Битва продолжалась на другой день и во все последующие дни под взгля-
дами забавлявшейся публики: вся гостиница заметила, что сестры ведут
борьбу, и досужие язвительные глаза подстерегали их; заключались пари.
Соперницы были так поглощены своей игрой, что не обращали внимания на
игру других.
Дело в том, что для них это уже не было игрой. Сильвия тоже увлеклась
серьезно. Какая-то злая сила смущала сестер, возбуждала их чувствен-
ность. Туллио, гордый своей победой, не прилагал никаких усилий, чтобы
разжечь огонь. Он действительно был красив, неглуп, и он сам горел
страстью, которую разжег; стоило быть завоеванным. Он-то хорошо это
знал.
По вечерам сестры-соперницы встречались у себя в комнате. Они ненави-
дели друг друга. Однако притворялись, будто не знают об этом. Их кровати
стояли рядышком, бок о бок, и быть рядом по ночам стало бы невыносимо,
если бы они все сказали друг другу; не избежали бы они и публичной ог-
ласки, которой боялись. Они устраивались так: выходили и входили в раз-
ное время, больше не разговаривали, притворяясь, будто не видят друг
друга, ну, а если это было просто невозможно, холодно произносили: "доб-
рое утро", "добрый вечер", словно ничего и не произошло. Всего честней,
всего разумней было бы объясниться. Но они не хотели. Не могли. Если
страсть овладела женщиной, не может быть и речи о честности; о рассудке
- тем более.
Страсть стала для Аннеты отравой. Поцелуй, который однажды вечером на
повороте аллеи Туллио, пользуясь своей властью, насильно запечатлел на
губах гордой девушки, не защитившейся вовремя, прорвал плотину страсти.
Она была оскорблена этим, ожесточена, она боролась с собой. Но она не
знала, как сопротивляться, - ведь поток страсти захватил ее впервые. Го-
ре обороняющимся сердцам! Когда в них вторгается страсть, самое целомуд-
ренное становится самым доступным...
В одну из тех бессонных ночей, которые так ее терзали, Аннета задре-
мала, хоть и думала, что бодрствует. Ей приснилось, будто она лежит в
постели с открытыми глазами, но не в силах двинуться, точно связана по
рукам и ногам. Она знает, что Сильвия рядом притворяется спящей и что
должен прийти Туллио. Вот она услышала, как в коридоре скрипнул пол,
крадущиеся шаги все ближе, ближе. Аннета увидела: Сильвия приподнимается
с подушки, из-под простыни показались ее ноги; она встает, скользит к
двери, которую кто-то приоткрыл. Аннета тоже хочет встать, но не может.
Сильвия, будто услышав, оборачивается, возвращается, подходит к постели,
смотрит на Анкету, наклоняется, вглядывается в ее лицо. Да ведь это сов-
сем, совсем и не Сильвия; даже не похожа на нее; и все же это Сильвия; у
нее злой смех, острые зубы; длинные черные волосы, без завитков, прямые,
жесткие упали Аннете на лоб, когда Сильвия наклонялась, попали в рот, в
глаза. У Аннеты на языке привкус конского волоса, его терпкий запах. Ли-
цо соперницы все ближе, ближе. Сильвия откинула одеяло. Аннета чувству-
ет, что острое колено вдавливается ей в бедро. Она задыхается. В руке у
Сильвии нож; холодное лезвие щекочет горло Аннете, она отбивается, кри-
чит... Она очнулась - сидит на постели в тихой своей комнате, простыни
сбиты. Сильвия безмятежно спит. Аннета, унимая сердцебиение, прислушива-
ется к мерному дыханию сестры и все еще содрогается от ненависти и ужа-
са...
Она ненавидела... Кого же? И кого же любила? Она осуждала Туллио, не
уважала его, боялась и совсем, совсем не доверяла ему. И вот из-за этого
человека, которого она не знала еще две недели назад, из-за этого ничто-
жества, она готова возненавидеть сестру, ту, которую любила больше всего
на свете, которую и сейчас любит... (Нет! Да! Которую любила всегда...)
Ради этого человека она готова была, не задумываясь, пожертвовать своей
жизнью. Да как же... как же все это случилось?
