пророчество - может, и впрямь этот человек знает больше, чем все остальные.
Я глубоко вздохнул. Да, я понимал, что Германия находится в тяжелом
положении, но все равно не мог поверить в смерть. О смерти люди говорят и
знают, что она неизбежна, но никто в нее не верит, поскольку она лежит за
пределами понятий о жизни и обусловлена самой жизнью. Смерть нельзя постичь.
- В самом деле! - заверил меня мой бледный собеседник. - Вот увидите! В
будущем году мы опять сможем импортировать лионский шелк.
Меня охватило странное волнение - тот безвременный вакуум, в котором жили
мы, эмигранты, внезапно утратил свою непреложность. Даже нелепое упоминание
о лионском шелке не мешало этому ощущению. Часы затикали снова, колокола
зазвонили, остановившаяся кинолента опять начала крутиться; она крутилась
все быстрей и быстрей, вперед и назад, в сумасшедшей непоследовательности,
словно брошенная с размаху шпулька. Читая сообщения в газетах, я ни разу
всерьез не поверил, что война когда-нибудь кончится. Но даже [211] если бы я
предположил на секунду, что это может произойти, то и тогда ждал бы
неизбежного наступления чего-то иного, гораздо более страшного. Для меня это
был привычный образ мыслей. А сейчас передо мной сидел бледный человечек,
для которого конец войны означал, что в Америку опять начнется ввоз
лионского шелка! Только и всего. Эта идиотская фраза убедила меня в
возможности окончания войны куда больше, чем убедили бы два фельдмаршала и
один президент в придачу. Лионский шелк - услада жизни - мог больше не
бояться войны.
Наконец появилась Наташа. Она была в облегающем белом вечернем платье с
открытыми плечами, в длинных белых перчатках, с диадемой императрицы Евгении
от "Ван Клеефа и Арпельса". Меня словно ударило в сердце. Мне вспомнилась
предыдущая ночь, а сейчас передо мной стояла эта женщина, так непохожая на
вчерашнюю Наташу, ярко освещенная, почти нереальная, женщина с
мраморно-холодными плечами в искусственном холоде ателье. Даже эта диадема,
сверкавшая в Наташиных волосах, казалась неким символом - она вполне могла
бы венчать статую Свободы в Нью-Йоркской гавани.
- Лионский шелк! - заметил бледный человек рядом со мной. - Наш последний
рулон!
- Неужели?
Я не сводил глаз с Наташи. С сосредоточенным видом она молча стояла в
белом свете софитов. И мне казалось, что передо мной - очень хрупкая,
прелестная копия гигантской статуи, которая освещает своим факелом бушующие
волны Атлантики, бесстрашная женщина, правда, не совсем такая, как ее
могучий прототип - некий гибрид Брунгильды и разбитной французской торговки,
- а женщина, скорее похожая на вышедшую из девственных лесов Диану,
воинственную и непобедимую. Но и эта Диана была опасна. Опасна и готова
драться за свою свободу.
- Как вам понравился "роллс-ройс"? - спросил кто-то, опускаясь на стул
рядом со мной.
Я оглянулся. [212]
- Это ваш "роллс-ройс"?
Незнакомец кивнул. Он был высокого роста, темноволосый и моложе, чем я
предполагал.
- Фрезер, - представился он. - Наташа хотела привести вас ко мне еще
несколько дней назад.
- Я был занят, - сказал я. - Большое спасибо за приглашение.
- Сегодня наверстаем упущенное, - сказал он. - Я уже говорил с Наташей.
Отправимся к "Лухову". Вы знаете этот ресторан?
- Нет, - сказал я удивленно. А я-то рассчитывал пойти с Наташей в
"Морской царь". Мне так хотелось побыть с нею наедине. Но я не знал, как
выйти из положения. Не мог же я сказать "нет", не оказавшись в дураках, если
Наташа согласилась. Правда, я был не совсем уверен, что она дала согласие.
Однако кто мог поручиться, что Наташа не захочет продемонстрировать мне свой
вариант миссис Уимпер, - так сказать, "мистера Уимпера". Конечно, я бы
скорее удивился, чем вступил бы в сговор с этим господином. Пусть он
раздобудет себе второго Силверса!
