ные светлые волосы, подстриженные бобриком, усы над смеющимся чувствен-
ным ртом; во всем облике - ум, дерзость, обаяние и бесстыдство. Его знал
весь Париж-Париж искусства и наслаждений. И не знал никто. Он был чело-
веком двуликим, прекрасно применялся к обществу, извлекал из него выго-
ду, но свою личную жизнь от всех утаивал. Он был человеком ненасытных
страстей, всесильных пороков, которые сам в себе взращивал, стараясь,
однако, не обнаруживать ничего такого, что отпугнуло бы заказчиков, -
пускал в храм своей души (fas ас nefas) лишь избранных, не считался ее
светскими вкусами и моралью, сообразуя, однако, с ними образ своей жизни
и официальное положение. Никто его не знал - ни друзья, ни враги... Вра-
ги? Да их у него и не было. Завистники - пожалуй, но он сметал их с пу-
ти; впрочем, они не таили зла на него: он опрокидывал их, а потом с та-
ким искусством льстил им, что они улыбались ему и чуть что не извиня-
лись, как те робкие людишки, которые улыбаются вам, когда вы наступаете
им на ногу. Его ловкость и хитрость одерживали верх - они помогали ему
сохранить хорошие отношения и с конкурентами, которых он вытеснял, и с
женщинами, которых бросал.
Не так удачлив был он в семейной жизни. Жена оказалась до того бес-
тактна, что страдала от его неверности, - он считал, что за четверть ве-
ка супружеской жизни пора было бы ей привыкнуть, а она все не смирялась.
Г-жа Ривьер, замкнутая, правдивая, держалась чуть надменно, и это было в
стиле ее красоты - красоты лионки; чувства ее были сильны, но не бурны,
и не ей было удержать его; к тому же ей недоставало счастливого таланта
- такого удобного - закрывать глаза на то, чему ты не в силах помешать.
Чувство собственного достоинства не позволяло ей жаловаться, однако она
не скрывала, что все знает, что мучается. Он был мягкосердечен (во вся-
ком случае, таким он себя считал), и ему не хотелось думать обо всем
этом, но его раздражало, что она не преодолевает своего эгоизма. Годами
жили они, как чужие, но по молчаливому согласию скрывали это от окружаю-
щих, и даже их дочь, Аннета, никогда не отдавала себе отчета в отношени-
ях родителей. Она и не старалась вникать в их разногласия, это было ей
неприятно. В юности у людей много своих забот. Им не до чужих дел...
Рауль Ривьер привлек дочь на свою сторону - в этом проявилась вся его
изворотливость. Разумеется, он ничего для этого не предпринимал - побе-
дило искусство. Ни слова упрека, ни намека на неправоту г-жи Ривьер. Он
вел себя по-рыцарски: пусть дочь сама разбирается. Она так и сделала:
ведь на нее тоже действовало обаяние отца. И как не обвинять ту, кото-
рая, став его женой, по неразумию сама испортила себе жизнь! В неравной
борьбе бедная г-жа Ривьер была обречена заранее. Она сама себе нанесла
поражение: умерла первая. Рауль стал единственным владетелем поместья и
сердца дочери. Пять последних лет Аннета жила под нравственным влиянием
обожаемого отца, который баловал ее и, не помышляя о том, что творит,
расточал ей все свое обаяние. Он был так щедр оттого, что ему не на кого
было тратиться: два года он почти не выходил из дому - удерживали пред-
вестники болезни, которой суждено было его унести.
Итак, ничто не нарушало той душевной близости, которая соединяла отца
и дочь и заполняла сердце Аннеты, ее дремлющее сердце. Ей шел двадцать
четвертый год, но сердце ее, казалось, было моложе: оно не спешило. А
может быть, как все те, перед кем раскинулось долгое будущее, она,
чувствуя, что в ней бурлят еще скрытые силы жизни, копила их и пока не
придавала им значения.
