развивались примерно так же.
Конечно, нам не дано разрешить древний спор между сторонниками и противниками
городской жизни, среди которых были древнезаветные пророки и их современные
толкователи. Современный транспорт и коммуникации изменили предмет спора,
поскольку сделали возможным возврат значительной части промышленности из
города. Города все больше теряют свое значение центров производства и
превращаются в центры торговли и услуг, а современные города больше не похожи
на города XIX века -- с их дымящей промышленностью, примитивными жилищами,
отвратительным состоянием санитарии. Но необходимы два замечания. Во-первых, с
учетом роста населения и сокращения потребности сельского хозяйства в рабочих
руках у Запада никогда не было возможности выбирать между сельской и городской
жизнью. Во-вторых, городская жизнь возникла, прежде всего, как результат
аграрной, а не промышленной революции -- и это в наше время легко показать на
примере аналогичной борьбы метрополий третьего мира с потоком отчаявшихся
сельских мигрантов. Тогда, как и сегодня в третьем мире, речь шла о том,
смогут ли избыточные сельскохозяйственные работники и новое поколение
городских рабочих найти возможность зарабатывать на жизнь за пределами
сельского хозяйства. В этом смысле промышленная революция и экономический рост
Запада являлись не исходными причинами урбанизации и связанных с ней
социальных проблем, но скорее решением наиболее жгучих проблем. Даже
мальтусовы идеи не решали вопроса об избыточном сельском населении, поскольку
сокращение количество ртов, подлежащих прокормлению, привело бы к дальнейшему
сокращению числа работников, нужных для производства продуктов питания.
Существовала прямая необходимость найти новые источники занятости. Фабрики и
города были ответом на этот вызов.
4. Заключалось ли предназначение фабрик в сокращении заработной платы или в
повышении производительности труда?
Как отметил почти 70 лет назад С. Д. Чепмен [S. J. Chapman, "Cotton
Manufacture"], распространению фабрик способствовали как организационные, так
и технологические факторы. С точки зрения создателей первых фабрик,
совершенствование организации труда вело к сокращению издержек на труд без
соответствующего падения производства. Сравнивая работу на фабрике с трудом
надомников в текстильной промышленности Британии, Марглин выделил следующие
преимущества фабричной организации для владельцев: (1) можно было сократить
воровство материалов и готовой продукции; (2) не имеющие квалификации женщины
и дети могли выполнять узкоспециализированные операции на фабрике за меньшую
плату, чем пришлось бы платить высококвалифицированному мужчине, работающему
вручную; (3) угрозой увольнения за прогул можно было понудить фабричных
работников к регулярной работе в течение полной рабочей недели, чего не
удавалось достичь с надомниками, привыкшими работать только часть недели
[Marglin, "What Do Bosses Do? Origins and Functions of Hierarchy"].
Эти выгоды доставались не даром. Чтобы сократить издержки на оплату труда,
первым фабрикантам приходилось строить фабричные здания, закупать станки и
нанимать надзирателей для своих работников. Поскольку амортизационные
отчисления и проценты по кредиту на капиталовложения приходилось платить как в
хорошие, так и в плохие времена, фабрики представляли больший финансовый риск,
чем производство с помощью надомников.
В производстве тканей сокращение трудовых издержек при переходе к фабричной
организации производства (с учетом издержек на обзаведение) был?
незначительным или вовсе отрицательным, как свидетельствует длительная история
постепенного вытеснения ручных ткацких станков станками с силовым приводом,
что объяснялось медленностью повышения качества тканей, сотканных на
механических станках. Если бы экономия была положительной, переход к фабрикам
мог бы быть завершен не в 1840-х годах, а в 1790-х годах. Картину осложняет то
обстоятельство, что в период сосуществования фабричных и кустарных тканей, эти
различного качества продукты удовлетворяли спрос различных и одновременно
расширявшихся рынков, так что число ручных ткачей достигло пика между 1821 и
1831 годами, через несколько десятилетий после появлений механических станков
[см. оценки Митчелла в Abstract of British Historical Statistics].
Кажется закономерным вывод, что переход от надомного производства тканей к
фабричному не произошел бы вовсе, если бы только выгода фабрикантов
заключалась в сокращении издержек на оплату труда, в увеличении длительности
рабочей недели, в сокращении воровства и других организационных улучшениях.
Необходимым условием было повышение производительности станков и улучшение
качества производимых тканей. Мы не знаем, были ли усовершенствования в
технологии достаточными в тот период, когда происходили изменения. К тому
времени конкуренция между фабриками и надомниками устранила некоторые, а может
быть, и все организационные преимущества фабрик. Но позднее разрыв в
производительности технологически современных фабрик и надомников увеличился
настолько, что помимо всяких экономии, создаваемых за счет организации,
надомное ткачество стало экономическим анахронизмом.
5. Рабочий, разделение труда и орудия производства
Обычное толкование сводилось к тому, что появление фабрик изменило некоторые
важные отношения между работой и вознаграждением, между рабочими и орудиями
труда. Удобно начать с рассмотрения традиционного понимания изменений, оставив
на конец очень существенный вопрос, в какой степени доиндустриальное хозяйство
Запада соответствовало ортодоксальному представлению о доиндустриальной модели
производства.