- Ну хорошо. Стало быть, до скорого свидания.
Фрезер, по-видимому, привык, чтобы ему повиновались. Мне не хотелось
принимать приглашение от него и Наташи. И он, хоть и не подал виду, понял
это, что было ясно по его тону, вежливому, но не терпящему возражений.
Мы встретились с Наташей в ту минуту, когда она закрыла свой чемоданчик.
- Ты наденешь диадему? - спросил я.
- До такой степени я не пользуюсь их доверием. Диадему уже вернули.
Служащий "Ван Клеефа" отвозит ее обратно.
- А мы, значит, идем в "Лухов"?
- Да, ты ведь так пожелал.
- Я? - переспросил я. - Мне хотелось промотать свои десять долларов
вместе с тобой в "Морском царе". Но ты приняла приглашение от владельца
"роллс-ройса".
- Я? Он подошел ко мне и сказал, что договорился с тобой. [213]
Наташа засмеялась.
- Ну и жулик!
Я смотрел ей прямо в глаза. И не знал, можно ей верить или нет. Если она
говорила правду, то я попался на удочку глупейшим образом, что было мне,
ученику Силверса, совершенно непростительно. Но я никак не мог предположить,
что Фрезер пойдет на такой трюк; это не вязалось с его обликом.
- Раз так, поехали, - сказала Наташа. - Твои десять долларов мы прокутим
завтра.
"Роллс-ройс" поджидал нас на другой стороне улицы у магазина скобяных
изделий. Я сел в него с весьма противоречивыми чувствами, которые злили меня
своей детскостью. Фрезер перешел с нами через улицу. После прохлады ателье
невыносимая духота вечера почти оглушила нас.
- На будущий год велю встроить в машину кондиционер, - сказал Фрезер. -
Кондиционеры для автомобилей уже изобретены, но их пока не производят. Война
ведь продолжается.
- Летом будущего года она кончится, - сказал я.
- Вы в этом уверены? - спросил Фрезер. - В таком случае вы осведомлены
лучше, чем Эйзенхауэр. Рюмку водки? - Он открыл хорошо знакомый мне бар.
- Покорнейше благодарю, - ответил я. - Но сейчас слишком жарко для водки.
К счастью, до ресторана "Лухов" было недалеко. Я уже приготовился гореть
на медленном огне по милости Наташи и Фрезера, от которого ждал теперь
самого худшего. К моему величайшему изумлению, "Лухов" оказался немецким
рестораном. Вначале я решил, что мы просто по ошибке снова попали в немецкий
квартал. Но потом даже не удивился - этот "роллс-ройс" приносил мне
несчастье.
- Как вы относитесь к жаркому из оленины с брусникой? - спросил Фрезер. -
И к картофельным оладьям?
- Разве в Штатах есть брусника?
- Да. Похожая ягода. Но здесь еще осталась моченая брусника из Германии.
У вас на родине ее называ[214] ют "прайсельберен", что значит прайсельская
ягода. Правильно? - спросил Фрезер очень любезно, но не без ехидства.
- Возможно, - ответил я. - Я давно не был на родине. За это время многое
изменилось. Не исключено, что бруснику теперь называют по-другому, если
слова "прайсельская ягода" показались кому-нибудь недостаточно арийскими.
- Прайсельская? Ну что вы! Это звучит почти как прусская.
Фрезер захохотал.
- Что мы будем пить, Джек? - спросила Наташа.
- Что хочешь. Может, господин Росс пожелает выпить кружку пива? Или
рейнвейна? Здесь еще сохранились запасы рейнвейна.
- От пива не откажусь. Оно больше соответствует здешнему духу, - сказал
я.
Пока Фрезер совещался с официантом, я огляделся вокруг. Этот ресторан
представлял собой нечто среднее между баварской пивнушкой в псевдонародном
стиле и рейнским винным погребком. Кроме того, он слегка смахивал на "Хауз
Фатерланд"(1).
В зале негде было яблоку упасть. Оркестр исполнял танцевальную музыку
вперемежку с народными песнями. Я догадался, что Фрезер выбрал этот ресторан
неспроста. Медленный огонь, на котором я должен был гореть, он зажег, так
сказать, на эмигрантском топливе. Чтобы хоть как-то сохранить свое лицо, я
был вынужден по пустякам защищать ненавистное мне отечество от нападок этого
американца. Исключительная низость! Довольно хитроумным способом меня делали
сопричастным преступлениям расы господ. "Так изничтожают только соперников!"
