толедо невозможно пробудить от средневекового
уклада по одной простой причине: у него слишком узкие и крутые улочки.
Даже автомобиль проедет по ним с риском зацепиться зеркалами за сырые
мрачные стены из грубо обтесанного камня, не говоря уже о строительных
машинах. Сомневаюсь, что в Толедо когда-нибудь видели бульдозер, это
беспощадное орудие наступления прогресса... Ну и слава Богу!
Толедо - город оружейников. Пройтись по его улочкам - все равно что
посетить музей средневековья. У каждой ружейной лавочки - а других там и
не было, даже хлеб продавался вместе с рапирами - вас непременно встре-
тит закованный в потраченные временем латы невидимый, воздушный рыцарь
бок о бок с огромным метровым веером из "эспад", узких хищных мечей вре-
мен реконкисты. Одну из таких лавочек на калье Но-ме-ольвидес (улице Не-
забудок) я и приобрел на деньги Коминтерна. Для отвода глаз оформил вит-
рины все теми же мечами и секирами, но в крупных свертках, с которыми от
меня выходили "камарадас", были совсем другие сувениры:
трехлинейки и наганы.
"Торговля" шла бойко, и за несколько лет я вооружил, пожалуй, целую
армию. Но революционный бизнес в одночасье рухнул: в 1934 году моего
"брата" отправили в Мексику на важное задание, а меня, чтобы не остав-
лять следов "семейных уз", отозвали в Берлин, где была тогда штаб-квар-
тира советской резидентуры в Европе. В нарушение всякой конспирации я
задержался на пару дней в Париже с одной единственной целью: встретиться
с другом моей юности Нестором Махно.
Для начала расскажу, как батько очутился в Париже. Как я уже говорил,
в августе 1921 года он с боями ушел в Румынию, чтобы поправить пошатнув-
шееся здоровье. К тому времени судьба изрядно побила его организм: де-
сять лет тюрьмы, одиннадцать покушений, тринадцать рубленых и огнест-
рельных ран не прошли бесследно. Но, разумеется, Нестор Иванович, нес-
мотря на уговоры друзей и близких, не собирался соблюдать постельный ре-
жим. Меньше недели он провел в койке, но за эту неделю у него созрел
грандиозный план: поднять восстание в соседней Галиции против гос-
подствующей над ней Польшей, а после освобождения Галиции двинуть войско
на Украину.
Батькиным планам не дано было осуществиться. Очевидно, кто-то предуп-
редил польское правительство о его замыслах: сразу по прибытии в Галицию
он был арестован тайной полицией и отконвоирован в Варшаву. Два года
(1922-1923) он провел в польских тюрьмах, а затем его экстрадиции потре-
бовала Германия по обвинению в погромах немецких колонистов на Украине.
Следующие два года Махно провел в тюрьме в Данциге. И здесь он не сми-
рился со своей участью - ему удалось бежать! Но в бегах он находился не-
долго. Когда его поймали, он пытался покончить жизнь самоубийством, но
жизнь ему спасли... только для того, чтобы вновь посадить в тюрьму, те-
перь уже более строгую, в Берлине. Наконец, осенью 1925 года его освобо-
дили, и он приехал в Париж, где уже жили его жена Галина с дочерью Оле-
ной.
В Париже батько долгое время перебивался с хлеба на воду за счет Фон-
да поддержки Махно, который основала бывшая любовница Кропоткина, про-
фессор Сорбонны Мария Корн-Гольдемит. Впрочем, эти деньги Нестор Ивано-
вич благополучно пропивал и проигрывал на бегах. Жена непрерывно ворчала
на батько, который из грозного атамана превратился для нее в заурядного
мужа-неудачника, импотента и выпивоху. В конце концов, она не выдержала
и ушла от Махно к его старому другу анархисту Волину (Галина Кузмен-
ко-Махно-Волина умерла сравнительно недавно в Семипалатинске, но это уже
другая история). Измена друга, с которым он сидел еще в царской тюрьме,
стала для Батько тяжелым ударом. С горя он сошелся со своим бывшим вра-
гом белым офицером Карабанем, который стал его если и не другом, то вер-
ным собутыльником.
