тельное, какие-то миры, нечто неописуемое, - то, что выходит за пределы,
допускаемые, постигаемые разумом что-то животное и что-то сверхчелове-
ческое, поражающее нас в чудовищах, созданных древнегреческими скульпто-
рами, в пастях химер на водостоках соборов. Ком глины, липнущей к
пальцам. Чувствовалась живая связь с неведомым миром снов. Было тоскли-
во, стыдно, тяжело; унижало и терзало жгучее ощущение, будто ты в сообщ-
ничестве, но не можешь понять, в каком же. Все тело на несколько дней
пропитывалось противным запахом. Словно она, сберегая тайну, проносила
ее среди нестойких впечатлений дня, и ее прятали за семью замками глад-
кий безмятежный лоб, безразличный взгляд, устремленный внутрь, и руки,
благоразумно скрещенные на груди, - спящее озеро.
Аннета вечно витала в грезах - и на шумной улице, и в университете, и
в библиотеках, где она усердно занималась, и в гостиных, за пустой
светской болтовней, которую оживляют легкий флирт и легкая ирония. На
вечерах замечали, что у девушки отсутствующий взгляд, она рассеянно улы-
бается - не столько тому, что ей говорят, сколько тому, о чем она расс-
казывает сама себе; что она наугад подхватывает чьи-нибудь слова и отве-
чает невпопад, прислушиваясь к никому неведомому пению птиц, спрятанных
в клетке ее души.
Однажды так громко распелся мирок ее души, что она, изумившись, зас-
лушалась, а ведь рядом ее радость, Сильвия, смеялась, оглушала милой
своей болтовней, чтото рассказывала... О чем же она говорила? Сильвия
все подметила, расхохоталась, встряхнула сестру за плечи:
- Ты спишь, спишь, Аннета? Аннета отнекивалась.
- Да, да, вижу: спишь стоя, как старая извозчичья кляча. Что же ты
делаешь по ночам?
- Плутовка! А скажи-ка, что ты сама делаешь?
- Я-то? Хочешь знать? Прекрасно! Сейчас расскажу. Скучно не будет.
- Не надо, не надо! - со смехом твердила Аннета, окончательно пробу-
дившись.
Она зажала сестре рот рукой. Но Сильвия отбилась, обхватила руками
голову Аннеты, заглянула в глаза:
- Прекрасные у тебя глаза, лунатик. Ну, показывай, что там внутри...
О чем ты мечтаешь, Аннета? Скажи, скажи! Скажи, о чем! Рассказывай!
Рассказывай же!
- Что же тебе рассказать?
- Скажи, о чем ты думала.
Аннета оборонялась, но в конце концов ей всегда приходилось сда-
ваться. Сестрам доставляло огромное удовольствие - в этом проявлялась их
нежность, а быть может, эгоизм, - все друг другу рассказывать. Это им не
надоедало. И тут Аннета начинала распутывать свои грезы, скорее для
собственного успокоения, чем для Сильвии. Она пересказывала, чуть запи-
наясь, очень серьезно, очень добросовестно, чем ужасно смешила Сильвию,
все свои безрассудные мысли, наивные, искренние, шальные, дерзкие, иной
раз даже...
- Ах, Аннета, Аннета! Ну, договаривай, раз на то пошло! - восклицала
Сильвия, прикидываясь, будто негодует.
Вероятно, и ее внутренняя жизнь была не менее странной (не менее и не
более, чем у всех нас), но она над этим не задумывалась и ничуть этим не
интересовалась, ибо, как и подобает существу практичному, она раз и нав-
сегда уверовала лишь в то, что видит и что осязает, в трезвую и низмен-
ную мечту, которая облечена в плоть всего земного, и отстранялась от
всего, что могло смутить ее покой, считая, что это чепуха.
Она хохотала до упаду, слушая сестру. Вот так Анкета, кто бы мог по-
думать! С невиннейшим видом, вполне серьезно говорит порой сногсшиба-
тельные вещи! А от самых простых, всем известных вещей иной раз смущает-
ся. И поверяет их Сильвии с преважным видом - смех да и только! Бог зна-
ет, какие нелепые мысли приходят ей в голову! Сильвия считала, что сест-
ра у нее хорошая, сумасбродная и черт знает до чего нескладная. Ужасно
любит ломать себе голову над всем, о чем стоит только "петь, как поет-
ся!"
