зимние квартиры, а это ужасное зверье - комары - по ночам трубили и пи-
ровали на ее руках и ногах. Много слез она пролила из-за них, от досады
и раздражения. Аннету же радовали вольные просторы и уединенная жизнь с
любимой сестрой; она не скучала, смеялась над комариными укусами и, поз-
вав Сильвию с собой на прогулку, шагала по грязи, не примечая, что сест-
ра недовольна, насупилась. Порыв ветра с дождем пьянил ее; она забывала
о Сильвии. Шла большими шагами по вспаханной земле или по лесной тропин-
ке, встряхивая мокрые ветви; не скоро вспоминала она о покинутой сестре.
А Сильвия, надувшись, с сокрушением рассматривала в зеркале свое припух-
шее лицо, умирала от скуки и думала:
"Когда же мы вернемся?"
И все-таки среди тысячи и одного намерения у младшей Ривьер было одно
доброе, стойкое намерение, и ничто не могло его изменить, а деревенский
воздух лишь придал ему новизну. Она любила свое ремесло. Любила по-нас-
тоящему. Она принадлежала к крепкой семье парижских рабочих; труд, игол-
ка и наперсток были ее потребностью, ей хотелось занять свои пальцы и
мысли. У нее был врожденный вкус к шитью: она испытывала физическое нас-
лаждение, часами ощупывая материю, легкую ткань, шелковый муслин, делая
складки, сборки, щелкая пальцем по банту из лент. Да и умишко ее, кото-
рый, слава богу, и не пытался понимать идеи, загромождавшие умную голову
Аннеты, знал, что тут, в своей области, в царстве тряпок, и у него есть
идеи, которыми можно заинтересовать кого угодно. Так что ж, прикажете
отказаться от этих идей? Говорят, что самое большое удовольствие для
женщины - носить красивые платья! Для женщины, по-настоящему даровитой,
еще большее удовольствие их творить. И, раз вкусив это удовольствие, уже
нельзя от него отрешиться. В изнеженной праздности держала Сильвию сест-
ра, и когда прекрасные пальцы Аннеты скользили по клавиатуре, Сильвия с
тоской вспоминала лязг больших ножниц и стук швейной машины. Если бы
кто-нибудь преподнес ей все произведения искусства на свете, они не за-
менили бы ей милого безголового манекена, который драпируешь, как взду-
мается, вертишь и перевертываешь, перед которым приседаешь, которого ис-
подтишка теребишь или, подхватив, кружишься с ним в танце, когда закрой-
щица выйдет. Только несколько слов роняла Сильвия, но по ним нетрудно
было угадать ход ее мыслей, и Аннета сердилась, когда видела, как заго-
раются глаза сестры, понимала, что мысленно Сильвия уже за работой.
И вот когда они вернулись в Париж и Сильвия заявила, что она переедет
к себе домой и возьмется за постоянную работу, Аннета вздохнула, но не
удивилась. Сильвия ждала, что ее решение примут в штыки, поэтому вздох и
молчание сестры растрогали ее сильнее, чем любые слова. Она подбежала к
Аннете, сидевшей в кресле, опустилась перед нею на колени, обняла, поце-
ловала.
- Не сердись на меня, Аннета!
- Дорогая, - ответила Аннета, - твое счастье - мое счастье, ты ведь
знаешь.
Но ей было тяжело. Сильвии тоже.
- Не моя это вина, - сказала она, - я так тебя люблю, верь мне.
- Знаю, девочка, верю.
Она улыбалась, но еще раз глубоко вздохнула. Сильвия, стоя на коле-
нях, ладонями сжала ее лицо, приникла к нему:
- Не смей вздыхать! Глупышка! Если будешь так вздыхать, я не уйду.
Ведь я не живодерка.
- Конечно, нет, дорогая... Я не права, больше не буду... Да я и не
упрекаю тебя. Просто тяжело расставаться.
- Ра-сставаться... Новое дело! Глупышка! Будем видеться, каждый день
видеться. Ты придешь. Я приду. Комнату мою ты сохранишь. Уж не надумала
ли ты отнять ее у меня? Нет, нет, она моя, не отдам. Только устану-прие-
ду понаслаждаться. Или так: вечер, ты меня не ждешь, я прихожу в неуроч-
ный час, у меня ключ, вбегаю и застаю тебя врасплох... Смотри не вздумай
проказничать! Вот увидишь, сама увидишь, мы еще больше подружимся, и все
у нас пойдет еще лучше. Расстаться! Да разве я брошу тебя, разве я могу
обойтись без моей расчудесной Аннеты?
