- Зато теперь это так.
Она прильнула ко мне.
- Я убила бы тебя, если б это было иначе, - пробормотала она.
Я снял с нее купальный халат и бросил его на пол.
- Ты самая длинноногая женщина из всех, каких я знаю, - сказал я и
выключил свет. В темноте я видел только ее светлую кожу и черные провалы рта
и глаз.
Мы лежали, тесно прижавшись друг к другу, и чувствовали, как в темноте на
нас надвигается темная волна, чувствовали, как она перекатывается через нас.
Мы еще долго лежали так, не дыша, и другие, гораздо менее грозные волны
подымались и опадали в нас.
Наташа шевельнулась.
- У тебя есть сигареты?
- Да. - Я дал ей сигарету и поглядел на нее при свете спички. Лицо у нее
было спокойное и невинное. - Хочешь чего-нибудь выпить? - спросил я.
Она кивнула. Я заметил это в темноте по движению горящей сигареты.
- Только не водки.
- У меня нет холодильника, поэтому все теплое. Хочешь, я принесу снизу?
- Разве это не может сделать кто-нибудь другой?
- Внизу никого нет, кроме Меликова.
В темноте я услышал ее смех.
- Он все равно нас увидит, когда мы спустимся, - сказала она.
Я не ответил. Мне еще надо было привыкнуть к этой мысли. Наташа
поцеловала меня.
- Включи свет, - сказала она. - Мы пощадим привитые тебе правила
приличия. К тому же я проголодалась. Давай пойдем в "Морской царь".
- Опять туда? Неужели тебе не хочется пойти в какое-нибудь другое
заведение? [205]
- Ты уже получил комиссионные за миссис Уимпер?
- Нет еще.
- Тогда пойдем в "Морской царь".
Наташа вскочила с постели и щелкнула выключателем. Потом она прошлась
нагишом по комнате и подняла купальный халат.
Я встал и оделся. Потом снова сел на постель и стал ждать ее возвращения.
XVII
- А я ведь благодетель рода человеческого, - заявил Силверс. Закурив
сигару, он благосклонно оглядывал меня.
Мы готовились к визиту миллионера Фреда Лэски. На сей раз мы не
собирались вешать картину в спальне и выдавать ее за личную собственность
госпожи Силверс, с которой она ни за что не расстанется, покуда супруг не
пообещает ей норковую шубку и два туалета от Майнбохера. В конце концов она
все же рассталась с любимыми полотнами, а норковой шубки не было и в помине.
Впрочем, ничего удивительного: на дворе стояло лето! На этот раз речь шла о
том, чтобы сделать из миллионера-плебея светского человека.
- Война - это плуг, - поучал меня Силверс, - она вспахивает землю и
перераспределяет состояния. Старые исчезают, на их месте появляется
бесчисленное множество новых.
- У спекулянтов, у торгашей, у поставщиков. Короче говоря, у тех, кто
наживается на войне, - заметил я.
- Не только у поставщиков оружия, - продолжал Силверс как ни в чем не
бывало. - Но также у поставщиков обмундирования, поставщиков продовольствия,
судов, автомобилей и тому подобного. На войне зарабатывают все, кому не
лень.
- Все, кроме солдат!
- О солдатах я не говорю.
Силверс отложил сигару и взглянул на часы. [206]
- Он придет через пятнадцать минут. Сперва вы принесете две картины, а я
спрошу вас насчет Сислея. Тогда вы притащите картину Сислея, поставите ее
лицом к стене и шепнете мне на ухо несколько слов. Я притворюсь, будто не
понял, и раздраженно спрошу, в чем дело. Вы скажете громче, что этот Сислей
отложен для господина Рокфеллера. Понятно?
- Понятно, - ответил я.
Через пятнадцать минут явился Лэски с супругой. Все шло как по маслу.
Картина Сислея - пейзаж - была внесена в комнату. Я шепнул Силверсу
несколько слов на ухо, и в ответ он сердито приказал мне говорить громче -
какие, дескать, тут могут быть тайны.
- Что? - спросил он потом изумленно. - Разве Сислей, а не Моне?
Ошибаетесь. Я же велел отложить картину Моне.
