вино. Оттуда ты пройдешь в Сарди и навестишь в его голубятне мэтра
Гильома Куртиньона, прокурора, и скажешь ему, что его кламсийский дом
сегодня ночью, и не позже, будет сожжен, разграблен и прочее, если он не
вернется. Он вернется. Этого с тебя довольно. Ты и сам найдешь, что ска-
зать. И не тебя учить вранью.
Малыш, почесывая за ухом, сказал:
- Это-то нетрудно, да я не хочу с вами расставаться.
Я отвечаю:
- А кто тебя спрашивает, хочешь ты или не хочешь? Так хочу я. И так
ты и сделаешь.
Он начал спорить. Я сказал:
- Довольно! И так как этого малыша беспокоила моя судьба:
- Тебе, - говорю, - никто не запрещает бежать бегом. Когда упра-
вишься, можешь вернуться ко мне. Лучший способ мне помочь - это привести
мне подкрепление.
- Я, - говорит, - их примчу во весь опор, в поту и в мыле и в туче
пыли, Куртиньона и Николя, и, чтобы не замешкались нигде, привяжу им к
пяткам по сковороде...
Он пустился стрелой, потом вдруг остановился:
- Хозяин, скажите мне по крайней мере, что вы собираетесь делать!
С видом важным и таинственным я ответил:
- Там видно будет.
(Сказать по правде, я и сам не знал.)
Часам к восьми вечера я дошел до города. Под золотыми облаками крас-
ное солнце закатилось. Надвигалась ночь. Что за чудесная летняя ночь! И
ни души, чтобы ею насладиться. У Рыночных ворот ни единого зеваки, ни
единого сторожа. Входишь, как на мельницу. На большой улице тощий кот
грыз краюху хлеба; ощетинился, завидев меня, потом удрал. Дома, закрыв
глаза, встречали меня деревянными лицами. Везде тишина. Я подумал:
"Все они вымерли. Я опоздал".
Но вот я заметил, что из-за ставней прислушиваются к гулкому звуку
моих шагов. Я стукнул, крикнул:
- Отоприте! Никто не шевельнулся. Я подошел к другому дому. Опять
принялся стучать, ногой и палкой. Никто не отпер. Мне послышался внутри
мышиный шорох. Тут я догадался:
"Несчастные, они играют в прятки! Черта с два, я им взгрею пятки!"
Кулаком и каблуком я забарабанил о выставку книготорговца, крича:
- Эй, приятель! Дени Сосуа, черта с два! Я тебе все разнесу. Да отоп-
ри же! Отопри, ворона, и впусти Брюньона.
Тотчас же, как по волшебству (словно фея палочкой дотронулась до
окон), все ставни распахнулись, и во всю длину Рыночной улицы, вытянув-
шись в ряд, как луковицы, показались в окнах перепуганные лица и устави-
лись на меня. Уж они на меня глядели, глядели, глядели... Я не знал, что
я такой красавец; я даже себя пощупал. Затем их напряженные черты вдруг
размякли. У них был довольный вид.
"Милые люди, как они меня любят! - подумал я, не сознаваясь себе в
том, что они рады, потому что мое присутствие в эту пору и в этих местах
слегка рассеяло их страх.
И вот завязалась беседа между мной и луковичной стеной. Все говорили
разом; и, один против всех, я ответствовал.
- Откуда ты? Что ты делал? Что ты видел? Чего тебе надо? Как ты во-
шел? Каким образом ты прошел?
- Тише! Тише! не волнуйтесь. Я с удовольствием вижу, что язык у вас
уцелел, хоть ноги отнялись и сердце смякло. Что вы там делаете, взапер-
ти? Выходите, приятно подышать вечерней прохладой. Или у вас отобрали
штаны, что вы сидите по комнатам?
Но вместо ответа они стали спрашивать:
- Брюньон, когда ты шел, кого ты встречал на улицах?
- Дурачье, - говорю, - кого вы хотите, чтобы я встретил, когда вы по-
запирались?
- Разбойников.
- Разбойников?
- Они грабят и жгут все.
- Где это?
- В Бейане.
- Пойдем, перехватим их! Что своем курятнике?
- Мы стережем дом.
- Лучший способ стеречь свой дом - это защищать чужой.
- Покорнейше благодарим! Всякий защищает свое.
- Я эту песенку знаю: "Мне дороги соседи, но я на них плюю"... Нес-
частные! Вы сами работаете на разбойников. Сперва других, потом вас.
Всякому придет черед.
