уборщицами, обращались к нему по отчеству, по-домашнему ласково:
"Палыч". Звание полковника в отставке позволило мне сразу занять вы-
сокую должность заместителя начальника Отдела безопасности по хо-
зяйственной части. В мановение ока я стал большим человеком: в моем рас-
поряжении находились стратегические запасы ректификата - высокоочищенно-
го технического спирта - и не проходило и дня, чтобы похмельные генералы
не клянчили у меня "регламентную дозу" (так для конспирации называлось
сто грамм). Нашлась работа и для Нины. Она теперь стучала костяшками
счет в Отделе труда и заработной платы.
В конце рабочей недели, по пятничным вечерам, ко мне в кабинет наве-
дывался сам Палыч. Расходились мы с ним далеко заполночь, после обильных
"регламентных" возлияний. Вернее, нас развозили по домам казенные шофе-
ры, потому что идти мы уже не могли. О чем мы говорили во время этих за-
душевных всреч? В основном о звездах и о космических полетах. Помню,
когда запустили на орбиту Белку, Палыч поднял тост "за наших четвероно-
гих коллег" и произнес историческую фразу:
- Недалек тот день, когда и "человек" в космосе будет звучать гордо!
- И прозвучим! - ответил я, хотя и слабо верил в свои собственные
слова:
тогда полеты человека в космос еще представлялись делом далекого ком-
мунистического будущего.
- Ты о чем? - очнулся Палыч от своих мыслей.
- Прозвучим, говорю!
- Куда прозвучим?!
- Так ты ж сам сказал...
- Кому? Тебе?
- Ну да! Вот я и звучу... Говорю, то есть... Прозвучу, во!
- Кто, ты?
- Ага!
- А что, это идея! Только придется бросить пить. На время...
- Если на время, тогда согласен.
Вот так и решился вопрос о том, кому быть первым в мире космонавтом.
На трезвую голову у Палыча, конечно, возникли сомнения по поводу моей
пригодности. Во-первых, мне было уже под пятьдесят (хотя выглядел я на
тридцать), а во-вторых, мои познания в технике оставляли желать лучшего.
Прямо он мне об этом из деликатности не говорил, пытался лишь отшучи-
ваться:
- Ты улетишь - с кем я пить буду? С Белкой и Стрелкой?
- Да я, Палыч, ненадолго, - успокаивал я его. - Маленько проветрюсь,
и обратно.
- Ну смотри, Шурик! Если с тобой что случится, я этого не переживу.
- А что со мной будет? И не в таких передрягах бывал. Вон, Белка, ду-
ра дурой, а слетала! Без всякого технического образования, между прочим.
Раз уж собаки...
- Так то собаки, - серьезно задумывался Палыч. - Тут надо все предус-
мотреть, чтобы учесть отличия человека от его "лучшего друга".
Полгода за "рюмкой чая" (любимое питье Палыча - чифир со спиртом) я
уговаривал своего начальника и друга, в одном лице, отправить меня на
медицинское освидетельствование. Вздохнув в сотый раз, он сдался - на-
верное, надеялся, что эскулапы меня завалят. Но дудки-с! От предков мне
досталось лошадиное здоровье. Курить, правда, пришлось бросить (с тех
пор уже сорок лет как не балуюсь дымом).
И началась "обкатка": часами меня крутили на центрифугах, чтобы орга-
низм привыкал к перегрузкам. Технике тоже учили, но поверхностно. Палыч
сразу предупредил: "Полетишь в режиме автоматического пилотирования. И
ничего не трогай. Понял? Ничего!" Старт был назначен на 7 ноября - день
ВОСР.
Но в начале апреля грушники доложили, что американцы спешно готовят
свой суборбитальный полет. Дело приняло политическую окраску: кто первым
выйдет в космос, бездуховный загнивающий капиталист или наш плоть от
плоти советский человек, воодушевленный коммунистическими идеями? На
срочном совещании в Кремле с участием секретарей ЦК и руководства косми-
ческой программы после шести часов обсуждений Хрущев поставил вопрос
ребром: "Мы или они, мать их?!" - и сам же на него ответил: "Мы, мать
нашу!" Палыч предложил стартовать в день рождения Ленина, 22 апреля, но
Хрущев был так напуган конкуренцией со стороны американцев, что сурово
отрубил: "Нехрен на печи отлеживаться! Сегодня и полетите". С трудом
удалось убедить Никиту Сергеича, что ракету необходимо подготовить к
старту, и выпросить на это неделю.