Общепринятая модель доиндустриального производства выделяет фигуру
независимого ремесленника, который закупает сырье и материалы и личным трудом
преобразует их в видимо иной конечный продукт, имеющий собственный рынок и
применение. Отношения между усилиями работника, его доходом и ценностью
продукта были зримыми и непосредственными. Появление фабричного разделения
труда сделало эти отношения не индивидуальными, а коллективными. Результатом
усилий отдельного рабочего оказывается теперь вклад в ценность конечного
продукта, зачастую настолько незначительный и так переплетенный с вкладами
других, что его связь с ценностью конечного продукта неразличима. Этот разрыв
связей между усилиями работника, ценностью продукта и вознаграждением делает
невозможным установление удовлетворительных связей между трудовыми усилиями и
их оплатой.
При нынешнем состоянии знаний о психологии групп представляется возможным
добиться того, что связь между трудом, качеством продукта и его ценностью
коллектив будет реализовывать еще лучше, чем отдельный человек. Но даже в
Японии наши представления о возможностях групповой психологии далеко не
полностью еще реализованы в практике управления фабриками. Сегодня не
приходится сомневаться, что коллективизация отношений между работником и
продуктом его труда включает издержки, которые при оценке фабричной системы
следует записать в дебет.
Фабричная система оказалась также несовместимой с практикой, когда работники
владели орудиями труда. Существенная особенность этой системы в том, что
большое число работников совместно используют, по крайней мере, часть
производственных мощностей, а на практике почти все оборудование используется
именно совместно. С самого начала в совместном использовании оказались здания
фабрик, их водяные колеса или паровые двигатели, система шкивов и осей для
передачи движения станкам. Было неизбежно, что юридическое лицо, владевшее
силовым оборудованием и зданием, владело и станками. В историческом плане
иначе быть не могло потому, что отдельные работники просто не располагали
средствами для приобретения станков, а, кроме того, калькуляция предельных
издержек и доходов, предшествующая приобретению каждого станка, должна
выполняться применительно ко всей, фабрике как некоему единству.
Собственность работников на орудия труда важна с точки зрения хозяйственной
эффективности, так как работники склонны лучше заботиться о лично им
принадлежащем инструменте. Маркс придавал этому обстоятельству очень большое
значение. Он видел в этом главное возражение против капитализма, утверждая,
что работник, использующий не свои орудия труда, подобен не гильдейскому
мастеру, а скорее ученику или даже -- рабу. Рабочий, не владеющий орудиями
своего труда, был назван пролетарием, от латинского термина proletarius -- не
имеющий собственности, а потому отнесенный к самому низшему классу общества
римский гражданин. Во времена Маркса не учитывали, что, хотя наемные работники
не имели собственных орудий труда, они могли владеть другого рода
собственностью. Понимание этого пришло позже. Подобно другим интеллектуалам
его времени, Маркс считал, что фабрика скорее понизила статус независимого
ремесленника, чем повысила статус класса, который никогда не владел орудиями
труда -- да и вообще ничем не владел.
Товарищества и другие формы групповой собственности точно так же, как и
фабрика, ограничивают область личной собственности. Даже в товариществе, в
котором состоят только двое, важно делать различие между собственностью
товарищества и личной собственностью. Когда товарищество объединяет сотни лиц,
управление его собственностью должно быть передано управляющей структуре,
комитетам, бухгалтерам и аудиторам, и при этом у любого из членов товарищества
чувство собственной связи с каким-либо объектом собственности делается
настолько более абстрактным и ослабленным, что его допустимо считать чем-то
совершенно иным, чем чувство владельца по отношению к личной собственности.
Примерно так же на большой фабрике с сотнями работников не может быть такого
положения, когда каждый владел бы чем-либо.
Правда, возможно, чтобы каждый работник имел долю в собственности на фабрику.
Приобретение акций работниками -- запланированное или случайное, кооперативы
служащих и публичная собственность (где каждый является владельцем) -- все эти
способы годятся, чтобы лишить пролетариев статуса неимущих и, может, таким
образом можно восстановить у рабочих свойственную ремесленникам связь с
орудиями производства. Но и любая другая форма собственности выводит наемных
работников из положения пролетариев, а стратегия диверсификации рисков
советует, чтобы рабочий не связывал одновременно и карьеру, и сбережения с
судьбой одного и того же предприятия. Неясно, насколько сравнимо будет чувство
собственности, которое могут дать такого рода установления по отношению к
фабрике и орудиям труда, с тем, что чувствовал ремесленник былых времен.
Истинное чувство собственности может оказаться совершенно индивидуальным, так
что все коллективные замены ничего здесь не сделают. При оценке изменений,
привнесенных фабриками, утрата привязанности ремесленника к орудиям своего
труда может быть записана следующей строкой в графу дебета. [Сегодня в
большинстве западных стран кооперативы служащих пользуются налоговыми льготами
и доступом к публичным или институциональным источникам финансирования. О том,
сколь мало рабочие предпочитают сами владеть предприятием в сравнении с
возможностью приобрести корпоративные акции, достаточно приблизительно
свидетельствует относительная доля сектора, образуемого кооперативами
служащих. Кооперативы служащих, как модель организации производства, серьезно
уступают публичной корпорации. (см. главу 10)]
Мы рассмотрели расхожие взгляды на проблемы, созданные переходом от надомного
ремесленного производства, воплощением которого обычно считали
ткачей-надомников, к фабричному. Следует, однако, осознать, что за пределами
надомного ткачества в ту же эпоху существовали владельцы мельниц, магазинов и
ферм, на которых работали ученики, подручные и наемные работники, которые
использовали не принадлежавшие им орудия труда и получали заработок, величина
которого была связана с конечным продуктом не в большей степени, чем зарплата
автосборщика на большом заводе в Детройте. На деле даже ткачи порой
