крови приливали к щекам Аннеты. Сильвия, мало что понимая, вынюхивала
своим носиком ее внутреннюю жизнь, которая, задремав на солнце, то вдруг
успокаивалась, то одичало извивалась, как уж под листьями: Сильвия счи-
тала, что старшая сестра-чудачка, что она не в своем уме, право - на лю-
дей не похожа... И не страстные порывы, не горячность и не то, что она
угадывала в тревожных мыслях Аннеты, особенно удивляли ее, но то серьез-
ное, чуть ли не трагическое начало, которое во все вносила сестра...
Трагическое? Ну что за выдумки! Серьезное? Ради чего серьезничать? Все
идет своим чередом. Так все и надо принимать. Сильвию вовсе не беспокои-
ли тысячи фантазий, которые ей лезли в голову. Они приходят и уходят.
Все, что хорошо и приятно, - просто и естественно, а что плохо и непри-
ятно, - тоже свойственно жизни. Хорошее ли, нехорошее ли, а изволь гло-
тать, и я глотаю мигом! Зачем разводить антимонии? Ох уж эта запутавшая-
ся Аннета! Дебри горячих и холодных мыслей, пряжа страхов и желаний,
пучки страстных и целомудренных чувств перемешиваются во всех закоулках
души... И кто только все это распутает? Но, как бы там ни было, чудная,
странная, непостижимая Аннета очень занимала Сильвию, интриговала ее,
притягивала к себе. И за это она еще сильнее любила сестру.
Молчание затягивалось, оно бывало насыщено тревожащими тайнами. И
Сильвия вдруг прерывала его, начинала тараторить. Быстро, быстро, впол-
голоса, наклонившись над самым шитьем, будто ругая его, она цедила
сквозь зубы бессмысленные словечки, несла тарабарщину-все слова оканчи-
вались на "и", получалось "ки-ки-ки-ки", - точь-в-точь болтовня зяблика,
стрекочущего от радости. Но вдруг она напускала на себя важный вид,
словно говоря: "Кто, я? Я ничего! ". Или же, перекусывая нитку, напевала
тоненьким гнусавым голоском преглупый романс, в котором говорилось о
цветах, о пташках-щебетуньях, какую-нибудь легкомысленную песенку и, лу-
каво разыгрывая благовоспитанную девочку, вдруг отчетливо произносила
грубейшую непристойность. Аннета подскакивала, полусмеясь, полусердясь.
- Замолчи. Замолчи же, наконец!
И становилось легко. Атмосфера разряжалась. Неважно, что за слова бы-
ли сказаны! Голоса, как руки, восстанавливают связь. Снова соединяешься.
"Где пропадала? Остерегайся молчания! Знаешь ли ты, что минута забвения
может мигом нас разлучить? Поговори со мной! Я говорю с тобой. Я держусь
за тебя.
Держи меня крепче!"
И они держались друг за друга. Они твердо решили, что бы ни случи-
лось, не покидать друг друга. Что бы ни случилось, ничто не коснется
главного: "Я - это я. Ты - это ты. Уговорились. По рукам. Теперь уже
нельзя отрекаться". То было взаимное самопожертвование, молчаливое сог-
лашение, как бы духовный союз, сильный тем, что никакое внешнее принуж-
дение - ни письменное обязательство, ни религиозное или гражданское воз-
действие - не тяготело над ним. Ну что из того, что они такие разные?
Ошибается тот, кто думает, будто самые крепкие союзы основаны на
сходстве или же на противоположности. Ни на том, ни на другом, а на
внутреннем решении: "Я выбрала, я хочу, и я даю обет", - решении, про-
шедшем через горнило жизненного опыта и отчеканенном двойной твердой во-
лей, как у этих двух крутолобых девушек. "Ты - моя, и теперь я уже не
властна ни вернуть тебя, ни взять обратно себя... Впрочем, ты свободна:
люби, кого хочешь, делай, что тебе нравится, вытворяй, что угодно, гре-
ши, если тебе заблагорассудится (знаю, что ты этого не сделаешь, но даже
если итак), - это не нарушает нашего договора... Кто как хочет, пусть
так и толкует". Если бы Аннета по своей добросовестности и дерзнула до-
вести до конца свою мысль, ей пришлось бы признаться себе, что она дале-
ко не уверена в нравственной стойкости Сильвии, в ее будущих поступках.
