вать белым то, что черно. Мы не очень и беспокоились. Присудить - это
вздор, важно иметь. Черна твоя корова или бела, береги свою корову, ми-
лый человек. Мы ее и берегли, и луга нашего не уступали. Ведь как удоб-
но! Вы подумайте только! Это единственный луг в Кламси, который ни одно-
му из нас не принадлежит. Принадлежа герцогу, он принадлежит всем. Поэ-
тому мы с чистой совестью можем его портить. И видит бог, чего только с
ним не вытворяют! Все, чего нельзя делать дома, делают на нем: работают,
чистят, набивают тюфяки, выколачивают старые ковры, кидают мусор, игра-
ют, гуляют, пасут коз, пляшут под рыли, упражняются из аркебузы и на ба-
рабане; а по ночам предаются любви, в траве, расцвеченной бумажками, у
шепчущих струй Беврона, которого ничем не удивишь (и не такое видывал!).
Пока жив был герцог Людовик, все шло хорошо, потому что он делал вид,
будто ничего не замечает. Это был человек, который знал, что лошадками
легче править, если не слишком натягивать вожжи. Какой ему был убыток от
того, что нам казалось, будто мы люди свободные и умеем за себя посто-
ять, если на самом деле хозяином был он? Но сын его - человек тщеслав-
ный, ему важно не то, что он есть, а то, каким он кажется (оно и понят-
но: сам-то он ничто), и он задирает башку, чуть запоешь кукареку. А меж-
ду тем надо, чтобы француз пел и над хозяевами своими издевался. Если он
не издевается, он восстает; он не охотник подчиняться тем, кто желает,
чтобы их всегда принимали всерьез. Мы любим от души только то, над чем
мы можем от души посмеяться. Потому что смех равняет всех. А этому гу-
сенку вздумалось запретить нам играть, гулять, мять и портить траву на
Графском лугу. Нашел тоже время! После всех наших несчастий, когда ему
следовало бы скорее сложить с нас подати!.. Да, но зато мы ему и показа-
ли, что кламсийцы не из того дерева, которое идет на хворост, а из креп-
кого дуба, куда топор входит с трудом, а ежели вошел, то вытащить его
еще труднее. Не пришлось и сговариваться. Единодушие было полное. Отоб-
рать у нас наш луг! Отобрать подарок, который нам поднесли, - или кото-
рый мы сами себе присвоили (это все равно: добро, которое украл и хранил
триста лет, становится собственностью, трижды священной), добро тем бо-
лее драгоценное, что оно было не нашим, и мы его сделали нашим, пядь за
пядью, день за днем, медленным захватом и долгим упорством, единственное
добро, которое нам ничего не стоило, кроме труда его забрать! Это отби-
вало охоту что бы то не было забирать! К чему тогда и жить? Да ведь если
бы мы уступили, наши покойники встали бы из могил!" Честь города сплоти-
ла всех.
В тот же день, когда городской барабанщик заунывным голосом (словно
он сопровождал на Самбер приговоренного к виселице) прокричал нам роко-
вой указ, вечером все видные люди, главы братств и цехов и знаменосцы,
собрались под сводами Рынка. Был там и я и представлял, как и полагает-
ся, мою покровительницу, Иоакимову супругу, бабушку, святую Анну. О том,
как именно действовать, мнения расходились; но что действовать надо, с
этим все были согласны. Ганньо, за святого Элигия, а за святого Николу
Калабр заявили себя сторонниками действий решительных: и хотели немед-
ленно поджечь ворота, разбить заставы, а страже головы и скосить луг,
наголо, дочиста. Но, за святого Гонория, пекарь Флоримон и Маклу-садов-
ник, за святого Фиакра, люди кротки, как и их святые, были благодушнее и
предпочитали ограничиться пергаментной войной: платоническими пожелания-
ми и челобитиями герцогине (сопровождаемыми, надо полагать, небесплатны-
ми подношениями из печи и сада). К счастью, трое нас - я, Жан Бобен за
святого Криспина и Эмон Пуафу за святого Викентия - не собирались, для
того чтобы проучить герцога, ни лобызать, ни взгревать ему зад. Доброде-
тель in medio stat [25]. Истый галл, когда желает подшутить над людьми,
умеет делать это спокойно, под самым их носом, но его не задевая, а
главное, не навлекая на себя неприятностей. Мало отомстить: надо еще и
повеселиться. Так вот что мы изобрели... Но не рассказывать же мне, ка-
кую я придумал славную шутку, когда пьеса еще не сыграна? Нет, нет, раз-
балтывать нельзя. Достаточно сказать, к чести всех нас, что нашу великую
тайну целых две недели знал и хранил весь город. И хоть первая мысль и
моя (я этим горжусь), но всякий ее чем-нибудь приукрасил: один подправил
ухо, другой прибавил сюда локон, туда ленточку, так что дитя оказалось
щедро наделено; отцов было вдоволь. Старшины, голова, осторожно и поти-
хоньку, ежедневно осведомлялись, как растет младенец; а мэтр Делаво, по
ночам, укутав нос плащом, являлся побеседовать с нами об этом деле, нау-
чая нас способам нарушить закон, в то же время его соблюдая, и торжест-
венно извлекал из карманов какую-нибудь хитроумную латинскую надпись,
которая прославляла герцога и нашу покорность, но могла означать как раз
и обратное.