- Как петь, - говорила Аннета, - когда во мне звучите полдюжины мело-
дий?
- Да это превесело, - замечала Сильвия, - совсем как на празднике в
честь Бельфорского Льва.
- Ужас! - восклицала Аннета, затыкая уши.
- А я это обожаю. Три-четыре карусели, тиры, звон трамваев, шарманка,
бубенцы, свистульки, все кричат, ничего не разберешь, стараешься перек-
ричать других, все ревет, все гогочет, все грохочет, все веселит серд-
це...
- Ты у меня простолюдинка!
- Положим, ваше аристократство, ты сама такая же, только что призна-
лась! Ну, а не нравится - бери пример с меня. Порядок у меня во всем.
Каждая вещь на своем месте. Всему свой черед!
И она говорила правду. Какой бы сумбур ни царил у нее в комнате на
площади Денфэр или в ее умишке, она все живо расставляла по местам. Ми-
гом навела бы порядок в самом беспросветном беспорядке. Умела сочетать
все свои, такие разноречивые, запросы - и духовные, и материальные, и
близкие, и чуждые обыденной жизни. И для каждого - свой ящик. Аннета го-
ворила:
- Ты - настоящий комод... Вот ты что!
(И показывала на заветный шкафчик времен Людовика XV, где лежали
письма отца.)
- Да, - с лукавым видом отвечала Сильвия, - "он" похож на меня.
(Не о шкафчике шла речь.)
- А главное, именно я и есть "всамделишная"...
Ей хотелось позлить Аннету. Но Аннета больше не "попадалась на удоч-
ку". Ей уже не хотелось владеть всем наследием отца. Свою долю его черт
она унаследовала... И уступила бы их охотно. В иные дни эти жильцы по-
рядком мешали!
Как это случилось, она и сама не знала, но за последний год логика
начала ей изменять, стали оступаться крепкие ноги, прежде твердо стояв-
шие в мире реального; она не могла представить себе, как теперь обретет
все это снова. Дорого бы она дала, чтобы ей впору пришлись туфельки
Сильвии, уверенно, без колебаний стучавшие по земле каблучками. Она
чувствовала, что оторвалась от той каждодневной, каждоминутной жизни,
которую ведут все вокруг. В противовес сестре она жила своим внутренним
миром и ее почти не захватила жизнь мира, освещенного солнцем. Конечно,
и он бы захватил ее, если б она не попалась в могучую западню чувствен-
ного влечения, а мечтатели попадают в нее куда как скоро и куда как не-
ловко. Опасный час близился. Силки были расставлены...
Только удержать ли надолго и этим силкам душу - большую, вольнолюби-
вую?
Но пока она кружила вокруг да около, разумеется, не думая об этом, а
если б и подумала, то отпрянула бы с гневом и возмущением. Все равно! С
каждым шагом она все ближе подходила к западне.
Пришлось признаться себе: еще год назад она держалась с мужчинами
спокойно, ровно, по-товарищески, ну, разумеется, чуточку кокетливо, ми-
ло, но равнодушно - ничего от них не желала, не боялась их; теперь же
смотрит на них совсем иными глазами. Она наблюдала за ними, она жила в
тревожном ожидании. После встречи с Туллио она утратила весь свой душев-
ный покой-покой безмятежный, завидный.
Теперь они знала, что без них ей не обойтись, и отцовская улыбка тро-
гала ее губы, когда она вспоминала свои ребяческие рассуждения о браке.
Осиное жало страсти осталось в ее теле. Целомудренная и темпераментная,
наивная и искушенная, Аннета прекрасно понимала все свои желания; она
заточала их в глубь своего сознания, но они заявляли о своем при-
сутствии, приводя в смятение все ее мысли. Деятельность ума была наруше-
на. Способность мыслить была парализована. Когда она занималась - читала
или писала, - то чувствовала, что теперь воспринимает все гораздо хуже.
Сосредоточиться на чем-нибудь могла только ценой невероятных усилий;
быстро уставала, раздражалась. И напрасно старалась: узел ее внимания
тотчас же развязывался. Все, о чем только она ни размышляла, заволакива-
лось тучами. Те цели, которые она поставила перед собой на пути к позна-
нию, ясно очерченные - отлично очерченные и отлично освещенные, - теря-
лись в тумане. Прямая дорога, которая шла к ним, вдруг обрывалась. Анне-
та, приуныв, думала:
"Никогда мне до них не добраться".