Через семь дней лихорадочных сборов наступила знаменательная ночь пе-
ред полетом. Палыч запретил мне спать: он сильно волновался, что я
просплю.
Как сейчас помню, мы собрались вчетвером в байконурской квартире Па-
лыча:
он, я и мои дублеры Гагарин и Титов. Здесь надо заметить, что с само-
го начала этих двух парней на самом высоком уровне отодвинули на второй
план по той причине, что у них не очень подходили фамилии. "Гагарин" в
ушах цековских спецов по идеологии звучало по-дворянски, а "Титов" -
слишком избито. Вместе с тем, имя "Ромашкин" как нельзя лучше подходило
для всенародного героя. Тут вам и романтика коммунистического строи-
тельства, и бескрайние ромашковые поля среднерусской возвышенности.
Короче, утверждение в ЦК я прошел без проблем. Но вернусь к памятной
ночи. Врачи запрещали космонавтам пить крепкие напитки, поэтому мы втро-
ем пробавлялись светлым "Жигулевским", в то время как Палыч глушил свой
"огненный чай". "Кто до утра не сломается, тот и полетит", - пошутил он
в самом начале нашей посиделки. К трем часам ночи Гагарин с Титовым были
в отрубях: они понимали, что им все равно ничего не светит, и с горя
наклюкались. Я держался молодцом: после четырнадцати бутылок ни в одном
глазу.
Наконец, в четыре утра выпили "напосошок", и Палыч собственноручно
надел на меня скафандр, который до того лежал под столом (тогда еще все
было по-простому, без церемоний). Под окном ждал автобус. До стартовой
площадки нужно было трястись по разбитой тягачами дороге около часа, и
уже в начале пути я понял, что не доеду - пиво со страшной силой "давило
на клапан". "Стой, - попросил я шофера, - отлить надо!" Я вышел и оросил
правое заднее колесо. С тех пор это стало доброй традицией: по дороге на
площадку поливать автобус. Чтобы повезло. Даже Терешкова с Савицкой (и
совсем недавно - американская астронавтка, забыл как зовут) омыли пок-
рышки ритуальными струйками. На выходе из автобуса меня подхватили под
руки два крепких парня из техобслуги, благополучно погрузили в кабину и
пристегнули ремнями к креслу. Потом еще час ничего не происходило, лишь
в наушниках слышались какие-то взволнованные крики и ругань Палыча.
Меня уже начало клонить в сон, когда под сидением что-то загудело,
зарычало и загрохотало, вокруг все задрожало, стены дернулись, и меня
вжало в кресло. "Поехали," - догадался я. Наконец, можно было спокойно
поспать. Проснулся я от сильнейшего удара - и тут же опять отключился,
потеряв сознание от боли. Очнулся - вокруг люди в белом. Сначала поду-
мал, архангелы, но оказалось, врачи. Перед глазами увидел подвешенные к
специальным перекладинам руки и ноги в гипсе. В первый момент подумал
"чьи?", но тут же сообразил, что мои. Не зря предупреждал меня Палыч о
том, что люди отличаются от собак: парашют-то был рассчитан на годовалых
щенков, а не на такую упитанную тушу, как я! Вроде, все предусмотрели
конструкторы, а человеческий фактор не учли. Вот меня и тряхануло в "ко-
робчонке" об землю, руки-ноги переломало. А какой, скажите на милость,
герой на костылях?! Это ведь не герой, а смех один.
Поэтому было решено объявить на весь мир, что слетал Гагарин. Его и
наградили Звездой Героя, а меня строго засекретили, как неудачный обра-
зец космической программы. И пока Юрик разъезжал по всему свету, одари-
вая лучезарными зубастыми улыбками прогрессивные народы Азии, Африки и
Латинской Америки, я глотал кровавые сопли от обиды (у меня в довершение
ко всему был разбит нос).
Модуль, в котором я спустился на Землю Лишь через год меня выписали
из госпиталя, взяв подписку о неразглашении сведений о том, где и при
каких обстоятельствах я получил увечия.