- Ах, подлиза, нахальная девчонка! - воскликнула Аннета, смеясь. -
Ловко заговариваешь зубы! Врунишка ты, мошенник!
- Аннета! Перестань браниться! - строго заметила Сильвия.
- Ну, хорошо. Пусть только - врунишка... Так можно?
- Это еще туда-сюда, - сказала Сильвия великодушно.
Она бросилась Аннете на шею, стала душить ее в объятиях.
- Я, по-твоему, врунишка, я, по-твоему, врунишка! Держись, проглочу!
Нежностью и хитростью добилась она у Аннеты прощения. Попросила сест-
ру помочь ей открыть свою собственную мастерскую. Двадцатилетней "дев-
чушке" хотелось стать хозяйкой, выйти из подчинения и получить в подчи-
нение не только свой манекен. Аннета пришла в восторг, что можно дать ей
денег. Вместе составили смету; обсуждали без конца, как все устроить в
новом жилье, бегали несколько дней в поисках квартиры, потом выбирали
мебель и материю для обивки, потом все перевозили, потом получили согла-
сие городских властей, вечерами составляли список заказчиц, строили план
за планом, обдумывали шаг за шагом; захлопотались так, что Аннета в кон-
це концов вообразила, будто обзаводится хозяйством вместе с Сильвией. И
ей не приходило в голову, что жизнь их отныне пойдет разными путями.
Заказчицы у Сильвии не замедлили появиться. Аннета, отправляясь в
гости, надевала самые красивые платья, сшитые милой ее портнихой, и
расхваливала сестру. Ей удалось направить к ней несколько молодых женщин
своего круга. Кроме того, Сильвия без зазрения совести воспользовалась
адресами заказчиц своих старых хозяек. Впрочем, она была разумна и не
торопилась расширять сферу своей деятельности. Спешить нечего. Жизнь
длинна. Времени много. Она любила работу, но не до мании, как иные чело-
векомуравьи, - особенно женского пола, - которые на ее глазах изнуряли
себя трудом. Ей хотелось уделить место и удовольствию. Работа тоже удо-
вольствие. Но не единой работой существуешь. "Всего понемножку" - таков
был девиз Сильвии, не любившей излишеств, но лакомки и выдумщицы.
Жизнь ее скоро стала так заполнена, что для Аннеты у нее оставалось
не слишком много времени. Все же часть его, что бы ни случилось, Сильвия
посвящала сестре: обет свой она выполняла. Но для сердца Аннеты части
было мало. Она не умела отдавать себя наполовину, на треть, на четверть.
Ей суждено было узнать, что мир в чувствах своих подобен мелкому торгов-
цу, - он ими торгует в розницу. Долго не понимаешь этого, а еще дольше с
этим примиряешься. Пока она брала первые уроки.
Она молча страдала, видя, как мало-помалу отстраняется от жизни
Сильвии. Сильвия никогда больше не бывала одна ни дома, ни в мастерской.
А скоро она уже не бывала одна и когда не работала. Снова обзавелась
другом. Аннета отступила. Любовь к сестре теперь оберегала ее и от вспы-
шек ревности, и от строгого осуждения, как бывало прежде. Но не оберега-
ла от тоски. Сильвия все же так любила сестру, что, несмотря на свое
легкомыслие, сознавала, как огорчает ее; и время от времени она вырыва-
лась из хоровода своих дел и делишек и внезапно, в час работы или свида-
ния, бросала все, даже самые неотложные дела, и мчалась к Аннете. Вихрем
налетала нежность. И вихрь нежности налетал на Сильвию с неменьшей си-
лой, чем на Аннету. Но вихрь улетал; и когда он перебрасывал Сильвию от
Аннеты к делам или, скорее, к удовольствиям, Аннета, благодарная урагану
ласковой болтовни, сумасшедших признаний, смеха и объятий, врывавшемуся
к ней, вздыхала, еще больше томясь от одиночества и от душевного смяте-
ния.
Однако это не означало, что она жила в праздности. Дни у Аннеты были
заполнены не меньше, чем у Сильвии.