- Извините, господин Силверс, но боюсь, что ошибаетесь вы. Я все точно
записал. Взгляните... - Я вынул записную книжку в клеенчатом переплете и
протянул ее Силверсу.
- Вы правы, - сказал Силверс. - Ничего не поделаешь. Раз отложено,
значит, отложено.
Я поглядел на господина Лэски. Это был тщедушный бледный человечек в
синем костюме и коричневых ботинках. Он зачесывал на лысину длинные пряди
волос сбоку, и казалось, что они буквально приклеены к его черепу. В
противоположность мужу, супруга господина Лэски отличалась могучим
телосложением. Она была на голову выше и в два раза толще его. И вся
обвешана сапфирами. Впечатление было такое, что она вот-вот его проглотит.
На секунду я остановился в нерешительности, держа картину так, что часть
ее была видна присутствующим. И госпожа Лэски клюнула.
- Посмотреть ведь никому не возбраняется? - проквакала она своим хриплым
голосом. - Или это тоже невозможно?
Силверс мгновенно преобразился.
- Ну что вы! Ради Бога простите, многоуважаемая госпожа Лэски! Господин
Росс, почему вы не показы[207] ваете нам картину? - сказал он недовольным
тоном, обращаясь ко мне по-французски и, как всегда, ужасающе коверкая
слова. - Allez vite, vite!(1)
Я притворился смущенным и поставил картину на один из мольбертов. После
чего скрылся у себя в каморке. Она напоминала мне Брюссель. Я сидел и читал
монографию о Делакруа, время от времени прислушиваясь к разговору в соседней
комнате. В госпоже Лэски я не сомневался. Она производила впечатление
человека, который вечно живет под угрозой нападения и, не желая быть
страдательным лицом, неизменно выступает в роли агрессора. По-видимому, эта
дама находилась в непрестанной борьбе с собственными представлениями о
высшем свете Бостона и Филадельфии, а ей хотелось быть принятой в свете,
хотелось добиться признания, чтобы в дальнейшем с язвительной усмешкой
взирать на новичков.
Я захлопнул книгу и достал маленький натюрморт Мане: пион в стакане воды.
Мысленно я вернулся в Брюссель - к тому времени, когда мне вручили
электрический фонарик, чтобы я мог читать по ночам в своем убежище. Мне
разрешили пользоваться фонариком только в запаснике, где не было окон, да и
то лишь ночью. В запаснике многие месяцы стояла кромешная тьма. Долгое время
я видел только блекло-серый ночной свет, когда покидал мое убежище и,
подобно привидению, бесшумно бродил по залам музея. Но благодаря фонарику,
который мне наконец доверили, я вернулся из призрачного царства теней в
царство красок.
После этого я уже не вылезал ночью из своего тайника, освещенного теплым
светом. Я заново наслаждался многокрасочностью мира, словно человек, чудом
излечившийся от дальтонизма, или животное, которое из-за строения глаз
воспринимает только различные оттенки серого. Я вспомнил, что с трудом
удержался от слез, когда увидел первую цветную репродукцию акварели Сезанна
с изображенной на ней вершиной Сент-Виктуар. Оригинал висел в одном из залов
музея, и я не раз любовался им в обманчивой полутьме лунной ночи.
-----------------------------------------(1) Давайте скорее, скорее!
(франц.) [208]
Судя по всему, люди в соседней комнате собрались уходить. Я осторожно
поставил крохотный картон Мане, эту частичку его прекрасного мира, на
деревянный стеллаж у стены. Жаркий день, отступивший, казалось, перед каплей
росы на белом пионе и перед прозрачной водой стакана, написанными
художником, вновь проник в мою каморку сквозь узкое и высокое окно. И вдруг
во мне горячим ключом забила радость. На секунду все смешалось в моем
сознании - день вчерашний с днем сегодняшним, брюссельский запасник с
каморкой Силверса. Потом осталось лишь окрыляющее чувство, чувство
благодарности за то, что я еще жив, за то, что я существую. Несчетные
обязанности, обступающие человека со всех сторон, в мгновение ока рухнули,
подобно стенам Иерихона, рухнувшим от громогласных труб Богом избранного
народа; я обрел свободу, дикую соколиную свободу, от которой у меня
захватило дух, ибо передо мной открылись ветер, солнце и гонимые ветром
облака, открылась совсем иная, неведомая доселе жизнь.
