машинки, а я диктовал, неспешно прохаживаясь взад-вперед по певуче про-
гибающимся половицам: "Переодевшися и освежившись, я окольными путями
направился в немецкое посольство и попросил аудиенции у немецкого посла
фон Шторера..." Да, я четко запомнил эту дурацкую фразу, на которой
оборвалась моя жизнь "среди загнивающего капитализма" и началось возвра-
щение в "светлое будущее человечества"! Именно на этой фразе за воротами
протренькал глухой велосипедный звонок местного почтальона.
Дети открыли калитку и приняли от него телеграмму. Жена посмотрела на
меня с тревогой: самой хорошей для нас новостью было отсутствие новос-
тей, как выражаются англичане.
- Что-то серьезное? - спросила она, отрываясь от машинки.
- Нет, все в порядке. Тетя Брунгильда родила мальчика, - ответил я
как можно более беззаботно.
- Кто-кто? - удивилась она.
- Ну, я тебе когда-то говорил про нее. Моя тирольская тетушка. Кста-
ти, очень здорово солит огурцы.
- Огурцы?!
- Да, что в этом удивительного? Пойду куплю сигарет...
Подхватив пиджак, я спешно вышел, стараясь не смотреть на жену и де-
тей.
Я видел их в последний раз. Жена не была посвящена в мои служебные
тайны, и я не мог сообщить ей истинного содержания кодированной телег-
раммы: мне надлежало незамедлительно явиться по указанному на бланке об-
ратному адресу. К полуночи я добрался на поезде до альпийской деревушки,
где находилась дача советского посла в Австрии, и тотчас, без всяких
объяснений, меня запаковали в дипломатический вализ и отправили по почте
на площадь Дзержинского. Через два дня я уже был в следственном изолято-
ре. Мне выдали бумагу и ручку и "попросили" восстановить по памяти все,
что я успел написать в своих мемуарах.
Да, страсть к бумагомаранию сгубила меня! Вскоре я понял, что прои-
зошло:
после того, как я не выполнил приказ о казни Мюллера, Центр перестал
доверять мне и опекал меня на каждом шагу. Даже в Нюренбергской тюрьме
НКВД подсаживало ко мне в камеру своих опытных агентов под видом подс-
ледственных эсесовцев. Когда я освободился, Центр позаботился о том,
чтобы я ни на минуту не оставался без присмотра, проявив при этом опре-
деленное коварство. И вот, такой матерый разведчик как я ровным счетом
ничего не заподозрил, когда на мое объявление о найме служанки откликну-
лась некая молоденькая гречанка, смазливая в меру кокетливая хохотушка.
С виду она была глупа как пробка, и все ее мысли, казалось, выражались у
нее на лице: карие глаза с мечтательной поволокой под сенью длинных гус-
тых ресниц, неизменно полураскрытые и влажные, будто намасленые, губы и
капризно вздернутый вверх угловатый подбородок, из-за чего ее шея каза-
лась неприлично обнаженной, и постоянно хотелось укусить ее, чтобы она
спряталась в кружевной воротничок ситцевого платьица.
С первого же дня эта озабоченная стервочка настрырно пыталась соблаз-
нить меня: пользуясь тем, что я поднимался раньше всех, чтобы сделать на
веранде зарядку, она выходила во двор, наливала из бочки в тазик дожде-
вую воду, сбрасывала ночную рубашку и, аккуратно повесив ее на бельевую
веревку, медленно и вдумчиво натирала свое молодое упругое тело мыльной
губкой. Когда я вызвал ее к себе в кабинет и отчитал за безудержный экс-
гибиционизм, она покрылась пунцовыми пятнами, разревелась и рухнула на
ковер, умудрившись при этом упасть так, что подол ее легкого платья зад-
рался чуть ли не до лопаток. Я привел ее в чувство, плеснув ей на спину
холодной воды из графина. После моей взбучки утренние купания прекрати-
лись, но она стала при первой же возможности отлавливать меня наедине -
где-нибудь в коридоре, на кухне или в чулане
- чтобы "попросить у меня прощения". При этом она неизменно так тяже-
ло вздыхала, так что пуговицы сами выскакивали на груди из петель. Нако-
нец, я не выдержал и надавал ей оплеух - и что бы вы думали? В ответ она
упала на колени и расцеловала мне руки. Стыдно сказать, но я поверил
этой плутовке, что она влюблена в меня, и не находил в себе сил прогнать
ее. Я по-прежнему был верен жене, но служанка почти добилась своего:
если у нас и не было любовной близости, то все же сложился определен-
ный интимный ритуал. Он заключался в том, что по вечерам она меня заго-
няла в какой-нибудь темный угол и распаляла своими "извинениями" до бе-
шенства, продолжая словесно терзать меня до тех пор, пока я не начинал
хлестать ее ладонью по пухлым щекам, доводя если не до оргазма, то до
полного девичьего восторга.