А Сильвия, смотревшая на все трезво, не дала бы руку на отсечение, что
Аннета в один прекрасный день не выкинет что-нибудь сногсшибательное. Но
все это касалось других и к ним обеим не имело никакого отношения. Обе
верили друг в друга, вполне доверяли друг другу. Пусть все остальные
устраиваются, как им угодно! Отныне они с закрытыми глазами заранее все
прощали друг другу - лишь бы поступки их не отражались на их взаимной
любви.
Все это, пожалуй, не было очень уж нравственно.
Ну и пусть! Будет еще время вести нравственный образ жизни когда-ни-
будь потом.
Аннета была чуть-чуть педанткой, жизнь знала по книгам, - что не по-
мешало ей, однако, познать ее позже (ведь жизнь, разумеется, звучит
по-иному, чем в книгах), - и теперь она вспоминала прекрасные строки
Шиллера:
О мои дети! Мир исполнен зла
И помыслов лукавых. Каждый любит
Лишь самого себя. Не прочны связи,
Которые удача нам сплетает.
Единый миг - и сеть разорвалась.
Верна одна природа. Лишь она
Стоит на верном якоре, в то время
Как все кругом, в кипящем море жизни,
Теряет путь. Приязнь дарует друга,
Удача нам соратников приносит,
Лишь брата нам рождение дает.
Его не даст нам счастье. Вместе с счастьем
Приходит друг. И часто в мире этом,
Вражды и злобы полном, он двулик.
Сильвия, конечно, не знала этих строк! Она, наверное нашла бы, что
для выражения такого простого чувства не требуется столько непонятных
слов. Но, взглянув на поникшую голову Аннеты, отложившей работу, на
сильную ее шею, густые волосы, собранные в Узел, Сильвия подумала:
"Сестра все еще мечтает, опять пошли сумасбродства - Когда это кон-
чится? Какое счастье, что я здесь! При мне она не очень развернется..."
Ведь у младшей было убеждение, вероятно преувеличенное, в превосходстве
своего разума и опыта. И она твердила себе:
"Буду ее охранять".
Но она сама нуждалась в опеке. Она была не менее сумасбродна. Только
она все свои выходки знала наперед и смотрела на них, как домовладелец
смотрит на жильцов. Хоть и сдает им помещение, но не даром. Да и потом:
"Делай что хочешь, будь что будет!" Когда все это касается только тебя -
пустяки. Выпутаться всегда можно... А вот охранять сестру-это чувство
новое и необыкновенно приятное.
Да, но... Аннета сидела с поникшей головой; она отложила работу, она
лелеяла точно такое же чувство. Она думала:
"Моя дорогая, безрассудная сестренка! Какое счастье, что я появилась
вовремя около нее, чтобы руководить ею!.."
И она строила планы будущего Сильвии, заманчивые планы, но о них она
не совещалась с Сильвией.
И, вдоволь намечтавшись о счастливом будущем Друг друга (а заодно,
конечно, и своем собственном), сестры восклицали:
- Ах ты! Иголка сломалась!
- Да и ничего больше не видно! И они, бросив работу, выбегали поды-
шать воздухом; шли под дождиком, укрываясь одним плащом, по саду, под
плакучими ветвями деревьев, ронявших прядями листву; в беседке из виног-
радных лоз срывали янтарную гроздь и уплетали - мокрые ягоды вкуснее - и
говорили, говорили... Вдруг умолкали, вдыхая осенний ветер, запах (так
бы и съела его!) перезревших плодов, палого листа, вбирая в себя неяркий
свет октябрьского дня, угасавший с четырех часов, слушая тишину оцепе-
невших, задремавших полей, тишину земли, пившей дождь, тишину ночи...
И, держась за руки, они мечтали вместе с трепещущей природой, которая
боязливо и пылко лелеет надежду о весне - загадке будущего...
Они привыкли вместе коротать эти серенькие октябрьские дни, затканные
туманом, будто опутанные паутиной, и это стало для них такой необходи-
мостью, что они спрашивали себя, как же до сих пор они без этого обходи-
лись.