Она была похожа и на отца и на мать: от него унаследовала черты лица
и обольстительную улыбку, которая у него обещала больше, чем он думал
дать, а у нее, такой чистой, обещала гораздо больше, чем она хотела; от
матери - внешнее спокойствие, уравновешенность, строгую нравственность,
несмотря на вольнодумие. Особую прелесть придавали ей обаяние отца и
сдержанность матери. Нельзя было понять, какой же характер в ней преоб-
ладает. Ее истинная натура еще была загадкой и для других и для нее са-
мой. Никто не догадывался о ее сокровенном внутреннем мире. То была Ева,
дремлющая в саду. В ее душе теснились какие-то желания, неясные ей са-
мой. Ничто их не пробуждало, потому что не было толчка. Казалось, стоит
ей протянуть руку, и она сорвет их. Но она и не пыталась, усыпленная их
ласковым рокотом. Пожалуй, и не хотела пытаться... Кто знает, до каких
пределов доходит самообман? Стараешься не обнаруживать в себе то, что
тревожит... Она предпочитала не ведать о море своей души. У Аннеты, ко-
торую все знали, Аннеты, которая знала себя, премилой девушки, очень
уравновешенной, рассудительной, аккуратной, сдержанной, с сильной волей,
со своим собственным суждением обо всем, не было случая проявить свой
характер, пойти наперекор правилам, установленным светом или семьей.
Аннета не пренебрегала светскими обязанностями, развлечения, до кото-
рых она была большая охотница, ей не надоедали, но она ощущала потреб-
ность в занятиях более серьезных. Она прилежно училась, посещала лекции,
изучала естественные науки, сдавала экзамены, добиваясь ученой степени.
Ее живой ум жаждал знаний, она любила точные исследования, особенно в
естествознании, к которому имела большие способности, - может быть, по-
тому, что ее здоровая натура, инстинктивно стремясь к равновесию, испы-
тывала потребность противопоставить строгую, научную методичность и ло-
гическое мышление беспокойной прелести той внутренней жизни, которую она
боялась всколыхнуть и которая, помимо ее воли, стучалась у дверей, когда
бездействовал ум. В ее жизни все было ясно, точно, систематично, и пока
это ее вполне удовлетворяло. Не хотелось размышлять о том, что ждет впе-
реди. Замужество совсем не привлекало ее. И она не желала о нем думать.
Отец посмеивался над ее предубеждениями, но оспаривать их не собирался:
так ему было удобнее.
Уход из жизни Рауля Ривьера потряс до основания все стройное сооруже-
ние, в котором он был главной опорой, хотя Аннета этого и не понимала.
Она знала смерть в лицо. Узнала пять лет тому назад, когда ее покинула
мать. Но черты лица смерти не всегда одинаковы. Г-жа Ривьер, несколько
месяцев пролежавшая в больнице, ушла молча, как и жила, сохранив тайну
предсмертного страха, как хранила она тайну своих горестей, и в юной ду-
ше Аннеты, правдивой и эгоистичной, вместе с тихой печалью, похожей на
первый весенний дождик, осталось чувство облегчения, в котором не приз-
наешься себе, и мимолетные угрызения совести, которые очень скоро были
по молодости лет беспечно забыты.
Иначе умирал Рауль Ривьер. Он был застигнут врасплох, когда упивался
счастьем, когда воображал, что наслаждаться им будет еще долго, и отнюдь
не философски ушел из жизни. Он принял смерть и муки с криками возмуще-
ния. В ужасе боролся он до последнего вздоха, задыхаясь, как измыленная
лошадь, во весь опор берущая подъем. Страшные эти картины отпечатались,
словно на воске, в разгоряченном воображении Аннеты. По ночам ее пресле-
довали видения. Она лежала в темноте у себя в комнате и, задремав или
вдруг проснувшись, с такой яркостью снова видела предсмертные муки и ли-
цо умирающего, что сама воплощалась в него: ее глаза становились его
глазами; ее дыхание - его дыханием; она уже не могла различить их; глаза
ее отвечали призыву тускнеющего взгляда. Она сама чуть было не погибла.