Было время, когда она гордо утверждала, что женщины наделены такими
же умственными способностями, как и мужчины, а теперь униженно говорила
себе:
"Я ошиблась".
Она изнывала от тоски и, раздумывая, пришла к выводу (может быть,
правильному, может быть, неправильному), что некоторые изъяны женского
ума, пожалуй, можно объяснить тем, что у женщин веками не вырабатывалось
той привычки к отвлеченному мышлению, к активной деятельности ума объек-
тивного, не засоренного ничем личным, которая нужна настоящей науке,
настоящему искусству, а также тем - такое объяснение еще вероятнее - что
женщина втайне одержима всесильными священными инстинктами, заложенными
в нее природой, тем, что этот щедрый вклад обременяет. Аннета чувствова-
ла, что быть одной - значит быть неполноценной, неполноценной и умствен-
но, и физически, и в сфере чувств. О двух последних областях она стара-
лась раздумывать поменьше: слишком усердно они напоминали о себе.
Для нес наступила та пора, когда больше нельзя жить без спутника. И
особенно женщине, ибо любовь пробуждает в ней не только возлюбленную,
она пробуждает в ней мать. Женщина не отдает себе в этом отчета: оба
чувства сливаются в одно. Аннета еще не задумывалась ни над тем, ни над
другим, но всем сердцем стремилась отдать себя существу, которое будет и
сильнее ее и слабее, которое обнимет ее и приникнет к ее груди. И думая
об этом, Аннета изнемогала от нежности: если бы кровь ее превратилась в
молоко, она всю кровь свою отдала бы ему... Пей! Пей, любимый мой!
Отдать все!.. Нет, нет! Все отдать она не может. Это ей не дозволе-
но... Все отдать! Ну да - свое молоко, свою кровь, свою плоть и свою лю-
бовь... Но ведь не все же! Не свою же душу! Не свою же волю! И на всю
жизнь?.. Нет, нет, она знала: ни за что так не сделает. Не могла бы, да-
же если бы захотела. Нельзя отдать то, что не наше, - свою свободную ду-
шу. Свободная душа мне не принадлежит. Я принадлежу своей свободной ду-
ше. Нельзя ею распоряжаться. Спасать свою свободу - не только наше пра-
во, а наш священный долг.
В рассуждениях Аннеты не было широты, в этом сказывалось наследие ма-
тери, но Аннета все переживала страстно, бурная ее кровь словно горячила
самые отвлеченные мысли... Ее "душа"!.. "Протестантское" слово! (Она так
говорила, часто повторяла это выражение!) Разве у дочери Рауля Ривьера
была только одна душа? У нее было целое полчище душ, и две-три сами по
себе прекрасные души: в этом скопище порой не уживались...
Однако внутренняя борьба велась в области бессознательного. У Аннеты
еще не было случая испытать на деле свои противоречивые страсти. Их
борьба пока была игрой ума, азартной, волнующей, но не опасной; ничего
не нужно было решать, можно было позволить себе роскошь мысленно предп-
ринимать тот или иной шаг.
Сколько они с Сильвией хохотали, обсуждая одну из таких проблем наше-
го сердца, которыми упивается юное сердце в пору праздности и ожидания,
пока жизнь сама сразу все не решит за тебя, ничуть не заботясь о прек-
расных твоих воздушных замках! Сильвия очень хорошо понимала раздвоен-
ность в чувствах Аннеты, но для нее самой ни в чем не было противоречия;
и Аннете нужно поступать так, как поступает она: нравится тебе - люби, а
не нравится - будь свободной...
Аннета покачивала головой:
- Нет!
- Что нет? Объяснять она не хотела.
Сильвия, посмеиваясь, спрашивала:
- Считаешь, что это подходит только мне? Аннета отвечала:
- Да нет, дорогая. Ты ведь знаешь, что я люблю тебя такой, какая ты
есть.
Но Сильвия не ошибалась. Аннета из любви к ней отказывалась осуждать
(тихонько вздыхая) свободную любовь Сильвии. Однако она не допускала
мысли, что может поступать так сама. Сказывались не только пуританские
убеждения матери, для которой это было бы позором. Цельность ее натуры,
полнота ее чувства не позволяли ей разменивать любовь на мелочи. Несмот-