Она ужаснулась, но могла сделать лишь одно: установить, как всесильно
наваждение. Минутами проблеск здравого смысла, пробужденная ирония,
возврат былой нежности к Сильвии приподнимали ее голову над течением. Но
достаточно было одного ревнивого взгляда, достаточно было увидеть Тул-
лио, перешептывающегося с Сильвией, - и Аннета снова тонула...
Она сдавала позиции, и это было ясно. Поэтому-то страсть ее и бушева-
ла. Она была неловка. Не могла скрывать, что ее достоинство уязвлено.
Туллио, этот добрый принц, согласен был не делать выбора между ними, он
соизволил бросить платок обеим. Сильвия проворно подняла его; Сильвия не
церемонилась; она выжидала, она знала, что потом Туллио затанцует под ее
дудку. Ее нисколько не встревожило бы, если бы этот донжуан украдкой
сорвал несколько поцелуев у Аннеты. Пусть неприятно, но и вида показы-
вать не надо. Ведь это можно скрыть. Аннета не умела так вести себя. Она
не допускала половинчатости, и явно было, как противна ей двойственная
игра Туллио.
Туллио охладел к ней. Серьезная страсть его стесняла, она "осточерте-
ла" ему (в этом слове, как и многие иностранцы, он видел особый, столич-
ный шик). Немного серьезности в любви - хорошо. Но не слишком, не то по-
лучается какая-то повинность, а не удовольствие. Он представлял себе
страсть в виде примадонны: с чувством исполнив каватину, она возвращает-
ся на сцену и, простирая руки, кланяется публике. Но страсть Аннеты,
по-видимому, не считалась с тем, что публика существует. Играла она лишь
для себя. Играла плохо...
Аннета была так искренна, так искренне было ее увлечение, что она
неспособна была думать о том, как навести на себя лоск, как скрыть пе-
чать терзаний и тревог на лице и все следы дневных забот, которые женщи-
на, следящая за своей внешностью, смягчает или стирает не один раз в
день. Она просто подурнела, увидев, что побеждена.
Торжествующая Сильвия, уверенная, что партия выиграна, смотрела на
Аннету, выбитую из колеи, с удовлетворением и насмешкой, приправленной
издевкой, а в глубине души жалела сестру.
"Что, получила? Добилась своего? Хорош у тебя вид!.. Бедная, побитая
собачонка..."
И Сильвии хотелось ее поцеловать. Но стоило ей приблизиться, и выра-
жение лица у Аннеты делалось таким враждебным, что задетая Сильвия по-
вертывалась к ней спиной, бормоча:
"Как хочешь, моя милая!.. Дело твое! Устраивайся сама! Я-то добрая!..
Но каждый за себя, и к черту всех!.. Ну, а если эта дуреха страдает, то
сама и виновата! Она всегда до смешного серьезна, к чему это?"
(Так о ней думали все.)
Аннета в конце концов отстранилась от борьбы. Сильвия вместе с Туллио
устроили вечер живых картин, где Сильвия должна была показать все свои
прелести и кое-что в придачу... (Она изображала парижанку-чародейку;
лоскуток материи - и она превращается в своих двойников, вереницу двой-
ников, причем каждый красивее оригинала, но, прибавляя к нему новое, они
делают его очаровательнее всех предыдущих, ибо в нем заключаются все
они.) Если бы Аннета попыталась соревноваться с ней, то потерпела бы
полное поражение. Она это знала отлично; она предвидела свое поражение;
как же стала бы она жить после! Она отказалась участвовать в вечере,
сославшись на нездоровье - плохой вид служил ей оправданием. Туллио и не
пытался ее уговаривать. Но когда Аннета отказалась, ее замучила мысль,
что она сложила оружие. Даже безнадежная борьба - сама по себе надежда.
Теперь полдня Туллио и Сильвия проводили вдвоем, с глазу на глаз. Аннета
заставляла себя ходить на все репетиции, чтобы быть им помехой. Но им
ничто не мешало. Она, пожалуй, их даже подзадоривала, - особенно бесс-
тыдницу Сильвию, заставлявшую повторять раз десять ту сцену, когда ода-
лиску, млеющую от наслаждения, похищает корсар байроновского типа, -
мрачно сверкают его глаза, он скрежещет зубами, вид роковой и хищный, -
ягуар, готовый к прыжку. Туллио вел свою роль так, словно вот-вот пре-
даст огню и мечу весь "Палас-отель". А Сильвия вела роль так, что ей
могли позавидовать двадцать тысяч гурий, выщипывающих бороду пророку в
раю.