Жизнь ее, двойственная жизнь - духовная и светская, прерванная
смертью отца, - снова вошла в свою колею. Умственные запросы, вытеснен-
ные за последний год велениями сердца, пробудились с новой силой. И от-
части оттого, что ей хотелось заполнить пустоту, образовавшуюся после
ухода Сильвии, отчасти оттого, что интеллект богато одаренного человека
созревает в испытаниях жизни, полной страстей, ее потянуло к научным за-
нятиям, и она сама удивилась тому, что разбирается в научных вопросах
лучше, чем прежде. Она увлекалась биологией и вынашивала план диссерта-
ции о происхождении эстетического чувства и его проявлениях в природе.
Она восстановила и светские связи, вернулась в тот круг, который
прежде посещала с отцом. Теперь это доставляло ей особое удовольствие.
Ее пытливому уму, ставшему более зрелым, было приятно, когда у тех, кого
она, казалось бы, превосходно знает, неожиданно обнаруживались такие
черты, о которых она и не подозревала. Немало удовольствий доставляла ей
и совсем иная область - в одних она признавалась себе, другие же от себя
утаивала: она получала удовольствие от того, что нравилась, и от темных
сил вожделения (и отвращения), которые возникают в нас, и от взаимного
влечения умов и тел, скрывающегося под обманчивой шелухой слов, и от
приглушенных инстинктов обладания, которые порой всплывают на ровную и
однообразную поверхность салонных мыслишек и как будто тут же исчезают,
а на самом деле клокочут в глуби.
Светские развлечения и научные занятия заполняли лишь небольшую часть
ее времени. А по-настоящему жизнь бывала насыщена, когда Аннета остава-
лась наедине с собой. В долгие вечера и в часы ночи, когда сон бросает
душу, а вместе с ней и горячечные мысли в мир бодрствования, будто вал,
что, отхлынув, оставляет на берегу мириады живых существ, выхваченных из
черных пучим океана, Аннета созерцала прилив и отлив внутреннего своего
моря и берег, усеянный его дарами. То был период весеннего равно-
денствия.
Не все силы, разбушевавшиеся в Аннете, были для нее новостью; пока
мощь их приумножалась, умственный взор ее проникал в них исступленно и
зорко. От их противоречивых ритмов сердце томилось, замирало... Нельзя
уловить, есть ли в этом сумбуре какой-нибудь внутренний порядок. Неисто-
вый взрыв чувственности, раскатом летнего грома всколыхнувший сердце Ан-
неты, надолго оставил отголосок. Хотя воспоминание о Туллио и стерлось,
но внутреннее равновесие было нарушено. Спокойное течение жизни, без
всяких событий, вводило Аннету в обман: можно было вообразить, будто ни-
чего и не происходит, и беспечно повторять возглас сторожей, раздающийся
дивными ночами в Италии: "Tempo sereno!" [35]. Но жаркая ночь снова вы-
нашивала грозы, и неустойчивый воздух трепетал от тревожных дуновений.
Вечное смятение. Души умершие, оживающие сталкивались, встречались в
этой пылкой душе... С одной стороны, опасное отцовское наследие, забы-
тые, заснувшие вожделения вдруг поднимались, словно волна из глуби морс-
кой. С другой - силы, идущие им наперекор: душевная гордость, страстное
стремление к чистоте. И еще одна страсть - стремление к независимости,
которая так властно вмешивалась в ее отношения с Сильвией и которой были
суждены - Аннета с тревогой это предчувствовала - другие, более траги-
ческие, столкновения с любовью. Эти движения души занимали ее, заполняли
ее досуг в долгие зимние дни. Душа, словно куколка, прятавшаяся в коко-
не, сотканном из затуманенного света, грезила о будущем и прислушивалась
к себе, грезящей...
И вдруг почва уходит из-под ног. Какие-то провалы в сознании, как бы-
вало нынешней осенью, в Бургундии, пустоты, в которые низвергаешься...
Пустоты? Нет, не пусто там, но что же происходит в глубинах? Странные
явления, неприметные, а может быть, и не существовавшие еще десять меся-
цев назад, возникшие в дни летней встряски, повторялись все чаще. У Ан-
неты было смутное чувство, что бездны в сознании зияют порой и по ночам,
когда она спит тяжелым сном, словно загипнотизированная. Она выбиралась
оттуда, будто появившись издалека, и ничего не помнила, однако ж ее
преследовала неотвязная мысль, точно видела она что-то очень значи-