Ко мне вошел Силверс, окутанный ароматом своей сигары.
- А вы не хотите закурить "Партагос"? - спросил он возбужденно.
Я отказался. Когда человек должен мне деньги, подобная щедрость вызывает
у меня подозрение. Как-то раз один тип решил, что рассчитался со мной,
подарив мне сигару. От Силверса я ждал комиссионных за миссис Уимпер. В ее
доме моя "невинность" подверглась опасности, и теперь, выражаясь языком
сутенера, я хотел получить за это хоть что-то. Вечером я намеревался пойти с
Наташей ужинать в ресторан с кондиционированным воздухом - теперь был мой
черед вести ее в ресторан. С Силверсом надо было держать ухо востро:
дабы умерить мои притязания, он уже успел соврать, что миссис Уимпер -
его старая знакомая. Я не удивился бы, если бы он объявил, что в мое
жалованье входят и комиссионные за миссис Уимпер: ведь даже весьма почтенные
фирмы автоматически присваивают себе права на патенты работающих у них
изобретателей, в лучшем случае выплачивая тем лишь какую-то часть прибылей.
[209]
- Семейство Лэски клюнуло на Сислея, - сказал благодетель рода
человеческого. - Как и было задумано! Я заявил им, что Рокфеллер просил
подождать неделю, но он наверняка пропустит срок. Он, конечно, не думает,
что я могу продать картину на следующий же день после истечения срока.
Госпожа Лэски была просто вне себя от радости - шутка ли, вырвать картину
из-под носа у самого Рокфеллера.
- Элементарные трюки, - заметил я небрежно. - Больше всего меня удивляет,
кто на них попадается.
- Почему?
- Да потому, что попадаются-то на них бессовестные разбойники,
разбогатевшие отнюдь не в результате филантропической деятельности.
- Все очень просто. Эти пираты наверняка поиздевались бы над нами
всласть, попадись мы им в руки. Но искусство - не их стихия, здесь они
чувствуют себя в некотором роде как акулы в подслащенной водице. Для них это
- непривычное дело. И ведут они себя соответствующе. Чем хитроумней они в
своей обычной среде, тем быстрее попадаются на наши самые простые уловки.
Прибавим сюда влияние жен.
- Мне надо к фотографу, - сказала Наташа. - Пойдем вместе. Я задержусь
ненадолго.
- На сколько?
- Час или немного больше. Почему ты спрашиваешь? Тебе там скучно?
- Вовсе нет. Просто я хотел выяснить, когда пойдем ужинать: до фотографа
или потом?
- Потом. Тогда у нас будет сколько угодно времени. А то мне уже через
полчаса надо быть на месте. И вообще, разве это так важно. Ты уже получил
комиссионные за миссис Уимпер?
- Нет еще. Зато получил десять долларов от братьев Лоу за совет. Они
купили китайскую бронзу всего за двадцать долларов. И теперь я горю желанием
прокутить с тобой эти деньги.
Наташа нежно взглянула на меня.
- Мы их обязательно прокутим. Сегодня вечером. [210]
У фотографа было прохладно - закрытые окна и кондиционер. И у меня
возникло впечатление, что я сижу в подводной лодке. Остальная публика, по
всей видимости, ничего не замечала; мои ощущения объяснялись тем, что я был
здесь новичком.
- В августе будет еще жарче, - сказал Никки мне в утешение и взмахнул
рукой с цепочкой на запястье.
Включили софиты. Кроме Наташи в ателье была еще брюнетка-манекенщица,
которую я видел в прошлый раз.
И тот бледный чернявый специалист по лионским шелкам. Он меня узнал.
- Война подходит к концу, - сказал он меланхолически и устало. - Еще год,
и мы о ней забудем.
- Вы в это верите?
- У меня есть сведения оттуда.
- Вот как?
В нереальном белом свете софитов, разъединяющем людей и делающем более
четкими все контуры и пропорции, мне вдруг поверилось в это наивное