Наступил вечер представления. Аннета, забившаяся в последний ряд кре-
сел, к счастью, позабытая восхищенной публикой, не могла досидеть до
конца. Она ушла измученная. Голова у нее горела. Во рту было горько. Она
думала все об одном: о своих страданиях. Поруганная страсть терзала ей
душу.
Аннета вышла на лужайку, зеленевшую вокруг гостиницы, но не было сил
уйти совсем; она бродила около освещенного зала. Солнце уже закатилось.
Стемнело. Звериный инстинкт заставил Аннету ревниво следить за той
дверью, из которой, конечно, они оба выйдут. Боковая дверка сделана для
актеров; не пересекая зала, они могут пройти в костюмерную, в другое
крыло дома. И правда, они вышли; остановились в тени на лужайке, загово-
рили. Аннета притаилась за деревьями и услышала, как смеется, как хохо-
чет Сильвия...
- Нет, нет, только не сегодня! А Туллио настаивал:
- Почему же?
- Во-первых, хочется спать.
- Выспаться успеете!
- Нет, нет, люблю поспать!
- Так, значит, завтра ночью.
- Но и завтра будет то же самое! И, кроме того, ночью я не одна. Меня
стерегут!
- Значит, никогда? Тут озорница Сильвия расхохоталась.
- Но я ведь и днем не боюсь! - ответила она. - А вы что, боитесь?
Больше Аннета не могла слушать. Шквалом налетели ярость, отвращение,
отчаяние, и она убежала в темноту, куда-то вдаль. Наверное, было слышно,
как она бежит, потеряв голову, как ломаются ветки, - так убегает затрав-
ленный дверь. Но Аннету больше не тревожило, что ее услышат. Она уже ни
с чем не считалась. Она бежала, бежала... Куда? Она и сама не знала. И
так никогда и не узнала. Бежала во мраке, стонала. Ничего не видела пе-
ред собой. Сколько она бежала? Пять минут, двадцать минут, час? Этого
она так никогда и не узнала. Бежала, пока не споткнулась о корни, не
упала во весь рост, не ударилась лбом о ствол дерева... И тут она закри-
чала, завыла, как раненое животное, прижавшись ртом к земле.
Мрак вокруг. Небо черное, ни луны, ни звезд. Земля не дышит, не про-
шелестит букашка. Тишина. Только журчит ручей, струясь по голышам, у
ствола сосенки, о которую Аннета расшибла лоб. Да из глубины ущелья,
разрезавшего высокое обрывистое плато, поднимается яростный рев потока.
Его стоны вторят стонам измученной женщины. Словно то извечный вопль
земли...
Она кричала и ни о чем не думала. Судорожные рыдания, сотрясая тело,
разрядили тоску, тяжесть которой давила ее столько дней. Разум молчал. И
вдруг тело ее, изнемогая, перестало стенать. Прорвалась вся скорбь ее
души. Аннета поняла, что покинута. Одинока и предана. Круг ее мыслей
дальше не простирался. Не было сил собрать их разбредшееся стадо. Даже
подняться не хватало сил. Она приникла к земле... Ах, если бы земля
расступилась!.. Поток рокотал, говоря и думая за нее.
Он омыл ее раны. И наступила минута, - а их, вероятно, прошло немало
в муках и душевной слабости, - и вот истомленная Аннета стала медленно
подниматься. Ссадина на лбу ныла довольно сильно: боль отвлекала мысли.
Аннета омочила в ручье расцарапанные руки, приложила их к израненному,
горящему лбу. И потом долго сидела, сжав виски и глаза мокрыми ладонями,
ощущая, как проникает в нее ледяная чистота. И горе ее осталось где-то
далеко позади. Она, как посторонняя, внимала его стонам и уже не понима-
ла своего исступления. Она думала:
"Почему? Для чего? Да стоит ли из-за этого огорчаться?.."
Поток вторил во мраке:
"Безумье, безумье, безумье... все тщета... все суета..."
Аннета горестно улыбалась:
"Чего же я хотела? И сама не знаю... Где же оно, большое счастье?
Пусть его берет кто хочет!.. Оспаривать не стану..."
И вдруг перед ней встали, вдруг налетели на нее призраки этого
счастья, которого она все-таки жаждала, и жгучие порывы тех желаний, ко-
торые, хоть и отвергал их разум, все еще владели ее телом и которым суж-