К моменту моего приезда в Париж благодетельница Махно умерла, фонд
помощи иссяк, и батько окончательно опустился. Жизнь его была крайне
жалкой: без семьи, без работы и даже без языка. Французский батько не
хотел учить: он говорил, что возьмется за него только после того, как
"лягушатники" освоят "ридну мову", не допуская даже мысли о том, что для
кого-то украинский язык может быть не родным.
Разыскать батько в Париже оказалось не так-то просто: когда я стал
наводить справки через мэрию, мне сказали, что Нестор Махно в Париже не
проживает. Тогда я пошел другим путем, а именно зашел в русский ресторан
"Максим" и, осведомившись у метрдотеля, тут же получил исчерпывающую ин-
формацию. Оказалось, батько проживал в пригороде Парижа Венсене под фа-
милией не то Махненко, не то Михненко. В любом случае, разыскать его по
таким сведениям не составило труда.
Когда я увидел батько в его грязной заплеванной лачуге, то пожалел,
что искал встречи с ним. Нельзя представить себе более жалкого человека:
маленький, тщедушный, с нечесаными патлами, гнилыми зубами, спутанной
бородой и непрерывным кашлем. Он долго смотрел на меня тусклыми оловян-
ными глазами, пока, наконец, не пробормотал неуверенно: "Лева?".
Голова его затряслась от волнения, и я думал, он тотчас разрыдается,
но произошло нечто неожиданное: в следующее мгновение его глаза вспыхну-
ли пламенными зарницами, он встрепенулся, оживился и произнес при-
ветственную речь, в которой призвал меня вступить в его группу "анархис-
тов - коммунистов" и, "сомкнув ряды", двинуться на разгром большевиков,
капиталистов, сионистов, белоэмигрантов и предателей-анархистов во главе
с Волиным. На секунду мне даже показалось, что в воздухе комнатушки
сладко запахло порохом, а за окном послышался стук копыт и грохот тача-
ночных колес по булыжной парижской мостовой.
Из прошлого уважения к батько, я его внимательно выслушал, а в конце
вместо ответа предложил обмыть встречу в каком-нибудь уютном бистро. Он
тут же согласился. После пятой рюмки бургундского Нестор Иванович забыл
о своих грандиозных планах и стал элементарно жаловаться на жизнь. С
грустью он поведал мне, что после долгих поисков работы он наконец-то
устроился оформителем на киностудию, но там не признали его художествен-
ных талантов, и он вынужден был зарабатывать себе на жизнь надомным пле-
тением лаптей, которые у французов назывались "домашние тапочки из со-
ломки".
- Немае грОшей, Лева, чи разумиешь? Булы бы грОши - мы бы такое зава-
рыли! - жаловался мне батько. - Мени испанцы кличуть, анархисты, восста-
ние у них зробить, а у мене грОшей немае, щоб до них доихать...
Лев, дай грОшей на квиток до Барселоны!
- Я бы с радостью, Нестор Иванович, но сам на мели, - врал я без заз-
рения совести, прекрасно понимая, что деньги на восстание тут же будут
поставлены на какую-нибудь резвую лошадку.
Поздней ночью мы вышли из бистро. Стояла жара, и воздух был вязок и
плотен, как перед дождем... Батько мутило. Он подошел к бордюру набереж-
ной и стал, пардон, блевать в Сену. Я отвернулся и отошел на двадцать
шагов из деликатности. Внезапно раздался громкий всплеск - я обернулся и
с удивлением увидел, что батько во всю прыть удирает с того самого мес-
та, где только что стоял... Но это был не батько! В следующий момент до
меня дошло, что я вижу убегающего шлоумышленника, который скинул Махно в
Сену. Я бросился было за ним, но тут же передумал и прыгнул в реку спа-
сать Нестора Ивановича.