- Господин Ракен сказал, что в этой беде самое лучшее сидеть смирно,
уступить огню его долю и ждать, пока не восстановится порядок.
- А кто его восстановит?
- Господин де Невер.
- До тех пор много воды утечет. У господина де Невера и своих забот
полная мера. Пока он о вас подумает, вас всех сожгут. Ну, ребята, живо!
Кто за свою шкуру не хочет драться, тот может с ней и расставаться.
- Их много, они вооружены.
- Не так страшен черт, как его малюют.
- У нас нет вождей.
- Будьте ими сами.
Они продолжали стрекотать, из окна в окно, словно птицы на жердочке;
спорили друг с другом, но ни один не двигался. Я начал терять терпение.
- Что же я, по-вашему, всю ночь буду так торчать на улице, задрав нос
и выворачивая себе шею? Я пришел не серенады петь перед вами да слушать,
как вы стучите зубами. То, что мне надобно вам сказать, не поют, и с
крыш об этом не орут. Отоприте! Отоприте, черт возьми, или я вас спалю!
Ну, выходите, самцы (если таковые еще остались); хватит куриц стеречь
насест.
Не то смеясь, не то ругаясь, приотворилась дверь, потом другая; высу-
нулся осторожный нос; за ним показалась и вся скотинка; и как только
один баран вышел из загона, повысыпали все. Все наперебой заглядывали
мне под нос:
- Ты совсем поправился?
- Здоров, как кочан капусты.
- И никто к тебе не приставал?
- Никто, кроме стада гусей, которые на меня пошипели.
Видя, что я вышел невредим из всех этих опасностей, они облегченно
вздохнули и полюбили меня пуще прежнего. Я сказал:
- Смотрите хорошенько. Видите, я целехонек. Все на месте. Ничего не
пропало. Хотите мои очки? Ну, хватит! Завтра будет виднее. Сейчас не
время, полно, бросим пустяки. Где бы нам можно поговорить?
Ганньо сказал:
- У меня в кузнице.
В кузнице у Ганньо, где пахло рогом и земля была изрыта конскими ко-
пытами, мы столпились в потемках, как стадо. Заперли дверь. В свете
огарка, поставленного наземь, на черном от дыма потолке плясали наши
большие тени, согнутые у шеи. Все молчали. И вдруг заговорили разом.
Ганньо взял молот и ударил по наковальне. Ударом прорвало гул голосов; в
прорыв хлынула тишина. Я этим воспользовался и сказал:
- Не будем тратить слов зря. Я все уже знаю. У нас засели разбойники.
Хорошо! Выставим их вон.
Те сказали:
- Они слишком сильны. Сплавщики за них.
Я сказал:
- Сплавщикам хочется пить. Когда они видят, как другие пьют, они гля-
деть не любят. Я их отлично понимаю. Никогда не следует искушать бога, а
сплавщика и подавно. Если вы допустите грабеж, то не удивляйтесь, если
иной, даже когда он и не вор, предпочтет, чтобы добыча попала в карман к
нему, а не к соседу. А потом, всюду есть добрые и злые. Давайте, как
Учитель, "ab haedis scindere oves" [20].
- Но ежели господин Ракен, - отвечали они, - старшина, велел нам не
шевелиться! За отсутствием остальных, наместника, прокурора, его дело
следить за порядком в городе.
- А он это делает?
- Он говорит...
- Делает он это или нет?
- Это видно и так!
- В таком случае возьмемся за это сами.
- Господин Ракен обещал, что, если мы будем сидеть смирно, нас не
тронут. Мятеж не выйдет за пределы предместий.
- А откуда он это знает?
- Он, должно быть, заключил с ними договор, вынужденный, невольный!
- Да ведь такой договор - преступление!
- Это, он говорит, чтобы их усыпить.
- Их усыпить или вас? Ганньо снова ударил по наковальне (это была его
привычка, как другой, разговаривая, похлопывает себя по ляжке) и сказал:
- Он прав.
Вид у всех был пристыженный, запуганный и злобный. Дени Сосуа, потупя
нос, заметил:
- Если сказать все то, что думаешь, длинный вышел бы рассказ.
- Так чего ж ты не говоришь? - сказал я. - Чего же вы не говорите?
Здесь все мы братья. Чего вы боитесь?
- У стен бывают уши.