Наконец настал великий день. На площади святого Мартына мы ждали
старшин, мастера и подмастерья, гладко выбритые, расфуфыренные, смирно
выстроившись под нашими знаменами. Ровно в десять зазвонили колокола.
Тотчас же, по обе стороны площади, обе двери, и ратуши и святого Марты-
на, распахнулись настежь, и на ступенях, тут и там (словно шествие часо-
вых фитурок), показались с одной стороны белые стихари священников, а с
другой - желтые и зеленые, как айвы, старшины. При виде друг друга они
обменялись, поверх наших голов, глубокими поклонами. Затем спустились на
площадь, в предшествии одни - ярко-алых служек, в красных одеяниях, с
красными носами, а другие - горедских "приставов, затянутых, звякающих
шейными цепями и брякающих о мостовую длинными палашами. Мы, выстроенные
вокруг площади, вдоль домов, изображали круг; а начальство, расположен-
ное по самой середке, изображало пуп. Все было налицо. Никто не опоздал.
Стряпчие, писцы и нотариус, под хоругвью святого Ива, поверенного госпо-
да бога, и аптекаря, лекаря и врачи, тонкие знатоки мочи (всякому по
вкусу свое винцо) и клистирных дел мастера, под заступничеством святого
Кузьмы, освежителя райских кишок, образовали вокруг головы и старого
настоятеля священную гвардию пера и клизмы. Из уважаемых граждан от-
сутствовал как будто только один: а именно прокурор, представитель гер-
цога, но женатый на дочери господина старшины, добрый кламсиец и местный
владелец, который, узнав о затеянном и пуще всего боясь стать на чью-ли-
бо сторону, благоразумно ухитрился отлучиться накануне.
Некоторое время бурлили на месте. Словно чан с бродящим суслом. Что
за веселый гомон! Говор, смех, настройка скрипок и собачий лай. Ждали...
Чего? Потерпите! Сюрприз... Да вот и он! Он еще не показался, а уже вол-
на голосов его опережает, возвещая; и все шеи разом поворачиваются, как
флюгера на ветру. На площадь выплывает из Рыночной улицы, несомое на
плечах восемью дюжими молодцами и покачиваясь над толпой, деревянное со-
оружение в виде пирамиды, три стола разной величины, поставленные друг
на дружку, разубранные светлыми шелками; ножки обвиты лентами, обшиты
позументами, а на вершине, под балдахином с плюмажами и развевающимся
каскадом пестрых лент, завешенная статуя. Никто даже не удивился: все
были посвящены в тайну. Всякий весьма учтиво снял перед ней шляпу; но
мы, старые шутники, посмеивались в колпаки.
Как только эту штуку вынесли на площадь, в самую середину, промеж го-
ловы и кюре, цехи двинулись с музыкой, описав сперва вокруг неподвижной
оси полный круг, а затем вступили в переулок, который, мимо церковного
входа, ведет вниз, к Бевронским воротам.
Первым, как полагается, шагал святой Никола. Калабрийский король, об-
лаченный в церковную мантию, с вышитым на спине золотым солнцем, похожий
на жука, держал в своих черных и узлистых руках знамя речного святителя
в виде загнутой с обоих концов лодки, на которой Никола благословляет
посохом трех малюток, сидящих в кадке. Его сопровождали четыре старых
судовщика, несших четыре желтых свечи, толстых, как окорока, и твердых,
как дубины, которые они были готовы при первой надобности пустить в ход.