Но молодость так сильна и гибка! Пусть до предела натянута тетива - тем
дальше отлетит стрела жизни. Ослепительно яркие, безумные образы померк-
ли оттого, что слишком были ярки, и мрак заволок память. Черты лица, го-
лос, светлый облик того, кто исчез, - все исчезло; Аннета до изнеможения
пыталась удержать в душе его тень, но уже не видела ее. Ничего не виде-
ла, кроме себя самой. Одной себя... Одинокой. Ева в раю пробуждалась без
спутника, без того, к кому так привыкла, чей образ не старалась опреде-
лить, но о ком думала, сама того не ведая, с какой-то влюбленностью. И
вдруг рай утратил безопасность. В него прокрались беспокойные дуновения
извне: и дыхание смерти, и дыхание жизни. Аннета открыла глаза и, как
первобытные люди в ночи, с тревогой почувствовала, что ее со всех сторон
подстерегают неведомые опасности, что с ними предстоит борьба. Все дре-
мавшие в ней силы вдруг собрались воедино, построились, насторожились.
Одинокая ее душа полнилась какими-то страстными порывами.
Равновесие нарушилось. Ученье и занятия стали ей совсем не нужны. Ка-
залось нелепым, что прежде она отводила им такое большое место. Другая
же область жизни - та, которую опустошило горе, - представала перед ней
во всей своей неизмеримой шири. Удар всколыхнул все чувства: вокруг ра-
ны, нанесенной смертью любимого спутника жизни, - тайные, неведомые силы
любви; их притягивала образовавшаяся пустота, и они устремлялись туда из
глубин ее существа. Она же, удивленная этим вторжением, пыталась дать
ему иное объяснение; упрямо старалась она сосредоточить все эти силы
вокруг того, кого оплакивала, - все эти силы, все эти жгучие, ненасытные
вожделения Природы, вешние влажные дуновения которой омывали ее, и смут-
ное, властное сожаление о счастии - утраченном, а не желанном ли? - и
руки, простертые в небытие, и замирающее сердце, которое тянулось к про-
шедшему - а не к будущему ли? Кончилось тем, что скорбь ее стала таять в
непостижимом смятении чувств: в печали, в желаниях, в безотчетном томле-
нии - все это и снедало ее и возмущало...
В тот вечер, на исходе апреля, возмущение вдруг овладело ею. Ее свет-
лый ум восстал против неясных грез, которые он оставлял без контроля
несколько слишком долгих месяцев и опасность которых предвидел. Он хотел
отогнать их, но это было не так-то просто: его не слушались, он отвык
управлять... Аннета бежала от взгляда огня, пылавшего в камине, от ко-
варного нападения ночи, уже спустившейся на землю; она встала, зябко по-
вела плечами и, накинув отцовский халат, зажгла свет.
Тут был кабинет Рауля Ривьера. Из отворенного окна сквозь молодую ре-
денькую листву деревьев, во мраке виднелась Сена, а в ее темных и будто
неподвижных водах отражались дома, окна которых светились на том берегу,
да блики зари, угасавшей над холмами Сен-Клу. Рауль Ривьер, который об-
ладал изысканным вкусом, хотя и остерегался растрачивать его ради пошло-
го шаблона или смехотворных причуд своих богатых заказчиков, купил в
предместье Парижа на Булонской набережной приглянувшийся ему старинный
особняк в стиле Людовика XVI - и не перестроил. Ограничился тем, что
сделал его комфортабельным. Деловой кабинет должен был служить и для дел
любовных. И, судя по всему, это свое назначение он выполнял. Не одну ми-
лую просительницу принимал здесь Ривьер, но об этом никто и не подозре-
вал, ибо в комнате был отдельный выход - прямо в сад. Однако уже два го-
да он им не пользовался; единственной его посетительницей была Аннета.
Здесь И вели они самые задушевные разговоры. Аннета прохаживалась по
комнате, наводила порядок, наполняла водой вазы с цветами, двигалась не-
угомонно, а потом вдруг застывала с книгой в руках, примостившись в лю-
бимом уголке, на диване, и молча смотрела на муаровую ленту реки или, не
прерывая рассеянного чтения, рассеянно болтала с отцом. А он, ее беспеч-
ный и утомленный отец, сидел тут же и, не поворачивая головы, украдкой
следил насмешливыми своими глазами за каждым движением Аннеты; этот ста-
рый балованный ребенок привык к общему поклонению, а потому поддразнивал
дочь, острил, засыпал ласковыми, шутливыми, требовательными, тревожными
вопросами, только ради того, чтобы сосредоточить помыслы Аннеты на себе
и увериться, что она действительно слушает его. И в конце концов она,