А ведь обходились и будут обходиться! В двадцать лет жизнь не замыка-
ется, как бы дорог ни был тот, с кем тебе хорошо вдвоем, - особенно
жизнь существ таких окрыленных. Им надо испытать силы в воздушных прос-
торах. Сколь непреклонно ни утверждалась воля их сердца, инстинкт их
крыльев сильнее. Аннета и Сильвия нежно говорили:
- Как мы могли так долго жить друг без друга? Однако не признавались
себе:
"А ведь рано или поздно придется (какая обида!) жить друг без друга!"
Ведь никто другой не может жить за вас и на вашем месте, да и вы не
захотели бы этого. Конечно, потребность во взаимной нежности была глубо-
ка, но у каждой была еще и другая потребность, более сильная, исходившая
из самых истоков существа обеих дочерей Ривьера: потребность в независи-
мости. Уйма различных черт была у них, но они обладали одной одинаковой
чертой, именно этой (и нельзя сказать, что им повезло). Они хорошо это
знали; она даже была одной из причин - они, правда, не отдавали себе в
этом отчета-того, что они так сильно полюбили друг друга, ибо каждая в
другой узнавала себя. Но в таком случае чего же стоил их план - основать
совместную жизнь?! Каждая лелеяла мечту, что будет охранять жизнь сест-
ры, но сознавала, что сестра, как и она сама, не согласится на это. То
была сладостная мечта, их игрушка. Им хотелось, чтобы игра продолжалась
как можно дольше.
А ей не суждено было долго продолжаться.
Если бы они были просто двумя независимыми державами! Но у этих рес-
публик-крошек, дороживших своей свободой, как и у всех республик, помимо
их воли, были деспотические наклонности. Каждая стремилась подчинить
своим законам другую - ей казалось, что они лучше. Аннета, склонная к
самоосуждению, бранила себя, вторгнувшись в область господства сестры,
но все повторялось сызнова. В ее цельном и страстном характере, вопреки
ее желанию, было что-то властное. Натура ее могла под покровом нежной
любви на время смягчиться, но она упорствовала. Нужно сознаться, что ес-
ли Аннета и старалась примениться к воле Сильвии, то Сильвия нисколько
не старалась облегчить сестре задачу. Она поступала так, как приходило
ей в голову, а за двадцать четыре часа в ее голове рождалось не меньше
двадцати четырех желаний, которые не всегда совпадали. Аннета, методич-
ная, любившая порядок, сначала смеялась, но потом стала терять терпенье
- так быстро менялись причуды сестры. Она прозвала Сильвию: "Вьюн", "Я
хочу... А собственно, чего я хочу? ". А Сильвия ее прозвала: "Шквал",
"Госпожа повелительница" и "Полдень ровно в двенадцать - пунктуальность
сестры ее раздражала.
Они нежно любили друг друга и все же вряд ли могли бы долго вести
одинаковый образ жизни. Вкусы их и привычки были различны. Они так люби-
ли друг друга, что Аннета снисходительно внимала Сильвии, охотнице чу-
точку посплетничать, очень тонко умевшей все подметить, еще лучше - ус-
лышать, но не очень тонко выразить. А Сильвия прикидывалась, будто слу-
шает с интересом, хотя незаметно позевывала ("Довольно! Ну довольно
же!.. "), когда Аннета которой хотелось разделить с ней удовольствие,
читала вслух прескучные вещи.
- Боже, да это дивно, дорогая! Или пускалась в нелепые рассуждения о
жизни, о смерти, об общественном строе...
("Чепуха!.. Как бы не так!.. Делать людям нечего! ")
- А ты как думаешь, Сильвия! - спрашивала Аннета.
("Да ну тебя!" - думала Сильвия.)
- Думаю, как ты, дорогая! И все это ничуть не мешало им восхищаться
друг другом. Но только немного стесняло, когда они разговаривали.
А чем заполнить время, когда они совсем одни в унылом доме, на самой
опушке леса, когда перед ними обнаженные поля, а над ними низкое осеннее
небо, сливающееся в тумане с голой равниной? Напрасно Сильвия говорила и
сама верила, будто обожает деревню, - сельские развлечения ей быстро
прискучили; здесь у нее не было дела, не было цели, она слонялась как
тень. Природа, природа!.. Скажем откровенно: природа наводила на нее
скуку. Нет! Препротивные тут края... Просто невыносимы все эти напасти:
ветер, дождь, грязь (грязь на парижских улицах, напротив, ей нравилась);
за ветхими перегородками шмыгали мыши, пауки забирались в комнаты, на