И Калабр, хмуря брови и воздевая к святителю свой единственный глаз, ша-
гал, расставив ноги и выпячивая то, что служило ему животом.
Далее следовали приятели оловянной кружки, сыны святого Элигия, но-
жовщики, слесаря, тележники и кузнецы, в предшествии Ганньо с изувечен-
ной рукой, который высоко держал в своей двупалой клешне крест с изваян-
ными на древке молотом и наковальней. А гобои играли "Штаны короля Даго-
бера".
Затем шли виноградари, бочары, поющие гимн вину и его святому, Викен-
тию, который, взгромоздясь на древко, в одной руке держал жбан, а в дру-
гой виноградную гроздь. Мы, столяры и плотники, святой Иосиф и святая
Анна, зять и теща, добрые питухи, шагали следом за кабацким угодником,
прищелкивая языком и косясь на винцо. А святые Гонории, тучные и белые
от муки, несли на багре, словно римский трофей, круглый хлеб в свет-
ло-русом венке. За белыми-черные, варом измазанные сапожники, которые
плясали вокруг святого Криспина, щелкая шпандырями. И, наконец, на слад-
кое, святой Фиакр, весь в цветах. Садовники и садовницы, убрав гирлянда-
ми роз шляпы, заступы и грабли, несли на носилках груду гвоздик и левко-
ев. Их красная шелковая хоругвь, изображающая голоногого Фиакра, подотк-
нувшегося под самый зад и нажимающего ступней на лопату, плескалась на
осеннем ветру.
А напоследок тронулось занавешенное сооружение. Девочки в белом, се-
менившие впереди, мяукали песнопения. Городской голова и трое старшин
шли по обе стороны, держа толстые кисти лент, ниспадавших с балдахина.
Вокруг них двигались цепью святой Ив и святой Кузьма. Сзади, выпятив
зоб, петухом выступал швейцар; и кюре, с двумя аббатами по бокам, из ко-
торых один был длинный, как день без хлеба, а другойкруглый и плоский,
как хлеб без дрожжей, затягивал, через каждые десять шагов, низким басом
обрывки литании, но себя не утруждая, попеть и другим предоставляя, ше-
веля губами, сложа руки на животе и засыпая на ходу. А дальше валил ос-
тальной народ, целым куском, плотным, упругим месивом, как густой поток.
Мы же служили запрудой.
Мы вышли из города. Мы двинулись прямо к лугу. Ветер срывал с плата-
нов листья. Их легкий взвод скакал по солнечной дороге. И медленная река
уносила их золотые кольчуги. У заставы три сержанта и новый капитан зам-
ка сделали вид, что не хотят нас пропустить. Но, не считая капитана,
только что назначенного, новичка в нашем городе и принимавшего все за
чистую монету (бедняга прибежал со всех ног, запыхался и яростно вращал
глазами), все мы, как воры на базаре, были в стачке. Тем не менее пору-
гались, почертыхались, вступили в драку, это полагалось по роли, играли
на совесть; но большого труда стоило не прыснуть со смеху. Однако нельзя
было особенно тянуть комедию, потому что Калабр с товарищами начали иг-
рать уж слишком хорошо; святой Никола на своем древке становился грозен,
а свечи колыхались в кулаках, привлекаемые сержантскими спинами. Тогда
выступил городской голова, снял шляпу и крикнул:
- Шапки долой! В тот же миг упала завеса, покрывавшая статую под бал-
дахином, и городские пристава возгласили:
- Дорогу герцогу! Шум мгновенно умолк. Святой Никола, святой Элигий,
святой Викентий, святой Иосиф со святой Анной, святой Гонорий, святой
Фиакр, выстроившись по сторонам, взяли на караул; сержанты и толстый ка-
питан, совсем растерявшийся, обнажив головы, расступились; и вот, гарцуя
на плечах у носильщиков, увенчанный лаврами, в токе набекрень и со шпа-
гой у пояса, предстал изваянный герцог. Во всяком случае, так возвещала
urbi et orbi [26] надпись мэтра Делаво; но говоря по правде, - и это
особенно забавно, - так как у нас не было ни времени, ни возможности