Все это я так подробно описал для того, чтобы показать, до какой сте-
пени работа чекиста может стать грязной. Только во Владимирской тюрьме я
узнал, что моя бестолковая похотливая "гречанка" - чистокровная татарка,
с отличием закончившая Казанскую Краснознаменную высшую школу НКВД имени
Менжинского. Мало того, что она радировала в Центр, будто я ее изнасило-
вал, она присовокупила к этому "сочинение пасквильных воспоминаний, по-
зорящих советский строй и принищающих роль товарища Сталина в победе над
фашизмом". Неудивительно, почему "тетя Брунгильда" так стремительно раз-
родилась, даже не через девять месяцев, а через неполных четыре недели
после появления в моей жизни злосчастной комсомолки-нимфоманки.
И все же я не унывал: "Да, я сижу в тюрьме, но не в фашистской, не в
американской, а в своей, родной, советской!" Мой следователь - не са-
дист-палач, а настоящий новый интеллигент, начитанный Марксом, Энгельсом
и даже Гегелем как их предшественником-источником, он все поймет и восс-
тановит справедливость, освободит меня из-под стражи и поможет мне неле-
гально вывезти жену с детьми из Италии в СССР. С виду это был приятный
вдумчивый старичок, седой, как лунь. Он внимательно выслушал мои показа-
ния и обещал "наказать виновных" в моем позоре. Я тотчас воспрял духом.
О, как наивен я был!
Две недели меня не водили на допрос, а затем вызвали для очной став-
ки.
Этот старый развратник так возбудился моим описанием домогательств
"служанки", что тотчас отозвал лейтенанта Фаину Хабибулину из Палланца в
Москву "для дачи свидетельских показаний". В сущности, очная ставка была
чистой формальностью, ничего не значащим эпизодом в играх, затеянных
следователем с молодой любвеобильной красоткой, охотно ответившей ему
полной взаимностью. Они даже не скрывали от меня тех теплых влажных
взглядов, которыми ежесекундно обменивались на протяжении всей "ставки".
Не оставалось сомнения: влюбленная парочка только и дожидалась, когда
за мной закроется дверь, чтобы тут же броситься друг другу в объятия.
При всем при этом Фаина вела себя вызывающе-нагло. Она бросала на меня
высокомерные взгляды победительницы, явно наслаждаясь своим реваншем. В
своей скабрезной наглости она дошла до того, что когда старый козел сле-
дователь опустил глаза в материалы дела, одним быстрым движением расс-
тегнула пуговицу на гимнастерке, расправила плечи, откинулась сведенными
лопатками на спинку стула и показала мне белеющую в сумраке образовав-
шейся бреши нескромную выпуклость ничем не стесненной груди, отмеченную,
как орденом, лиловым засосом величиной со зрелую сливу. В тот самый миг
я отчетливо осознал, что нескоро выйду на свободу.