- подумал я.
- Не взять ли нам на закуску селедку по-домашнему? - осведомился Фрезер.
- Здесь она на редкость вкусная. И не запить ли нам эту селедку глотком
настоящего немецкого штейнхегера, который пока еще подают в "Лухове"?
-----------------------------------------(1) "Хауз Фатерланд" -
фешенебельный берлинский ресторан в веймарской Германии. [215]
- Гениальная идея! - согласился я. - Но, к сожалению, врач запретил мне
эти деликатесы.
Как и следовало ожидать, Наташа немедленно нанесла мне удар с фланга,
заказав селедку со свеклой. Истинно немецкое блюдо!
Оркестр играл самые приторно-сладкие и самые идиотские рейнские песенки,
какие я когда-либо слышал. В ресторане царила типичная
туристско-провинциальная атмосфера, и меня особенно удивляло то, что часть
посетителей принимала ее всерьез и считала высокопоэтичной. Я просто
поражался невзыскательности американцев.
Вино настроило меня на более миролюбивый лад, и я принялся с легким
сарказмом восхищаться Фрезером. Он в свою очередь спросил, не нуждаюсь ли я
в помощи. И, разыгрывая из себя эдакого скромненького бога-отца из
Вашингтона, который охотно уберет с моего пути любые препятствия, стоит мне
только слово сказать, подбросил еще дров в медленно горевший эмигрантский
костер. Но и я не остался в долгу: пропел восторженную оду Америке, заявив,
что дела у меня в полном порядке и что я сердечно благодарю его за заботу.
Чувствовал я себя при этом довольно паршиво, хотя и не придавал значения
пристальному интересу Фрезера к моим документам, особенно потому, что не
знал, действительно ли он пользуется влиянием или просто напускает на себя
важность.
Жаркое из оленины оказалось превосходным, равно как и картофельные
оладьи. Я догадался, почему в ресторане негде яблоку упасть. Очевидно, в
Нью-Йорке это было единственное заведение подобною рода.
Я ненавидел себя за то, что у меня не хватало чувства юмора, чтобы
насладиться создавшейся ситуацией. Наташа, казалось, ничего не замечала.
Теперь она потребовала пудинг с фруктовым сиропом. Я бы не удивился, если бы
она предложила пойти после ужина в кафе "Гинденбург" выпить чашку кофе с
пирожными. Не исключено, что она рассердилась на меня, - ведь, по ее версии,
она попала в это неловкое положение из-за моей тупости. Одно было ясно: с
Фрезером Наташа [216] проводила вечер не в первый раз, и он сделал все от
него зависящее, чтобы показать мне это. Ясно было также, что я провожу с ним
вечер в последний раз. Меня вовсе не устраивало, чтобы американцы попрекали
меня своими благодеяниями. Я не желал благодарить каждого американца в
отдельности за то, что мне позволено жить в Америке. Я был благодарен
властям, но никак не этому Фрезеру, который и пальцем не шевельнул ради
меня.
- Не закончить ли нам вечер в "Эль Марокко"?
Только этого не хватало! Я и так уже слишком долго чувствовал себя
эмигрантом, которого терпят поневоле. От Наташи я ожидал всего - она вполне
могла согласиться. Наташа любила ходить в "Эль Марокко". Но она отказалась.
- Я устала, Джек, - сказала она. - Сегодня у меня был трудный день.
Отвези меня домой.
Мы вышли на улицу, в духоту.
- Может, пойдем пешком? - предложил я Наташе.
- Но ведь я вас довезу, - сказал Фрезер.
Именно этого я и опасался. Он хотел высадить меня у дома, а потом
уговорить Наташу поехать с ним дальше. В "Эль Марокко" или к нему. Кто
знает? И какое мне, в сущности, до этого дело? Разве у меня были
какие-нибудь права на Наташу? Что это вообще такое - "права"? А если
что-нибудь в этом роде и существует, то, может, права были скорей у Фрезера?