Пока я вытаскивал пьяного батько из Сены, он успел порядком нахле-
баться воды. Дышал он с трудом. Сильно хрипел.
- Шварцбарт, - бредил он у меня на руках, булькая прогнившими легки-
ми, - Шварцбарт, гада чекистская!
- Успокойтесь, батько, откуда ему тут взяться, - успокаивал я его.
Батько имел в виду чекиста Шварцбарта, который, изображая из себя
анархиста, за восемь лет до этого убил Петлюру. Но вряд ли это был тот
самый чекист...
Я взял батько на руки - он был легкий, как пушинка, - и отнес его в
ближайший госпиталь. Понятно, что после такого ЧП мне было опасно оста-
ваться в Париже, и я первым же поездом выехал в Берлин. Вскоре я узнал,
у Нестора Ивановича открылась рана от пули "дум-дум", которая гноилась
еще с войны, и ему удалили два ребра. Батько остался практически без
легких, и дни его были сочтены. На похороны Махно на кладбище Пер-Лашез
собрались анархисты со всей Европы. На могиле батько они поклялись про-
должить начатое им дело. И его дело действительно было продолжено пари-
жанами через тридцать четыре года, когда над студенческими баррикадами
черной птицей свободы гордо взметнулось махновское знамя!
Испанское золото и железный крест (глава восьмая, в которой я
"опускаю" Гитлера, мне поручают доставить в подвалы Гохрана золотой
запас Испании, я попадаю на немецкую подводную лодку и вынужденно
служу Рейху, за что получаю награду от фюрера) Берлин 1934 года можно
было смело назвать столицей мира. Если не мира, то разврата - без тени
сомнения. К тому времени новоиспеченный канцлер уже официально "очистил"
столицу рейха от наркоманов и гомосексуалистов, надолго упрятав их за
колючую проволоку Дахау, но чистка, разумеется, затронула лишь низы об-
щества. Хаотическому, грязному разврату уличных оборванцев пришло на
смену великосветское распутство, организованное на широкую ногу и чуть
ли не на государственном уровне, с блеском, шиком и помпой. Манкировать
еженедельными феерическими оргиями в высшем свете берлинского общества,
куда стали рьяно проникать новоявленные фашистские бонзы, считалось
признаком дурного тона.
Сводки агентов о творящихся в Берлине безобразиях шли в Москву лави-
ной.
Тщательно изучив и проанализировав их, начальник иностранного отдела
НКВД Пассов принял мудрое решение, достойное опытного чекиста: сыграть
на любви фашистов к клубничке. Получив санкцию от наркома Ежова, Пассов
разработал сверхсекретную операцию под кодовым названием "Коричневая ма-
лина". Замысел операции был до гениального прост: внедрить в ближайшее
окружение любвеобильного Адольфа надежную чекистку. Резидент в Берлине
получил задание подыскать подходящую для этой роли оперативницу.
Непосредственный отбор кандидаток был поручен мне. Разумеется, я не
мог вызвать сразу двадцать две девушки к себе на квартиру, пусть даже
консперативную, и устроить "смотрины". Пришлось заходить издалека, не
посвящая девушек в суть, чтобы случайно не провалить всю операцию. Итак,
я изображал из себя богатого венгерского аристократа, этакого бонвивана,
ловеласа и кутилу. Каждый вечер я "заводил новый роман" с очередной пре-
лестницей из нашей агентурной сети, поил ее в модном ресторане изыскан-
ным "Кордон руж" (все должно было быть натурально!), усаживал в лимузин
и привозил в свою роскошную загородную резиденцию.
Что и говорить, поначалу я рьяно взялся за это задание, но моего мо-
лодого задора хватило только на первые две недели. К началу третьей у