Следствие не шатко не валко тянулось полгода. Долгими темными вечера-
ми в одиночной камере я развлекал свой мозг гаданием, что мне можно по
большому счету инкриминировать. Изнасилование в зачет не шло, потому что
подпадало под статью о неуставных взаимоотношениях, по которой никого не
судили, дабы не марать чистого облика Чекиста. "Чернуха" тоже, говоря
тюремным языком, "не канала": версия о ней не подтверждалась моими мему-
арами, которые я старательно крапал под надзором. Теоретически с учетом
моей биографии меня можно было обвинить в чем угодно, начиная с покуше-
ния на Ленина и заканчивая идейным вдохновлением ЦРУ, но даже в темные
времена культа личности следователю нужно было подшивать в дело ка-
кие-никакие документы. В поиске компромата на меня неугомонный старикаш-
ка следователь проявил немалую прыть: он выискал две ветхие бумажки,
каждая из которых сама по себе была совершенно невинной, но в совокуп-
ности они составляли криминальный тандем. Первая из них была выдана пес-
чанобродским советом крестьянских депутатов на имя "таварiщ Алъксандр
Макаренко", а вторая - берлинской мэрией на имя "Нerr Walter
Schellenberg". Обе они свидетельствовали о моем вступлении в брак...
Да, представьте себе, моральный изувер следователь не нашел ничего
лучшего, как "шить" мне, легендарному советскому разведчику, мелкоуго-
ловную статью "многоженство"! При этом он еще и намекнул мне, что если я
буду отпираться, то в материалах дела будут отражены "отягчающие обстоя-
тельства": моей первой женой была дочь лютого врага советской власти
Нестора Махно, а разрешение на второй брак я получил от моего непос-
редственного начальника Юстаса, который был разоблачен как иранский шпи-
он, в молодости служивший евнухом в шахском гареме (под руководством
этого "морального разложенца" я и встал на "зыбкий путь двоеженства").
Свершившийся суд был поистине "самым гуманным в мире": военный трибу-
нал не только признал заключенные мной в прошлом браки недействительны-
ми, но и обязал меня жениться на гражданке Хабибулиной, якобы ожидавшей
от меня ребенка. То есть, ребенка она действительно ожидала, о чем и
свидетельствовало прилагаемое к делу заключение гинеколога, но в этом
заключении, разумеется, не было сказано, кто есть настоящий виновник ще-
котливого положения пострадавшей. Да и сроки зачатия были искажены.
Короче, без меня меня женили! И не только женили, но еще и припаяли в
качестве свадебного подарка три года исправительных работ в лагере обще-
го режима. Но и это еще не все. Комбинация, разыгранная следователем,
была поистине многоходовой. После того, как меня отправили рыть тоннель
под Беринговым проливом (был такой грандиозный проект - проложить желез-
ную дорогу из России в Америку), мою молодую жену арестовали как
"чэ-сэ-вэ-енку" - члена семьи врага народа. Стоит ли говорить о том, что
следователем по ее делу был все тот же прыткий старичок! А само
следствие длилось вплоть до моего возвращения с зоны.
На свободу я вышел отцом-героем: жена умудрилась родить за время моей
отсидки трех девочек. Причем записаны эти "три сестры" были на мое имя:
следователь задним числом оформлял моей жене свидания со мной именно
на "роковые дни". В результате все было шито-крыто, и когда я попытался
развестись, гражданский суд отказал мне в разводе.
Лишь XX съезд партии положил конец этому сексуально-уголовному бесп-
ределу. Особым решением Специальной комиссии при Комитете партийного
контроля я был полностью реабилитирован и разведен. Следователь, допус-
тивший по моему делу грубое нарушение норм социалистической законности,
был отстранен от занимаемой должности. В виду преклонного возраста он
был освобожден от уголовной ответственности и с учетом прошлых заслуг
перед партией и правительством назначен директором комсомольско-молодеж-
ной стройки Целинограда.
Омрачало мое положение лишь то, что по досадному недоразумению Спец-
комиссия КПК не освободила меня от выплаты алиментов за троих детей.
После отсидки я работал сторожем-смотрителем законсервированного ра-
йонного бомбоубежища на мизерной ставке, и мое финансовое положение с
учетом вычетов из зарплаты было весьма плачевным. Денег едва-едва хвата-
ло на аренду комнаты в коммунальной квартире, и на пропитание практичес-
ки ничего не оставалось. Не в силах свести концы с концами, я отказался
от комнаты и переехал на ПМЖ в бомбоубежище, которое в шутку прозвал
"бомжеубежище". По сравнению с коммуналкой это был просто рай:
400 квадратных метров жилой площади, пять душевых и десять туалетов -