- Как! Вот до чего вы дошли?.. Ганньо, возьми свой молот и стань пе-
ред дверью, приятель! И первому, кто захочет выйти или войти, забей че-
реп в желудок! Есть у стен уши, чтобы подслушивать, или нет, а только я
ручаюсь, что языка у них не будет, чтобы доносить. Потому что, когда мы
отсюда выйдем, мы выйдем затем, чтобы немедленно исполнить то, что будет
постановлено. А теперь говорите! Кто молчит, тот предатель.
Шум поднялся неистовый. Вся затаенная ненависть и боязнь пошли взры-
ваться ракетами. Люди кричали, грозя кулаками:
- Этот жулик Ракен держит нас в руках! Иуда нас продал, нас и наше
имущество. Но как быть? Ничего с ним не поделаешь. За ним закон. У него
сила, управляет он.
Я сказал:
- А где он засел?
- В ратуше. Он там сидит день и ночь, для большей безопасности, окру-
женный стражей из мерзавцев, которые его стерегут, а может быть, не
столько стерегут, сколько сторожат.
- Так, значит, он в плену? Отлично, - говорю, - мы, первым делом, не-
медленно его освободим. Гаиньо, отопри дверь!
Они, казалось, все еще не могли решиться.
- Что вас смущает? Сосуа сказал, почесывая голову:
- Это не шутка. Драки мы не боимся. А только, Брюньон, как-никак, мы
не имеем права. Этот человек-закон. Идти против закона. Идти против за-
кона - это значит брать на себя тяжелую...
Я перебил:
- От-вет-ствен-ность? Хорошо, я беру ее на себя. Можешь не беспоко-
иться. Когда я вижу, Сосуа, что жулик жулит, я первым делом бью его обу-
хом по голове; затем спрашиваю его, как его звать; и если это оказывает-
ся прокурор или папа, ладно, пусть так и будет! Друзья, поступите так
же. Когда порядок становится беспорядком, то надо, чтобы беспорядок на-
вел порядок и спас закон.
Ганньо сказал:
- Я иду с тобой.
С молотом на плече, с огромными руками (на левой - четыре пальца,
расплющенный указательный отсутствовал), косой на один глаз, кожей чер-
ный, станом прямой и дюжий, как бочка, он был похож на шагающую башню. И
все теснились позади, следуя за оплотом его спины. Всякий побежал к себе
домой - захватить аркебузу, резак или молоток. И я, признаться, не пору-
чусь, что всякий вошедший вышел обратно в ту же ночь: видно, иной бедня-
га не разыскал своих доспехов. Потому что, говоря по правде, когда мы
вышли на площадь, нас было маловато. Но кто не отстал, тот всегда моло-
дец.
По счастию, дверь ратуши оказалась незапертой: пастух был так уверен,
что его бараны дадут себя остричь до последнего, не заблеяв, что и его
псы и он сам спали сладким сном невинности, отлично пообедав. Таким об-
разом, в нашем приступе не было ничего, должен сознаться, героического.
Нам оставалось, что называется, вынуть сороку из гнезда. Мы ее оттуда и
извлекли, нагишом и без штанов, похожую на ободранного кролика. Ракен
был человек жирный, с лицом круглым и румяным, с мясными подушечками на
лбу, над глазами, вида слащавого, недобрый и неглупый. Он это нам и по-
казал. Он сразу же понял, в чем дело. Испуг и злоба мелькнули в его се-
рых глазенках, запрятанных в складки век. Но он тотчас же оправился и
властным голосом спросил нас, по какому праву мы проникли в дом закона.
Я ему сказал:
- Чтобы ты в нем больше не спал.
Он рассвирепел. Сосуа ему сказал:
- Мэтр Ракен, теперь грозить не время. Здесь вы обвиняемый. Мы пришли
требовать у вас отчета. Защищайтесь.
Он subito [21] переменил тон.
- Но, дорогие сограждане, - сказал он, - я не понимаю, чего вы от ме-
ня хотите. Кто из вас жалуется? И на что? Разве я не остался здесь, рис-
куя жизнью, чтобы вас охранять? Когда все другие бежали, мне одному
пришлось бороться с мятежом и чумой. В чем меня упрекают? Разве я пови-
нен в язвах, которые я пытаюсь уврачевать?
Я сказал:
- Говорят: "Опытный врач дает ране загнить". Так поступаешь и ты, Ра-
кен, целитель города. Ты утучняешь мятеж и кормишь чуму, а потом доишь
обе свои скотинки. Ты стакнулся с ворами. Ты поджигаешь наши дома. Ты
предаешь тех, кого ты должен охранять. Ты руководишь теми, кого должен
карать. Скажи нам, изменник, это ты из трусости или из алчности занялся