Правда, мне определили первую группу инвалидности и назначили персо-
нальную пенсию в размере 70 рублей (по тем временам несказанно много),
но на душе у меня от этого было не легче. Я жаждал справедливости и стал
жаловаться самому Хрущеву, наивно полагая, что он не в курсе, кто на са-
мом деле летал в космос. После первой же жалобы за мной приехала карета
скорой спец-помощи и увезла меня в Белые Столбы.
Так закончилась моя космическая одиссея.
Все, что было не со мной, помню... (глава одиннадцатая, в которой я
кропотливо восстанавливаю свою память по обрывочным дневниковым
записям) Невероятно, но факт: 35 (тридцать пять!) лет, с 1962 по 1996
год, я пробыл в активно-сомнамбулическом состоянии, "благодаря" советс-
кой психиатрии превратившись в ходячего робота, энергичного зомби.
По-просту говоря, меня залечили до потери памяти. Показателен мой случай
не только "успехами" кодирования психики, но и тем, что, находясь в бес-
сознательном состоянии, я занимал высокие государственные посты.
Когда в доброй памяти ноябре 1996 года благодаря знакомству с Интер-
нетом я вновь обрел сознание, мне случайно попалась под руку пылившаяся
на антресолях высокая стопка дневников, туго перетянутая суровой нитью.
Набросившись на отрытый в подвалах сознания клад с любопытством не-
винного младенца в сказочной стране, я не без удивления узнавал день за
днем все новые подробности о своей прошлой жизни.
В тогдашнем своем положении я уподабливался археологу, пласт за плас-
том открывающему новые и новые слои богатой древней культуры, артефакты
которой долгое время считались безвозвратно утерянными. Например, я уз-
нал про себя, что послужил прототипом главного героя популярного телеви-
зионного фильма, исполнял обязанности Чрезвычайного и Полномочного посла
Советского Союза в одной Латиноамериканской стране, написал модную книгу
и был назначен Комендантом "Белого дома". Поначалу я пытался как-то
обобщить свои записки, но они оказались слишком фрагментарными, чтобы
составить из них резюме или хотя бы конспект, поэтому привожу избранные
из них в оригинале, без правок и купюр, лишь выстраивая в хронологичес-
ком порядке, с приблизительным указанием года. Первые из записок, как
мне удалось умозаключить по разным мелочным приметам, писались кровью на
обрывках простыней, заворачивались в фольгу от таблеточных упаковок и
складировались в целях конспирации в слепую кишку. Каким именно образом,
кем и при каких обстоятельствах они были оттуда извлечены - загадка, на
которую я до сей поры не нашел ответа.
Единственный след изъятия биографических скрижалей из моего организма
- кривой розовый шрам в нижней части живота.
Итак, воспоминания, которые я буквально носил в себе.
1962-1964 наконец я могу пи...
за мной следит се...
у нее большие си... (очевидно, синие глаза) не да...
объявляю го...
взяли пу...
было бо...
в третьем квадрате хро...
сламбо крю...
1965 За окном весна. Греет солнышко, природа оживает. Щебечут во-
робьи, синицы, зяблики, грачи, вороны, соколы. Повсеместно слышен треск
скорлупок. Вылупливаются воробушки, синички, зяблички, грачики, воронят-
ки, соколята, ужата и прочая гадость. Трещат с утра до ночи. Пишу жалобу
на шум во Всемирный обком.
Говорят, оттепель закончилась. Наконец все эти воробушки-синички вым-
рут как пингвины. Суки.
Весь день сижу дома. В окно заглядывают солнечные лучи и космонавты.
Морда первого космопонавта показалась знакомой. Пытался заглянуть ему
в глаза, но он отвел взгляд, прищурился, поднял воротник скафандра, уку-
тался в шлем и улетел. Холодно.
1966 Записался в библиотеку. Читал Гоголя и Гегеля. Или наоборот, не
помню точно. В комментарии Бебеля к Гегелю (или наоборот) нашел интерес-
ную мысль о био-герметическом устройстве Вселенной. Материя - это говно
(sic!), которое движется по прямой кишке (времени). Аппендикс - Апока-
липсис (или наоборот). Путешествие в прошлое на машине времени - абсурд.
Это все равно что если бы говно пошло через гланды. Обратного пути нет.
